Сундук с серебром

Тоне и не заметил, как Анка стала выше его ростом и сильнее. Мицка же раздалась в ширину. Она была тихой, работящей и безропотно-покорной девушкой. Анка же голосом и повадками смахивала на парня. Она колола дрова, косила траву, таскала сено, как парень, и даже умела, перекликаясь, играть голосом, как парни. Когда была Анкина очередь стряпать, обед получался скудным и невкусным. За столом она всегда отрезала себе самый большой кусок хлеба.

Тоне косился на нее, замечая, что в клецки с одной стороны шкварок положено больше, чем с другой, и та сторона, что пожирнее, повернута к Анке. Мицка хватала миску и поворачивала ее так, чтобы шкварки оказывались перед отцом. Анке кровь бросалась в лицо, она стукала сестру ложкой, а та принималась плакать.

— Будет когда-нибудь тихо? — ворчал отец. — Постыдились бы!

В пору девичества сестры вступили одновременно: глаза их засветились беспокойным блеском. Они вертелись перед зеркалом величиной с ладонь, тщательно причесывались, даже умываться стали чаще. По воскресеньям шли в церковь, разрядившись в пух и прах. После службы обе теперь задерживались в селе дольше, чем прежде. На новые платья, белые передники и головные платки пошло немало талеров из расписного сундука.

По субботним вечерам и по воскресеньям вокруг дома бывало оживление. Из деревни приходили парни, иногда заглядывали в избу, шутили и смеялись с девушками и наконец уходили. После долгих лет безмолвия в этом безлюдье повеяло жизнью и стало шумно.

Тоне все видел и слышал и тихонько усмехался в усы.

— Отдадите вы за меня вашу Анку? — спросил его однажды наполовину в шутку, наполовину всерьез один из парней.

— Если она захочет, почему бы и не отдать? Одной из них так и так придется уходить из дому.

— Только не мне, — бросила Анка.

Мицка поглядела на отца и промолчала.

Несмотря на разницу характеров, сестры ни разу не поссорились по-настоящему. Может быть, благодаря покладистому нраву Мицки, которая всегда уступала Анке без грубых слов, плача или драки. Только в одном они не могли сойтись. Когда разговор заходил о том, которая из них должна будет после замужества переселиться в дом мужа, глаза обеих загорались одинаковым упорством.

— Ну, ясно же, — говорила Анка. — Старшая останется дома, а младшая пойдет к мужу.

— Смотри-ка! Может, ты и есть старшая?

Они знали, что по возрасту одинаковы, но постоянно забывали об этом. Мицка считала себя старшей из-за своей дородности, а Анка, выросшая почти под потолок, считала это доказательством своего старшинства. Она и в самом деле выглядела старше из-за мужеподобного склада своего веснушчатого лица.

— А может, ты? — кипела Анка. — Ты рехнулась, что ли?

— Уж во всяком случае, я не младше тебя. В один день родились.

Вспомнив об этом обстоятельстве, они умолкали. Мицка всем сердцем была привязана к отцу и к дому, и ей было бы невыносимо тяжело расстаться с родным очагом. Анка же была точно отравлена мыслью о талерах, спрятанных в сундуке. Если она уйдет из дому, ей дадут только приданое. Если останется, то после смерти отца сундук перейдет к ней со всем, что в нем сохранится. Мысль об этом не покидала ее ни днем ни ночью.

— А может, я и правда старше тебя?

— Это как же, хотела бы я знать?

— Не могли же мы сразу обе родиться. Поняла?

— Ладно, — решила Мицка, — спросим отца!

За ужином они несколько раз подталкивали друг друга локтем, но ни одна не решалась заговорить первой.

— Ну, что у вас там еще? — поднял голову отец.

— Да вот нам охота знать, которая из нас родилась раньше, — отважилась Анка. — И мы решили вас спросить.

Тоне недовольно оглядел дочерей. Продолжая жевать, он раздумывал, не зная, что ответить на вопрос. Господи, они же сначала были такие махонькие и такие похожие, что он их почти не различал. Может быть, даже имена, данные им при крещении, потом перепутались.

— Понятно, одна родилась раньше другой, — сказал он. — Да только я не знаю которая. А в чем дело?

— Мы хотим знать, которая останется дома.

— Одна останется. Двум места не хватит.

— А которая?

— Та, которая захочет.

— А если мы обе хотим?

У Ерама екнуло сердце. Никогда в доме не было ссор, а сейчас он вдруг почувствовал, что добром дело не кончится. Он посмотрел на дочерей, глаза которых светились немым упорством. Это встревожило его, он облизнул ложку и со стуком положил ее на стол.

— Грызться между собой из-за этого мы не будем, — хриплым голосом сказал он. — Та, к которой раньше посватаются, пойдет из дома, а другая останется. А если кто не согласен… — И, не договорив, умолк.

Твердость отца подействовала на дочерей, они прекратили спор. Не поднимая глаз, обе молча ели, зачерпывая ложками из миски.

После этого сестры со страхом стали думать о том, что вот-вот порог дома переступит какой-нибудь жених. Но парней они все-таки не прогоняли — у обеих кипела в жилах молодая кровь. Парни из деревни приходили по ночам и стучали в окна. Ерам, который уже несколько лет спал на чердаке, снова переселился на печь. Помня собственную молодость, он не доверял дочкам. При каждом шуме он просыпался.

— Мицка! — постучал однажды кто-то в окно.

Девушки подняли головы.

— Отец спит? — спросила Мицка.

— Не знаю, — ответила Анка. И спросила парня: — Чего тебе?

— Пусть Мицка подойдет к окну.

Мицка тихонько поднялась, накрылась шалью и подошла к окну. Тоне почувствовал, как в горницу ворвалась струя холодного воздуха. Шепоту и приглушенному смеху, казалось, не будет конца. Тоне не вытерпел:

— Что там такое?

Мицка нырнула в постель и притаилась под одеялом. За открытым окном стояла неподвижная тень.

— Будет когда-нибудь покой или не будет? — повысил голос Ерам, слез с печи и запер окно.

Со двора ему ответили сердитым восклицанием.

Встав поутру, чтобы идти в лес за листьями для подстилки, Тоне не мог найти корзины ни в сарае, ни под навесом.

— Отец, гляньте-ка, — показала ему Мицка на вершину самого высокого грушевого дерева.

Все корзины и короба были привязаны к верхним веткам и качались, будто зрелые плоды.

— Вот черт! — разозлился Ерам. — Кто это начудил?

Мицка знала, но молчала. Знал и Тоне.

— Пусть только попробуют еще раз прийти, я их колом по загривку, — клялся он, с трудом влезая на грушу.

Парни пришли, но прогонять их он не стал.

После этого между сестрами воцарился мир. Они уже не препирались о том, кто из них останется дома; ждали, что явится жених, и все само собой решится. По крайней мере, Мицка ждала этого, у Анки же в голове бродили другие мысли.

Самые большие холода уже кончались, солнце изо дня в день пригревало все сильнее, и повсюду пробуждалась жизнь, когда в дом наконец постучался жених. Это был Тавчаров Янез, дом которого с прилегающей к нему четвертью надела стоял на склоне горы над Новинами. Янезу нужна была жена, которая бы стерегла дом и ходила за коровой, когда он отправлялся на дальние лесные промыслы.

Парень был красивый и сильный, слыл честным малым и хорошим работником, и Тоне обрадовался ему. О том, что Янез пришел свататься, Ерам догадался по праздничной одежде гостя.

Янез сел к столу, хозяин принес ему хлеба и водки.

— Где девушки? — спросил парень.

Тоне не знал, к которой он будет свататься, так что счел за лучшее позвать обеих. Мицка в это время кидала навоз, Анка в дальнем конце сада рубила сухие ветки и связывала их лозой в вязанки.

— Что такое? — откликнулась она, выпрямляясь, когда отец позвал ее.

— Иди домой! Жених пришел.

— А кто?

Тоне сказал.

Девушка нахмурилась. Она вспомнила, как на ярмарке Янез лишь ей одной покупал гостинцы, а на Мицку не обращал никакого внимания. Больше всего Анке хотелось сейчас остаться в саду, но перечить отцу она не решалась. Она придумала другой выход.

— Сколько приданого вы думаете дать? — спросила она, идя с отцом к дому.