Лицо порока (СИ)

А старик сосредоточенно продолжает свою страшную работу. Он делает такой же надрез на другой ноге зверя и отдирает шкуру от мяса. Меня уже мутит от этого ужасного зрелища. Я отворачиваюсь и опять жадно припадаю к горлышку бутылки. От пронзительного визга, диких воплей, всхлипов и стонов у меня стучит в висках и болит голова.

Но вскоре все это сменяется глухим, хриплым мычанием. А потом вдруг наступает тишина. Я все еще боюсь повернуться и поднять голову. Стою, согнувшись, и сосу не прикуренную сигарету.

— Все уже кончено, — тихо сообщает Илларион через пару минут, дернув меня за рукав.

Я заставляю себя взглянуть на место казни. Старик вытирает ветошью запачканные зеленой жижей руки. На голубом гравии у столба лежит черная бесформенная масса. А рядом, шерстью наверх, — большая серая с подпалинами шкура. Гвардейцы скатывают в клубки цепи.

— Через несколько часов это тело превратится в прах — в мелкий песок или пыль, — голос подполковника бесстрастен и сух. — Ну, что, насмотрелся ужасов?

У меня нет сил даже кивнуть.

— Сотник Ефраил с гвардейцами доставит тебя наверх, — говорит Илларион. И, впервые улыбнувшись за все время, добавляет: — А мне пора. Привет Устину!

И, развернувшись, идет к крыльцу казармы. Сотник Ефраил отдает на ходу какие-то распоряжения и спешит ко мне.

Гвардейцы, несмотря на мои слабые протесты, подхватывают мое тело и несут к подъемнику на плечах.

…Ночевать я остался у старика. На улице уже было совсем темно, и я, пребывая еще под впечатлением увиденного, просто побоялся выйти за порог. Устин, видя мое состояние, от души хохотал.

Последний день года… Надо раздать подарки своим женщинам. И навестить Машу.

Жена и дочь с утра принялись хлопотать на кухне, а меня командировали на базар. Нужно было купить кое-какие продукты.

С этой задачей я быстро управился и, груженный тяжелыми сумками, заехал на свою квартиру. Пока остывал кофе, я рассматривал приготовленные загодя своим дамам и детям подарки. Покупал я их с пьяных глаз и теперь вовсе не был уверен, что приобрел то, что нужно.

Итак, что мы имеем? Для Ольги наборы косметики и парфюмерии. Для жены — шерстяной костюм, такой, как она хотела. Для Маши — золотой перстенек, выполненный в форме ивового листика. Для дочери — серьги. Для сына — новенький принтер и несколько игровых дисков. Осталась кожаная дамская сумочка, набитая женским бельем. Это покупалось для Ларисы…

Попив кофе и прихватив подарки для семьи, я отправился домой. Но долго там не задержался. Покрутился с полчасика и, сославшись на неотложные дела, слинял. Снова зашел на Новокузнецкую — за подарками для Ольги и Маши. Перстень сунул в нагрудный карман пиджака, косметику и парфюмерию запихнул в полиэтиленовый пакет. Оставалось решить, что делать с сумочкой. Выбросить? Вроде жалко. Кому-то подарить? Стыдно перед самим собой, ведь покупал-то конкретно для Ларисы, как теперь отдавать в другие руки? Лишь бы добро не пропало, что ли? Поразмыслив, я упаковал сумочку в яркий пакет и отправился к дому Ларисы, находящемуся в десяти минутах ходьбы.

Шел и думал, как же ей вручить подарок? О том, чтобы подняться к ней, и сделать это самому, не могло быть и речи. Передать соседями? Пожалуй. Я уже направился к подъезду, как оттуда выскочил знакомый мальчуган. По моей просьбе и в благодарность за подаренную небольшую сумму он и исполнил роль посыльного.

Через полчаса я уже поджидал Ольгу в условленном месте — у библиотеки.

Ольга долго не появлялась. Запыхавшаяся и раскрасневшаяся, она примчала с приличным опозданием.

— Извини, любовь моя! — в ее глазах искрилось озорство. — Еле сбежала! Олег пристал, как банный лист к заднице! Я в магазин и он в магазин, я на базар и он — на базар. Пришлось поставить в очередь за свежей рыбой. Говорю: ты постой, а я посмотрю, что еще можно куппить на праздничный стол. Вот так и удрала!

— А теперь что? — поинтересовался я с тревогой, уводя Ольгу за газетный киоск. Базар, где Олег остался стоять в очереди за рыбой — на другой стороне проспекта.

— Да ничего, подождет!

— Как у вас дела? — спросил я, изучающе поглядывая на Ольгу. Ее взвинченный вид мне не нравился. И эта напускная бесшабашность…

— Представь себе, даже словом не попрекнул! — воскликнула она, издав короткий смешок. Мне показалось, что в этом восклицании проскользнули нотки обиды.

— Что, вообще ничего не сказал?

— Ни сло-веч-ка! — проговорила Ольга по слогам.

Я вручил ей пакет со своим подарком.

— Это от деда Мороза… Только как ты объяснишь, откуда у тебя взялось все это?

— Скажу, что купила, — Ольга расцеловала меня в обе щеки. — Спасибо, любимый! А я вот что тебе приготовила…

Порывшись в сумочке, она извлекла продолговатую пластиковую коробочку и сунула мне в руку.

Я раскрыл футляр. Это были довольно дорогие наручные часы.

— Дарю их тебе, чтобы ты никогда ко мне не опаздывал. А твои барахлят, выбрось их! — с милой улыбкой произнесла она.

Я обнял ее и поцеловал.

— Ну, Оленька, беги! А то Олег уже, наверно, заждался тебя.

Она взяла мои руки в свои, заглянула в глаза.

— Когда теперь увидимся?

— После Нового года. Я позвоню…

— Тогда с наступающим, Ванечка! — Ольга погрустнела. — Как бы я хотела отпраздновать Новый год с тобой…

Я погладил ее по щеке.

— С наступающим, солнышко! Беги, милая!

Она быстро чмокнула меня в губы и легкой, летящей походкой понеслась через улицу. Как раз зажегся зеленый глаз светофора.

Я заскочил в маршрутку и поехал к Маше.

Она встретила меня радостным щебетаньем. Толстый слой косметики делал ее лицо похожим на маску, но отнюдь не скрывал ни его худобы, ни глубоких впадин вокруг глаз. Розовые от пудры скулы и щеки резко контрастировали с серо-желтой шеей и почерневшими ушами. Сквозь тонкую ткань лилового халатика явственно просматривались контуры тощего, костлявого тела и больно резали мне глаза и сердце. У порога я прижал Машу к груди и долго держал в объятиях. Слезы вспорхнули на мои ресницы, и прихожая расплылась, будто покрылась голубым туманом.

— Ты работал сегодня? — спросила Маша, помогая мне снять куртку.

— Нет, мы вчера успели все сделать, — ответил я, силясь улыбнуться.

— Тогда будешь помогать! — она подала мне тапочки и ушла на кухню.

Там, суетясь. Маша гремела кастрюлями, крошила овощи на салат, взбивала яйца с молоком для торта. Я занимался уборкой квартиры. Пылесосил, тщательно мыл полы, протирал мебель.

Маша находилась в веселом расположении духа, все время шутила, смеялась. Я поглядывал на ее тонкие, как карандаши, ручонки, на слипшиеся от пота пряди волос и украдкой вздыхал.

За окнами уже начали мутнеть силуэты многоэтажек и сонных деревьев — город медленно погружался в сумеречную тоску раннего зимнего вечера.

— Может, давай передохнем, котенок? — предложил я.

— Конечно, Ванечка! Садись, отдохни, перекуси, — закивала Маша в ответ и принялась чистить картошку.

Было видно, что она сильно устала и уже валится с ног. Я отобрал у нее нож и уговорил немного поспать.

— Хорошо, я вздремну, — согласилась Маша неохотно. — Но чуть-чуть, самую малость. Обещай, что разбудишь меня через полчаса.

Я, разумеется, обещал.

Она проспала около двух часов. Все это время я тихо сидел в гостиной и рассматривал старые журналы, стараясь ничем не тревожить посапывающую на диване Машу. На ее лицо, покрытое мягкой накидкой приглушенного света торшера, было тяжко смотреть.

Пробудилась она неожиданно. Вскочила, торопливо взглянула на циферблат настенных часов и в расстройстве всплеснула руками:

— Ой, уже седьмой час! Я так много времени потеряла на сон! А ведь мне дорога каждая минута, проведенная с тобой.

И тут же метнулась к часам и, сняв их со стены, перевела стрелки на четыре часа вперед.

— Зачем ты это сделала? — изумился я.

Она печально улыбнулась:

— Я хочу встретить Новый год с тобой. Пусть только по своим часам, какое мне дело до всех других? Давай думать, что мои часы идут правильно.