Сундук с серебром

— Да о чем говорить! — отмахнулся Тоне. — Что ты, что Мицка получите столько, сколько положено хозяйской дочке.

— Не сходите с ума! — вскипела дочь. — Раздадите все деньги, а вам ничего не останется. Они же вам нужны будут под старость. А если беда какая в доме?.. Когда помрете, еще будет не поздно кому-нибудь их после вас получить.

Ерам смерил ее долгим взглядом. Ум его был слишком неповоротлив для того, чтобы разгадать ее замысел.

— Ну, уж как-нибудь поладим, — пробормотал он.

Мицка уже сидела у стола и разговаривала с женихом. Когда в горницу вошла Анка, глаза у парня заблестели. Анка, при всем своем неробком нраве, покраснела до ушей; Мицка и отец переглянулись.

Разговор сразу замер. Никто не знал, что сказать. Жених взял ножик и вертел его в руках.

— Пойди, зажарь ему яичницу! — мигнул Тоне Мицке.

— Я зажарю! — отозвалась Анка, прежде чем жених успел отказаться.

Она исчезла в сенях. Это показалось ей наилучшим выходом из неудобного положения, в котором она очутилась. Янез глядел ей вслед. Немного спустя поднялась и Мицка и вышла из комнаты.

Ерам чувствовал себя неловко, но что предпринять, не знал. Ясно было, что Янез пришел свататься к Анке, а она нарочно избегает его, хотя этого не следовало бы делать. Жених тоже был смущен. Он сказал несколько слов о погоде, о плохой дороге и наконец решился:

— Я к вам по делу пришел, Ерам.

— Да и мне так кажется, — ответил хозяин, не без симпатии глядя на гостя.

— Жена мне нужна. Вот я и подумал, не отдадите ли вы за меня вашу Анку. Дом мой вы знаете, обо мне тоже, я думаю, ничего худого не слыхали.

— Кабы все такие были! — поддержал его Тоне. — Все бы такие были! Кто тут что-нибудь против скажет? Только бы Бог здоровья дал!

У парня камень с души свалился.

Между тем в сенях схватились Мицка и Анка.

— Ты чего за мной притащилась! — прошипела Анка. — Сидела бы в горнице.

— Так не ко мне же сватаются.

— А я за него не хочу.

— Почему это не хочешь?

Анка не ответила и сердито загремела посудой. Подав на стол яичницу, она вознамерилась тотчас уйти. Но отец окликнул ее:

— Анка, присядь-ка! Куда тебе торопиться?

— Посуду мыть.

— Погоди! Вот Янез к тебе сватается.

Анка остановилась посреди комнаты. Она растерялась, стояла вся красная, пытаясь сохранить спокойствие, не осрамить дом.

— Так он мне ничего не говорил.

— Ну, так говорит теперь. Разве не самое время?

— Анка… — начал было парень, но девушка больше уже не могла владеть собой и вылетела из комнаты.

Тоне был глубоко уязвлен ее поведением. Он посмотрел на смутившегося парня, тихо выругался, встал и вышел.

— Анка, ступай в горницу! — решительно приказал он. Никогда еще его глаза не горели таким гневом. — Куда это годится!

— Не пойду я за него.

— А за кого ты пойдешь?

— Я… я не пойду из дому.

Тоне остолбенел. От вспыхнувшего в нем гнева и от стыда перед парнем он не находил слов. Мицка, которая в это время стояла на пороге дома и глядела вниз, в долину, резко обернулась. Вот оно что! Сестра обманула ее. Бессовестная! Несмотря на свой мирный характер, Мицка вспыхнула.

— Слыхали, что она говорит? — Губы ее дрожали от обиды. — Мы по-другому договаривались. Та, к которой первой посватаются, уйдет из дому!

— Ну, и выходи за него сама, раз он тебе так люб!

— Он не ко мне сватается. Ты за него пойдешь!

— Ну уж нет. Лучше в работницы наймусь.

Они и думать позабыли о том, что в доме сидит чужой человек; страсти разгорелись, как пожар. Отец махал руками, словно желая примирить дочерей, и оглядывался на дверь, ведущую в горницу. От срама он готов был провалиться сквозь землю.

Девушки вот-вот вцепились бы друг другу в волосы, если бы Мицка вдруг не расплакалась и не скрылась на чердак. Анка, умолкнув на полуслове, тоже разревелась от гнева и убежала в хлев.

Тоне вернулся в горницу, не решаясь взглянуть на гостя. Никогда не доводилось ему испытывать такого стыда, даже в тот раз, когда он перед свадьбой признался в своем грехе священнику. Жених горько усмехался, глядя на лежавший перед ним каравай хлеба.

— Девки что телята, — оправдывался Ерам, провожая его до колоды, из которой поили скот. — Как бы ни хороша была дорога, они все норовят или под гору, или вверх удариться.

Не будь Мицка такой покладистой и рассудительной, в доме теперь воцарился бы сущий ад. Но она послушалась отцовских уговоров. Не то чтобы ей так уж хотелось мира в семье, сколько жаль было озабоченного отца, да к тому же он обещал дать за ней в приданое пятьсот гульденов.

— А мне что останется? — нахмурилась Анка, узнав об этом.

— Тебе? — окинул ее отец ледяным взглядом. И ему стало страшно, что он чувствует к ней почти ненависть. — А разве ты не получишь дом и все, что к нему относится?

Мицка прождала женихов все лето, но только под осень перед домом остановилось двое мужчин. Рослые, почти под стреху головой, они были одеты в короткие куртки, их твердые шляпы торчком сидели на макушках, далеко не доходя до ушей. Старший, с резкими чертами лица, носил рыжие баки; младший был еще безус, румян, как девушка, и застенчив.

Они не сразу вошли в дом, а сначала осмотрели его снаружи. Тоне вышел на порог и поздоровался. Мужчина с баками ответил ему, паренек не проговорил ни слова; он смотрел на носки своих сапог и кусал губы.

— Похоже, дождя не будет, — сказал мужчина с баками, поглядев на небо.

— Похоже, — согласился Ерам. — Осень нынче сухая. Может, зайдете в дом?

— Да торопиться особо некуда, — произнес старший гость и посмотрел на парня, глядевшего в сторону сада. — Сколько скотины-то держишь?

— Три головы в хлеву. Можно пойти глянуть.

Они вошли в хлев, потрепали коров по бокам, перекинулись несколькими словами о кормах и снова двинулись к дому.

— Я Колкарев Петер, — сказал мужчина. — А это Матевж, брата моего сын. Их двор вон там, за Осойником, в часе ходьбы отсюда. Млевниками они прозываются.

— Тебя-то я помню, — дружелюбно усмехнулся Тоне. — А Млевники далеко больно, — мерил он глазами парня, как бы оценивая его, — туда меня не заносило.

— Мать у него умерла, вот и ищем новую хозяйку. И забрели в этакую даль. Может, у тебя чего найдется?

— Да нашлось бы, — подтвердил Тоне. — Потолковать надо.

Из сеней вышла Анка с подойником в руке и пошла к хлеву. Матевж, засмотревшись на нее, чуть не споткнулся о камень.

— Заходите в дом! — позвал Ерам.

Гости вошли. Петер, уставясь на матицу, проходившую посередине потолка, остановился.

— Давайте к столу поближе! Мицка, принеси хлеба, чтоб они себе отрезали. Водка на полке.

Девушка, которая до этого стояла, точно окаменелая, выскочила из комнаты, как белка.

— С этим-то успеется, успеется — отвечал Петер на приглашение Тоне. — Сначала надо невесту посмотреть, увидеть да услышать, что она скажет, а тогда и посидеть можно.

Мицка принесла хлеба и водки и поставила то и другое на стол.

— Вот это она и есть, — сказал Ерам, — коли вам подходит.

Девушке было неловко до слез, но все же она не убежала; теребя в руках край передника, она смотрела в окно.

Сваты несколько мгновений смотрели на нее. Матевж, красный как рак, глядел исподлобья.

— Ну, Тевж? — обратился к нему дядя.

— Подойдет, — проговорил парень и скосился через левое плечо куда-то в сторону двери.

— А ты? — спросил Мицку отец. — Не будешь отказываться?

— Зачем отказываться? — покорно ответила она. — Парень, видно, порядочный, и хозяйство у них такое, что жить можно.

— Тут уж можете мне поверить, я за них ручаюсь, — с воодушевлением заговорил Петер. — Правда, целого надела не наберется, малость не хватает. Но зато в хлеву стоит хороший скот, дрова они к самому дому подвозят, вода прямо у порога, поля сразу же за хлевом начинаются и луг под боком. Хлеба у них всегда хватает; мужчины круглый год дома живут, на заработки ходить нет надобности. А парень — сама видишь: не пьет, здоров как бык и крепок как дуб, а об остальном уж сама узнаешь. Правильно я говорю, Тевж?