Сундук с серебром

— Так у меня же нет ключа.

— А где он у него?

— На поясе.

— Погоди, — шепнула Мрета и влезла на скамью, стоявшую у печи.

— Не бойся, он не проснется.

Ерам глубоко дышал и протяжно, равномерно всхрапывал.

Когда Мрета осторожно расстегнула на нем пояс и сняла ключ, дыхание его стало тише, но он не шелохнулся, не открыл глаза. Потом захрапел громче, так и не проснувшись.

— Ну, смотри! — тихонько хихикнула Мрета, отпирая сундук.

В душе Анки боролись радость и стыд — она понимала, что поступает дурно. Оба эти чувства не покидали ее все время, пока они возились с сундуком. Одна она, возможно, действовала бы без колебания, но ее стесняло присутствие этой женщины, которая с самого начала была ей противна. Анка почти равнодушно взглянула на сундук, а потом на Мрету; а та уже успела снова надеть ключ на пояс Тоне.

— Открывай!

Анка не тронулась с места, так что Мрета сама открыла крышку. С трудом они подняли потайное дно и как зачарованные уставились на столбики серебра. При этом зрелище в душе Анки затих голос, шептавший ей, что она совершает недостойное дело. Ее охватило страстное желание черпать этот блеск пригоршнями, зарыться по шею в серебро. Усталость и сонливость сняло как рукой, никакой тяжести в голове она не чувствовала. Она смотрела на трясущиеся руки Мреты, которая осторожно вынула из сундука первый столбик и стала пересчитывать монеты.

— В каждом столбике сто гульденов, — шепнула она. — Пересчитать легко… Смотри, один, два, три…

Она считала все тише, губы ее едва шевелились, глаза горели, точно разожженные блеском серебра.

— Ты сосчитала? Смотри-ка, он мог бы тебе и побольше обещать.

Анка помрачнела. Ведь это ее деньги, а чужая, алчная женщина роется в них. Она схватила Мрету за руку, отпихнула от сундука и опустила крышку.

— Ишь ты какая! — огрызнулась Мрета, злобно сверкая глазами.

— Оставьте! — зашипела Анка. — Это не ваше дело! Оставьте!

— Не съем же я их. — И Мрета снова подняла крышку. — Дай-ка я еще погляжу.

Анке кровь бросилась в лицо. Не сказав ни слова, она захлопнула крышку с такой силой, что раздался громкий стук. Йохан перевернулся с боку на бок, а отец проснулся. Он приподнялся на печке и увидел женщин, которые с сердитым видом стояли друг против друга и вдруг испуганно уставились на него. Еще не проснувшись как следует, он не мог сообразить, что бы это значило.

С большим трудом Ерам вспомнил, что была свадьба, потом гости ушли, и он, хмельной и усталый, лег на печь и заснул. С тех пор, казалось ему, прошло много, много времени. И он пережил во сне много тяжелого, о чем не мог толком вспомнить.

Вдруг взгляд его упал на сундук. Ведь, кажется, что-то стукнуло? Он инстинктивно схватился за пояс. Ключ висел на месте, только пояс был слабо затянут.

Смутное подозрение заговорило в душе Ерама, хмель мигом слетел с него. Он еще раз посмотрел на женщин, которые отошли к столу, слез с печи и попробовал открыть сундук. Крышка поднялась.

Тоне чуть не вскрикнул. Может, его нарочно опоили, чтобы ограбить? У него отлегло от сердца, когда он убедился, что деньги целы. Но совсем успокоиться он не мог. Он запер сундук и сел на крышку.

Зять по-прежнему не нравился Ераму. В первые дни после свадьбы Йохан не брался за работу, доедал остатки праздничного угощения, позевывал и, стоя перед домом, разглядывал лежавшую внизу долину. Анка была молчалива; лицо ее не выражало ни счастья, ни довольства.

Однажды в полдень, когда она поставила на стол миску с ячменной похлебкой, муж нахмурился и отбросил ложку.

— Ты что же, помоями меня кормить собралась? — высокомерно бросил он.

Это оскорбило Анку, и она не могла скрыть своей обиды. Она ела молча, поглядывая на отца, а тот мигал часто-часто, будто хотел этим что-то сказать; ложку он подносил ко рту тоже чаще, чем обычно.

— А что, его мать у нас так и останется? — спросил Ерам Анку, видя, что Мрета, жившая у них уже вторую неделю, держит себя в доме как своя, а не как гостья.

— Откуда я знаю? — ответила Анка. Отец был ей в эту минуту ближе, чем когда-либо раньше. — Я за Йохана выходила, а не за нее.

— Я на ней тоже не женился, — сказал отец, топнув ногой.

Его раздражало то, что Мрета, как и он, устроила себе постель на чердаке и поставила в головах корзину со своим барахлом. Ерам уже надумал было переселиться в хлев, но не решился это сделать — уже надвигались холода.

— Завтра надо будет перевезти навоз на то поле, что у речки, — сказал он как-то вечером.

— Я к такому делу не приучен, — пробурчал Йохан.

— А к какому делу ты приучен? — спросил Ерам.

Хоть работы в зимнее время было меньше, старика возмущало, что зять лодырничает, а еще сильней сердило то, что богатства, которым Йохан похвалялся, до сих пор и в помине не было.

— Я такие дела умею делать, которые вам и не снились, — величественно ответил зять.

— Дай Бог, дай Бог. Так кто же все-таки навоз перевезет?

— А кто его раньше возил?

— Я и Анка. Только мне уж тяжеловато стало санки таскать.

— Не можете сами — наймите работников!

Ерама затрясло от негодования, но он сдержался и посмотрел на дочь, которая все время молчала, не глядя ни на отца, ни на мужа.

— А сам ты что думаешь делать? — спросил Ерам зятя.

— Пойду бродить по свету, — ответил тот, зевая. — На всю жизнь в этой глуши не застряну.

Тут Анка подняла красное от волнения лицо. Если бы ей пришлось выбирать между мужем и отцом, она и сейчас предпочла бы мужа. И все же впервые взгляд ее выразил горькое разочарование.

— В нашем доме еды и работы хватает, — проговорила она срывающимся голосом. — Незачем тебе по свету шататься.

— Может, кому-нибудь и хватает, а мне нет, — отрезал муж так, что Анку передернуло, и, вскочив, она выбежала в сени.

С этого дня отношения в семье стали напряженными. Все молчали и почти не смотрели друг на друга. Какая-то близость сохранялась еще между Анкой и Йоханом, но теперь и они забыли о том, что такое улыбка.

В воскресенье, когда Ерам собрался в церковь, Мрета остановила его на пороге.

— Тоне, когда же ты выплатишь обещанные две сотни? — спросила она.

— Кому это я их обещал? — осведомился Ерам слегка насмешливо, но без злобы.

— Анке.

— Ну, так ей я и выплачу, не тебе же.

— Да я и не говорю, чтобы мне. Дай их Анке или ее мужу, это все едино.

— Анка! — кликнул дочь Тоне. — Так что же, выдать тебе деньги?

Анка не знала, что ответить, и не понимала, что означает подмигивание свекрови. Она все равно не могла бы придумать, куда девать сейчас эти деньги.

— Держите их у себя, — сказала она. — Выплатите, когда нам будет в них нужда. Они ведь никуда не денутся.

— Куда им деваться? — подтвердил отец, довольный решением дочери. — До последнего гроша все получишь. Скорее уж на талер-другой больше, чем меньше.

После мессы Ерам не пошел домой, а решил дождаться вечерни. Он зашел в трактир. За старинными, влажными от вина столами сидели крестьяне, пили и разговаривали.

Тоне за всю свою жизнь лишь несколько раз заходил в трактир: ему жаль было тратиться тут на еду и питье. А теперь впервые деньги ему стали немилы; не то чтобы его потянуло на мотовство, а просто показалось бессмысленным копить и беречь их. Он велел подать мяса, белого хлеба и вина. Сидя в углу у печки, он неторопливо жевал, прислушиваясь к разговорам соседей.

— Ба, — оглянулся на него один из крестьян, — а я было тебя и не заметил. А ведь, почитай, всего второй раз тебя в трактире и вижу. Что бы это значило?

— Обеих дочерей замуж выдал, зять в доме появился, теперь ему ни денег, ни времени девать некуда.

— Гм, — хмыкнул Ерам и опустил глаза.

— Ну, как тебе зятек? — спросил рыжий мужичок по имени Ермол, поднимая кустистые брови, бросавшие тень на его зеленоватые глаза.

— Да ничего, — неохотно проговорил Ерам; распространяться о своих неприятностях он не любил, а врать ему не хотелось.