Отстрел экзотических птиц (СИ)

- Все в порядке? - спросил Леннарт.

Константин кивнул и ответил:

- Все в порядке. Просто вспомнил кое-что. Как мы с Эриком обсуждали химические наркотики, ну, синтетические - экстази и все такое. Обсуждали, но не пробовали, не волнуйся.

- Еще не хватало, чтобы вы пробовали эту дрянь.

- Еще не хватало, чтобы мы эту дрянь готовили.

- Кто заберет урну с прахом? - спросил мастер церемоний.

- Не я, - сказал Константин и отступил на шаг, спрятал руки за спиной. - Я не имею права. В Данию я не поеду.

- Я заберу. Я-то поеду в Данию, - добавил Леннарт, - и ты зря отказываешься. Мне кажется, тебе лучше поехать, может быть, ты захочешь взять что-то из его дома на память.

- Чтоб меня обвинили потом в воровстве? Нет, спасибо, я не хочу, я и так его не забуду. И там все равно его больше нет, совсем нет, а кроме него, мне там никто и никогда не был рад. Незачем ехать, заканчивайте без меня. У меня здесь полно дел.

- Метишь на его место?

- Конечно. И вообще, я его отравил, разве ты не знал?

Кто же этого не знал, сколько лет ты с ним - столько лет и твердили вокруг, что ты его изводишь, отравляешь, сводишь с ума. Не понимаю, что за вывих в тебе, какой-то скрытый изъян, порок, черт знает что такое, за что-то ведь тебя не любят, я сам тебя за что-то не люблю. Но некоторые и любили - и теперь подходили к Константину, вкладывали ему в руки цветы, как под занавес после удачной премьеры: бери, бери, Эрику они ни к чему, а тебе пригодятся, - додумать бы еще, зачем ему пригодятся срезанные и подмороженные хризантемы, розы, лилии-каллы, гиацинты, амариллисы, у него дома и ваз не хватит, чтобы их расставить, наверное, лучше взять ведро - и всю охапку туда, как попало, пусть вянут, гниют и сохнут, потом выкинуть вместе с ведром и забыть. О похоронах тоже лучше забыть, а вернее - забыться, оглушив себя не снотворными, но делами: их полно, а новые отпускают без рецепта; что ж еще делать, когда плохо и больно? работать, бежать или умирать, выбирай сам, что тебе нравится. Всем вокруг хуже, чем тебе, никто тебе не поможет; всем вокруг хуже, чем мне, повторил Константин, и мне никто и ничем не поможет, что ж, я буду работать, я всегда успею сбежать или умереть. Заберите, пожалуйста, у меня цветы, они мне совсем не нужны, увезите их в Данию вместе с урной или выбросите - вместе с урной - по дороге в аэропорт. Леннарт взял его за плечи и сказал громко: "Да заберите же у него цветы, в конце концов! Вы что, не видите, что у него истерика?". Нет, не видим, а разве у него истерика? По-моему, он такой же, как всегда, или немного тише, по-моему, он абсолютно спокоен, и по-моему, и по-моему, по-нашему - он в порядке, не кричит, не плачет, не бьется, а цветы заберем, так и быть, раз они для него чересчур тяжелы.

Нет, не цветы, а все было для него чересчур тяжело, он не привык к таким нагрузкам, к таким страданиями, его этому не научили. И с пустыми руками он стоял, задохнувшись и ослепнув не от психической, от физической боли, и не понимал, куда идти, что делать дальше, возвращаться ли к себе или к Эрику, где - повторять вечно, пока не запомнишь, - где не было Эрика, где никто его не ждал, где он, наверно, и не смел жить, ночевать, попросту "находиться"; и думал в смешном отчаянии: а не пойти ли в студию, не взять ли там класс, чтобы затанцевать свою боль, раз лекарства не помогают? Ах, как возмутились бы посторонние, непонимающие, не- и вне-балетные: у него умер друг, у него умер Эрик, как он может танцевать, будто ничего не случилось, как у него сил и совести хватает, да он совсем не грустит, он, наверно, и рад, что Эрика больше нет, он, наверно, сам метит на его место. Впрочем, нет, это было впереди: "он метит на место Эрика", "он циничен и алчен", "он обнаглел", "сам Эрик считал, что он ведет себя вызывающе", господи, все было впереди, и скандалы, и унижения, и суды, и увольнение, и безумие, но Константин не знал об этом, ничего не подозревал и стоял, чувствуя руки Леннарта на своих плечах, и думал устало: как много людей, когда же все это кончится? - и отвечал себе: боюсь, это не кончится никогда, боюсь, для меня все уже кончено, и дальше - только послесловие, остаточные картины и звуки, час за часом, которые надо как-то прожить, чем-то заполнить.

Поймите, объяснял кто-то, вы просто не понимаете, как ужасна его неподвижность, как опасно его абсолютное спокойствие, он не такой, как всегда, он никогда таким не был, он не в порядке, он мертвее Эрика, да поймите же, ему совсем плохо, ему нельзя быть одному. И вокруг соглашались: конечно, вы правы, нельзя, он может что-то сделать с собой, - но никто не смел быть с ним, все вежливо отступали, лишь Леннарт не уходил, вздохнуть бы: из жалости! - но это не жалость, это, знаете ли, врачебная этика. Ничего он с собой не сделает, бедный взбалмошный Константин, разобьет все зеркала и бутылки, обрежет пальцы и опомнится, увидав кровь, или проплачет дня три, взяв отпуск по семейным обстоятельствам, или подцепит кого-нибудь, не Леннарта, но кого-то другого, чтобы лечь с ним в постель и вот так попрощаться с Эриком, и отвернется к стене, не попрощавшись, не получив облегчения, похоронный секс холоден и отвратителен, легче кончить в руку, чем в чей-то розовый рот, все эти ласки бесстрастны, автоматичны, и тот, кто ласкает, - не Эрик, не похож на Эрика, а значит, заведомо невыносим. И все же, поверьте, не следует оставлять его одного, вот Леннарт и не оставлял, и повторял терпеливо: поедем домой, ты ляжешь, поспишь, и еще тебе надо поесть, ты, конечно, ничего не ел, так нельзя, так ты в обморок упадешь. И все эти слова, и мягкий голос, и участие, и тревога относились не к Константину, но к Эрику, звучали для Эрика: это его уговаривали отдохнуть и поесть, ему грозили обмороком, его просили быть благоразумным, о нем беспокоились, в конце концов, а не о Константине, как будто Константин умер, а Эрик стоял, похоронив его, и молчал, не то что не зная, а не желая ничего делать дальше. Как просто было бы Леннарту отвлечь его, увести, выпить с ним, чтобы он очнулся, чтобы опомнился хоть немного, и как трудно было сейчас - с Константином, как странно, даже жутко - утешать его, прикасаться к окаменевшему твердому телу, думая не о нервном столбняке, не о душевном потрясении, а о кататонии, о каталепсическом оцепенении, о физиологической ригидности, о симптомах и последствиях, о неизлечимости, но не о Константине, потому что бессмысленно о нем думать, он тоже - заведомо - неизлечим.

5

Если бы Эрик не умер, то непременно бросил бы Константина, так уверяли одни через десять, через двадцать лет, у них все разваливалось, Константин его не любил, даже, кажется, изменял, а Эрик устал от Константина и сам говорил, что хочет с ним порвать, нет, не мне говорил, но это всем было известно, Эрик и не скрывал, что Константин ему надоел; вздор, не слушайте эту болтовню, вступали другие, Эрик не бросил бы, а уже бросил Константина, надо употреблять прошедшее время, а не условное будущее, это чистая грамматика, и не забывайте, что они давно не жили вместе, Эрик купил квартиру поближе к театру и переехал, это что-нибудь да значит, это значит только одно: они больше не были любовниками, и сам Эрик - сейчас раздастся неопровержимый аргумент, обоснование истины, - и сам Эрик говорил мне, нам, не нам, но мы слышали, что вообще ни с кем не спит, тем более - с Константином, он слишком устает, ему не до секса, не до Константина, не до любви. Что ж, раз вы это слышали, тогда, конечно, и спорить не о чем; он и рядом-то с Эриком не был в последний год, этот Константин, путешествовал где-то (интересно, на чьи деньги, уж точно не на свои!), а вернулся за несколько месяцев до своей, отрицание забыли, до несвоей смерти, ничего не понимая, никому не помогая, и почему-то остался с Эриком, и почему-то Эрик не отпустил его, хоть, право, нашлись бы сиделки, друзья и духовники получше Константина, чем он так хорош, скажите пожалуйста, что Эрик позволил ему быть рядом, а всем остальным (кроме Леннарта, но Леннарт - другое дело), всем остальным отказал: я не хочу никого видеть, не приходите, не пытайтесь меня навестить. И через десять, и через двадцать лет тлели эти обиды, снова и снова эти обиженные разбирали одно и то же: почему Константина пускали к Эрику, а нас - нет, почему Константин был с ним, а мы - нет? - и почему Эрик сказал, что дом его - там, в Канаде, пусть не с Константином, но все равно, как без Константина, - почему не вернулся в Данию умирать?