Отстрел экзотических птиц (СИ)

4

Панихиды не будет, писали в газетах, только кремация, вход ограничен, просьба отнестись с пониманием. Пусть все свершится быстро и скромно: обычная церемония, поменьше слез и похвал, телу уже все безразлично, а окружающим неловко, подумают, что попали не туда. И пожалуйста, не вздумайте зачитывать скорбно-скорбящие телеграммы, это еще хуже юбилейных адресов, можно сгореть со стыда прямо в гробу на столе, не дожидаясь путешествия в печь; не тяните, отделайтесь поскорее - и по домам, тут больше ничего нет, и я вас не слышу, или очень искусно притворяюсь оглохшим. Весна не отступала, и радиодикторы осторожно удивлялись раннему теплу: как бы не ударили заморозки в мае, как бы не выпал снег, когда все уже о снеге забудут. В садике у крематория стояли съехавшиеся гости, курили и грелись на солнце, и болтали, не торопясь заходить внутрь. Еще не готово, едва-едва дали первый звонок, и за дверями, как за кулисами, все прихорашиваются и суетятся, и сам Эрик, быть может, в последний раз поправляет костюм и грим, прежде чем лечь и закрыть глаза, стать мертвым, как и положено по роли. И Константин курил на улице, будто исключенный из состава, но в последний момент введенный в спектакль, и вновь чувствовал, что его пальцы пахнут Эриком, сигаретами Эрика. Все устраивалось без него, все продолжало вертеться; он был еще одним гостем, и только, бездельным, почти безучастным: от вас ничего не требуется, пустяки, и без подготовки сыграете, ну, приедете, постоите в стороне, попрощаетесь, говорить ничего не надо, плакать тоже, а если вам начнут выражать соболезнования - кивайте и благодарите, и не показывайте, что вас с кем-то перепутали. Разберетесь по ходу дела, научитесь, это несложно, с вашим-то сценическим опытом; вот он и учился, оправдывал опыт, не участвуя, но присутствуя, создавая толпу и свиту, и благодарил, когда ему говорили мимоходом, будто обознавшись: "Соболезнуем вам, соболезнуем вам".

Хоть бы кто-нибудь спросил удивленно: "А вы-то что тут делаете, разве вы знали покойного?" - чтобы он ответил в тон, так же удивленно: "А разве это не Эрик умер?" - и чтобы Эрик, услышав свое имя, обернулся и заметил, что слухи, как водится, сильно преувеличены, а он сам жив и всех еще переживет, и зря Константин рассчитывает на наследство и надеется его похоронить, нечего-нечего, не дождется. И эта мгновенная фантазия была так ярка и ясна, что Константин задохнулся и увидел Эрика в той же толпе, в той же свите, - и потерял, едва увидев. Или это мелькнул не сам Эрик, а лишь его тень, отпечатанная на стене, на всех стенах, по чужой, не предсмертной, но тюремной просьбе: "сохрани мою тень, не могу объяснить, извини, это нужно теперь"; или Константин на секунду спрыгнул с ума, еще ничем не заразившись, но пробуя, как это будет - когда он совсем свихнется, обезумеет необратимо. Вероника в черном костюме подошла к нему и молча обняла, - нет границ, и она не Леннарт, здесь нечего стыдиться объятий, - и он обнял ее в ответ, на секунду уткнулся лицом в ее плечо. Пожалей меня, а я пожалею тебя в ответ, мне так плохо, мне хуже, чем тебе, хоть я знаю, что стыдно мериться страданием. Она положила ладонь ему на затылок, погладила по голове, как гладил Эрик; теперь все движения, все жесты напоминали ему об Эрике: так Эрик прикасался, так оборачивался, так легко шагал и так не глядел ни на кого, замыкаясь в себе и не мучаясь в этой замкнутости, в отъединенности от всех - и от Константина. И теперь Константин подражал ему, отгораживаясь и отъединяясь от всех, кто стоял вокруг, от всех, кто подходил ближе: действительно легче, и совсем не ощущается боль - ни своя, ни чужая, и можно не думать об Эрике или хотя бы пытаться не думать о нем.

- Ты похожа на вдову. У тебя глаза красные, ты плакала?

- Всю ночь. Начала с вечера и не могла остановиться, никогда не думала, что могу вот так. Ты не плакал?

- Нет, я спал. Наверно, это значит, что я не горюю об Эрике.

- Нет, - сказала Вероника, - это значит, что ты еще не понимаешь, что Эрика больше нет. И я боюсь, что потом тебе будет очень больно. Если захочешь поговорить, звони мне в любое время. Можно даже ночью.

- Ты же не станешь плакать каждую ночь, я тебя разбужу.

- Я переживу.

- А я не переживу. Хотя сейчас мне и не хочется это переживать. И вообще жить.

Но это пройдет, не волнуйся. Он прикоснулся губами к ее щеке, не целуя, и повторил: это пройдет, я не умру. Ему заранее прощали неспособность жить без Эрика, готовили объяснения на всякий случай: видите ли, он был очень хрупок, бедный Константин, он принял все слишком к сердцу, и сердце у него сдало, нервы лопнули, он не вынес, или - это не исключено, - или понял, что ничего не стоит один, или случайно сорвался, спонтанно, знаете, как это бывает - когда бросаются под колеса или с моста, не раздумывая, не оставляя записки, потому что вдруг подвернулись эти колеса и этот мост. Нет, конечно, это не самоубийство: несчастный случай, соскользнувшая рука, потерянное равновесие, он еще и успел пожалеть, он еще захотел жить - да, без Эрика, но тут же перестал и хотеть, и жить, опрокинувшись на дорогу или в холодную воду. "Бедный Константин, - это произнесли вслух, у него за спиной, - не забудьте, пожалуйста, что вы пока не самоубийца, сегодня хоронят не вас, что за гадкая манера - отвлекать внимание на себя, будьте скромнее, скромнее, не вздумайте плакать". Он один услышал этот голос и отступил назад, прочь от Вероники, и подумал: как неловко, все вокруг в черном, а я в чем-то сером, отчего я заранее не припас ничего потемнее, я же знал, что понадобится, что все к этому идет. Ничего он не знал, он сопротивлялся, как мог, чтобы заклясть смерть: не думай о ней, и она исчезнет одна, никого с собой не прихватит, не бойся ее, и она сама испугается; а если убрать суеверия - окажется, что все гораздо проще: нет времени, чтобы бегать по магазинам и искать что-то черное, что-то траурное, и нельзя отойти от Эрика, а потом уже все безразлично, потом уже все равно, в чем его провожать, ни от одного цвета он не воскреснет. И вот пожалуйста - он стоял в своем сером, пока все были в черном, и его шею обвивала нитка бус, унаследованных или украденных у Эрика, а в его взъерошенных, неостриженных волосах проступала седина; что же вы как битник, как хиппи, как панк, кто там еще сейчас в моде, что же вы как молодой, вы бы еще в джинсах сюда явились. У тебя белеют волосы, сказал Эрик несколько дней назад, ты выйдешь отсюда совсем седым, как из тюрьмы или с потонувшего корабля. А он ответил: ерунда, подумаешь, выгорели немного, ничего страшного, там солнце похоже на известь или на проявитель, полежишь в нем и превращаешься в собственный негатив, не сравнить ни с Ибицей, ни с моими каменными островами, это солнце из другой системы, я тебе его покажу, когда мы выйдем отсюда вдвоем, непременно выйдем отсюда живыми.

Кому ты лжешь, зло и беспомощно допытывался Леннарт, кого ты хочешь обмануть: Эрика, меня, себя самого? Прекрати это, пойми же - он умирает, он не выздоровеет, не смей притворяться, что он может выздороветь, это безнравственно, ты его только мучаешь, господи, хоть бы он запретил тебя пускать. На похоронах будешь веселиться, а сейчас не смей, и не говори, что он выйдет отсюда, он не выйдет, его вынесут, и он это знает, и ты это знаешь, замолчи, перестань его мучить. Легче было умирающему Эрику, он не участвовал в их ссорах, отчаяние его не касалось; он не обманывался, но улыбался сухо, пока мог улыбаться, и утешал Константина: не бойся, я знаю уже давно, лги мне и дальше, притворяйся, у тебя хорошо получается, я знал наверняка уже зимой, а догадывался и раньше, что умираю, и поверь, это вовсе не так страшно, вам с Леннартом гораздо страшнее, чем мне. Но ведь есть же какие-то средства, Леннарт привез лекарства, и что-то еще можно сделать, ведь других лечат, других спасают, почему тебя нельзя? Потому что нельзя, мой милый, не положено, как говорится, богом устроено, чтобы деревья не врастали в небо и чтобы с четвертой стадией долго не жили, а у меня четвертая стадия, если ты позабыл, и я хочу скорее покончить с собой - так и быть, без самоубийства, просто разделаться со своим телом и не очень долго страдать, вообще не страдать, сделай мне укол морфия или морфея, у тебя легкая рука. Если ты немного увеличишь дозу, я усну и едва ли проснусь, я ни на что не намекаю, но подумай об этом, пока никто нас не видит, это так удобно - допустить ошибку, ввести раствор посильнее, вспомни свои уроки химии и возьми шприц, не бойся, мне не будет больно, это тебе будет больно, а я ничего не почувствую.