Лицо порока (СИ)

— Ты, наверное, с вечера начала накрывать на стол? — интересуюсь, откупоривая шампанское.

— Да нет, не с вечера. Часов с двух ночи, — серьезно отвечает Настя.

Обняв ее за стан, я провозглашаю немудреный тост:

— Выпьем за то, чтобы в Новом году и мы с тобой, и наш ребенок, который скоро появится на свет, были здоровы и счастливы!

Настя поднимает фужер.

— Пусть будет так, Ванечка! — ее глаза излучают тихую радость. Я давно заметил: почти у всех беременных именно такие глаза, как сейчас у Насти, — влажные, ласковые, полные внутреннего умиротворения и света.

Мы сидим за столом. Она кормит меня, как малютку, со своих рук и слушает. Я стараюсь все время говорить приятные для влюбленной женщины слова. Не жалея красок, описываю красоту ее глаз, изящество талии, свежесть губ, чарующую нежность кожи, ангельское благоухание волос… Насте, как и всякой нормальной особи женского пола, всегда нравились комплименты. Она, как сытый котенок, трется о мое плечо и мурлычет. А я счастлив тем, что она счастлива.

Несколько рюмок водки делают меня еще красноречивее и нежнее. Я все время целую Настю и ласкаю руками.

— Скажи, ты сильно по мне соскучился? — шепчет она, пытаясь поймать своими губами мои губы.

— А разве это не заметно? — страстно шепчу ей в ответ.

Все заканчивается так, как и должно заканчиваться в таких случаях между влюбленными мужчиной и женщиной. Постелью.

Потом мы продолжили обед. Говорили, говорили… Потом снова валялись на койке. Так продолжалось довольно долго: мы то занимались сексом, то садились за стол. И лишь изрядно подустав, решили прогуляться по территории санатория.

Ветер, который покусывал с утра за уши и нос, после обеда заметно подобрел и лишь легонько щекотал щеки. Мы брели, взявшись за руки, по пешеходным дорожкам, расстеленным между корпусами. Незаметно вышли к камышовым зарослям, убеленным сединами снега. Камыши стояли стеной у обочины дороги, ведущей от санатория к ближайшей городской улице. И тут невдалеке увидели трех парней. Пошатываясь и размахивая руками, они шли нам навстречу.

— Пьяные! — неодобрительно заметила Настя и с тревогой посмотрела на меня. — Может, вернемся?

Я беспечно отмахнулся:

— Новый год! Сегодня все пьяные.

Троица приближалась. Парни громко ржали и оживленно жестикулировали. На нас — ноль внимания. Внушал подозрение только один — коренастый и низкорослый в кожаной куртке на распашку, он чем-то напоминал краба и имел типичную хулиганскую физиономию. Парень то и дело косился по сторонам и сплевывал. Остальные — небритый мозгляк в меховой кепке и пижонистый акселерат с небрежно наброшенным на шею белым шарфом — опасений не вызывали.

Мы уже поравнялись и, казалось, должны были мирно разойтись, как коренастый вдруг поймал меня за рукав и дернул.

— Слышь, клоун, дай закурить!

Я остановился. Настя вцепилась в мою руку. Тон этого сопляка мне, разумеется, не понравился, но ввязываться в драку с троими было глупо. Мне с ними никак не совладать, да и кто знает, что они носят в карманах.

Я молча достал сигареты. Коренастый нагло ухмылялся. Мозгляк и пижон смотрели тяжелыми взглядами, не предвещавшими ничего хорошего.

— Закуривай! — я протянул пачку.

И тут же взметнулся кулак с кастетом.

— Беги! — успел я крикнуть Насте и получил удар в скулу.

Он прошел вскользь, рассекая кожу. Пошатнувшись, я все же устоял на ногах. Но сбоку мне в ухо навесил пижон. Затем — мощный пинок сапогом в живот, и я распластался на заснеженном асфальте.

Истошно вопила Настя. Коренастый и мозгляк тащили ее в камыши.

Я рванулся что есть мочи, но встать на ноги пижон мне не дал, обрушив град ударов носками тяжелых армейских ботинок. Он бил по ребрам, в живот, норовил попасть по голове. Я изворачивался, как мог. Рядом, в двух шагах, в промерзлой траве обочины валялась пивная бутылка. Я попытался дотянуться до нее. Пижон тоже заметил бутылку. Он забежал с другой стороны и хотел лягнуть меня по вытянутой руке. Но поскользнулся. В этот момент я поймал его за ногу и рванул на себя. Парень шлепнулся на задницу и тут же вцепился мне в горло. Не став вырываться, я, задыхаясь, подхватил бутылку, шмякнул ею об асфальт и со всего маху ткнул пижона «розочкой» в харю. Он дико завизжал, сразу же отпустил мою глотку и прижал руки к лицу. Между пальцев потекли красные струи. Вскочив на ноги, я жестоко ударил его носком сапога в грудь и кинулся на выручку к Насте.

Ее уже повалили на снег. Коренастый стоял на коленях со спущенными штанами и пытался стянуть с нее колготки. Мозгляк сидел на голове Насти, отчаянно брыкающейся и вопящей, и держал ее за руки.

Не раздумывая ни секунды, я вонзил острые осколки бутылки в промежность коренастого и тут же молниеносно черканул ими по лицу мозгляка. Рыча и истекая кровью, как раненный кабан, коренастый пополз в камыши. Мозгляк, зажав лицо руками, кубарем барахтался в снегу. Я дважды ударил его ногой по голове, и он затих, вытянувшись во весь рост. Настя силилась подняться и протягивала мне руку, но мне было не до нее. Подлетев к коренастому, я принялся его избивать. Он корчился, извивался, его вопли и стоны распугали ворон, чинно прохаживающихся неподалеку по белой простыне пустыря. Вскоре коренастый умолк. А я все никак не мог остановиться. Настя с трудом оттянула меня от распластанного тела, уткнувшегося сморщенным членом в алый снег.

Тяжело дыша, я вышел на дорогу, подобрал пачку сигарет, которую обронил, и, закурив, взглянул на поле боя. То тут то там багровели пятна крови, валялись какие-то предметы, оторванные пуговицы. Рядом поскуливала Настя.

— Ты как? Тебя побили? — все еще ощущая дурноту и головокружение, озабоченно спросил я.

— Нет, но меня хотели… — она вдруг заплакала навзрыд.

— Ты чего плачешь — что хотели или что не успели? — нелепо пошутил я.

Настя прижалась к моей груди, продолжая рыдать.

Через час, когда уже начало вечереть, мы вышли прогуляться у корпуса и услышали «новость»: только что «скорая» увезла трех истерзанных парней, их случайно обнаружила бабулька из ближнего корпуса, которая вышла на дорогу размять ноги.

— Живы хоть? — поинтересовался я у медсестры, принесшей это известие.

— Да живы, слава Богу! — вздохнула она сокрушенно и прибавила, скорбно закатив глаза: — Но искалеченные, бедные, до ужаса!

Я только молча взглянул на Настю и потер ноющие ребра. Рассеченную скулу мы уже замаскировали тональным кремом.

Подкрепившись водкой и бутербродами в палате, я отправился на автостанцию. От услуг Насти как провожатой категорически отказался, строго-настрого запретив ей даже нос показывать дальше, чем за пять метров от стен корпуса.

Глава тринадцатая

На утро скула распухла, а ребра болели так, что трудно было дышать.

— Что, не прошел где-то по габаритам? — не без ехидства спросила жена, когда я утром приплелся на кухню пить кофе.

— Хулиганы! — коротко объяснил я.

— Ссадины очень заметны, — Аня принялась рассматривать мою физиономию. — В редакции сразу начнутся разговоры.

— Да уж, — согласился я, сокрушенно вздохнув. — Скажут, перебрал, встречая Новый год, и подрался.

— Придется тебя гримировать!

— Угу! — кивнул я. — Как престарелую шлюху перед приходом состоятельного клиента.

— Фу, пошляк! — бросила жена и пошлепала в спальню за своей косметикой. Она у нее почему-то хранится там в платяном шкафу.

Принесла и начала раскладывать на столе.

Маскировка побоев заняла довольно много времени.

— Вот, принимай работу! — Аня наконец оставила мое лицо в покое.

Взглянув в зеркало, я приятно удивился: ссадин и синяков заметно не было.

Мы попили кофе, беседуя о том, о сем, и ушли из дому. Дети еще спали.

В редакции не было ни души. Сотрудники обычно сползаются не раньше восьми. Есть время в тишине подогнать работу.