Моя Шамбала (СИ)

Мы с отцом сели на бревна. Я закрыл глаза. Отец не мешал мне и молча любовался открывающейся с бревен панорамой.

Я стал думать о дяде Павле, представил его сидящим на этих бревнах. В ушах появился звон и стал расползаться, охватывая все пространство вокруг меня, и все ширился и нарастал, отдаваясь болью в висках и затылке. Хотелось за-ткнуть уши или сдавить голову руками, чтобы унять боль.

Я всегда плохо переносил эти состояния, когда созна-ние перемещалось в пространство, которое позволяло мне "видеть". Это темное пространство было все испещрено зо-лотистыми маленькими точками. Мое сознание проникало туда и, словно, вытаскивало нужные мне картинки через какой-нибудь ключевой образ или деталь. Мои ощущения при этом были очень разными и непредсказуемыми, только звон, иногда слабый, иногда невыносимо сильный появ-лялся всегда ...

Вдруг все разом кончилось, взорвавшись и ослепив меня яркой вспышкой. Пошла картинка в знакомом мне замедленном темпе. Постепенно она обрастала все боль-шим количеством деталей. Уже был вечер, но я отчетливо разглядел дядю Павла и двух мужчин. Я видел их со сторо-ны, как бы паря над ними, но видел четко до мелочей. Трое говорили о чем-то, плавно жестикулируя и кивая головами. На траве валялись пустые бутылки, на бревне стоял стакан. Вот поднялся один мужчина, невысокий, широкий в пле-чах. "Это тот плотник", - отметил я. За ним встал другой, худощавый, ростом чуть повыше плотника, с пустым рука-вом вместо левой руки. Они немного постояли, повернув к дяде Павлу головы, и ушли.

Дядя Павел взял папиросу из лежащей рядом пачки "Север" и закурил.

Я не заметил, откуда появился высокий худой мужчи-на в простом поношенном пиджаке и мятых брюках, за-правленных в кирзовые сапоги. На голове мужчины сидела кепка, надвинутая на глаза. Он поздоровался за руку с дя-дей Павлом, и его пошатнуло. Он сел на бревна. На руке я заметил наколку: солнце с расходящимися лучами и че-тырьмя буквами на пальцах, то ли "Поля", то ли "Коля"; Первую букву я не смог разобрать.

Я вдруг увидел его лицо крупным планом, словно ки-нокамера наехала на него, вернее, это моя вторая сущность, глазами которой я и видел картинку прошлого, приблизи-лась к лицу мужчины, подчиняясь моему желанию. Для меня это не было чем-то необычным. Когда я погружался в это свое состояние "видения", я мог управлять своим дру-гим сознанием, то есть другой своей сущностью.

Впалые щеки нездорового человека, заросшие щети-ной, и волчьи глаза, сверкнувшие зло в отсвете папиросной затяжки дяди Павла.

Мужчина о чем-то просил дядю Павла, тот что-то от-вечал. Когда дядя Павел попытался встать, тот схватил его за ворот рубашки. Дядя Павел ребром ладони ударил муж-чину по рукам, тот разжал руки, но когда дядя Павел сде-лал ещё одну попытку встать, мужчина быстрым движени-ем сунул ему что-то в бок. Я понял, что это шило. Дядя Па-вел инстинктивно схватился рукой за место, куда вошло шило, наткнулся на руку убийцы, которую тот еще какое-то время держал на деревянной ручке. Глаза дяди Павла изумлённо раскрылись и тут же погасли. Мужчина отпус-тил дядю Павла, и его туловище уткнулось в колени, а руки повисли плетьми, доставая кистями нижние бревна. Муж-чина осторожно залез в карманы брюк дяди Павла, что-то засунул обратно, огляделся и быстро пошел прочь, обходя деревню.

Потом наступил провал, темная пелена заслонила мне глаза, и я ничего не видел, но знал, что все еще нахожусь в другом отрезке времени...

Пелена спала, и я увидел деревянный домик на косо-горе, покрытый щепой. Еще не ночь, но уже темно. Луна освещает дом с четырьмя окнами. Света в окнах нет. Забор. Скорее штакетник. Открылась калитка, и во двор вошел вы-сокий мужчина. "Это тот, который убил дядю Павла", - уз-нал я, хотя лицо его я увидел только, когда тот вошел в дом и включил свет. Мужчина вынул из кармана брюк бутылку водки и поставил на стол, потом подошел к зашторенным полкам, взял граненый стакан, миску с огурцами и тоже по-ставил на стол рядом с водкой.

Из-за цветастой занавески вышла молодая женщина в нижней рубашке чуть выше колен. Волосы ее были распу-щены. Видно, она уже легла спать, и мужчина помешал ей. Женщина стала что-то говорить ему, он отвечал, потом она повернулась и ушла опять за занавеску.

Мужчина открыл бутылку, налил полный стакан и выпил. Взял огурец, откусил от него и бросил назад в мис-ку. Вот он достал из внутреннего кармана пиджака портси-гар. Я сразу узнал портсигар дяди Павла. Простой алюми-ниевый портсигар с выбитым на крышке кремлем. Я даже знал, что на ребре (сразу и не заметишь) нацарапаны ини-циалы дяди Павла: М.П.П.- Мокрецов Павел Петрович. С минуту мужчина рассматривал портсигар, потом открыл. Портсигар был пустой. Я вспомнил папиросы "Север", ко-торые лежали рядом с дядей Павлом на бревне. Он почему-то не стал набивать свой портсигар.

Мужчина захлопнул крышку, подержал портсигар в руках, затем подошел к стене, на которой висела большая рамка с фотокарточками с небольшим наклоном, нижней частью опираясь на два гвоздя, и сунул портсигар за рамку.

Картина стала расплываться. Стол с бутылкой водки и миской с огурцами заколыхался как на волнах и растворил-ся. Все исчезло. Это значило, что я получил достаточную информацию, и в моем мозгу сработал механизм неулови-мого для его нормального восприятия отключения.

Я стал медленно приходить в себя.

- Видел? - спросил отец.

- Да, пап. Бабушка оказалась права. Его убили. И я рассказал отцу все, что видел.

- Ишь ты, - грустно усмехнулся отец. - И мать и Тоня с самого начала не верили, что Павел руки на себя наложил. Любящее сердце не обманешь.

- А теперь, пап, что? Наверно, нужно в милицию сооб-щить?

- Не все так просто, сынок, - отец нахмурился. - Нуж-но-то нужно. А как? Ну, придем мы. Арестуйте убийцу. Мы знаем, что он убил, потому что сын сам лично видел, как он убивал. Такая же нелепость как с твоими снами. Я за тебя и так боюсь. Мне кажется все время, что мы по тонкой до-щечке с тобой ходим, а внизу пропасть, и дощечка прогина-ется.

- Что ж, убийцу оставить на свободе?

- Нет, сынок, на свободе он не останется.

Отец чуть помолчал, хмуря лоб, а потом встал с бре-вен.

- Давай-ка поговорим с нашими.

- Тоня, а где Павлов портсигар, - спросил отец, когда мы пришли в дом.

- Не знаю, - пожала плечами Тоня.

- А деньги у него были с собой в тот день?

- Он за день до этого получил получку, но все мне от-дал. Оставил, как всегда, рублей сто на пиво, папиросы, ну с приятелями выпить.

- Тоня, ты была права. Его убили. Вова видел.

- Ой, - заголосила Тоня, как будто ей только что сооб-щили о смерти дяди Павла. - Ой, господи, за что такое на-казание? За что мне горе такое?

- Сынок мой ненаглядный. Ангел ты мой. За что они тебя? - подхватила бабушка Маруся.

И бабушка, и Тоня знали про меня все. Я помогал не только дяде Павлу, но и им обоим. Тоня на меня молилась после того, как я залечил ее целый год незаживающий от воспаления надкостницы свищ. Началось все с осложнения после удаления зуба. Сначала появилась припухлость десны возле больного зуба. Припухлость все увеличивалась, появи-лись боли, которые, в конце концов, стали постоянными. К вечеру поднималась температура. Когда отекла щека, а губа перекосилась с той стороны, где удалили зуб, Тоня пошла к врачу. Тот отругал ее за то, что запустила болезнь, и разрезал щеку. Гной вышел, и врач наложил повязку. Воспаление спа-ло, и боль прошла, но через некоторое время все повтори-лось. Тоня снова пошла к врачу и ей сказали, что в десне ос-тались участки омертвевшей кости, отделившиеся от здоро-вой части, и их нужно удалять операционным путем.

Тоня пришла к нам вместе с дядей Павлом в подав-ленном состоянии. Ее так доконали боли, что свет стал не мил. Свищ то затягивался, то открывался снова.

Я весьма приблизительно представлял себе весь про-цесс того, что происходит с Тониной надкостницей, но знал уже силу целебной энергии, которой обладал. После перво-го сеанса Тоне стало легче, а ночью она проснулась от того, что больное место начало чесаться. На подушке расплылось гнойное пятно с кровью. Это прорвался гнойник, и стали выходить мелкие кусочки омертвевшей кости. После второ-го сеанса, через два дня, вышли едва различимые остатки кости, а после третьего сеанса все очень быстро стало зажи-вать, и через неделю на щеке остался лишь небольшой, еле различимый розовый шрам.