Лицо порока (СИ)

— Скажи, ты готов полностью простить Ольгу? И не вспоминать ей при случае этот грех? — я смотрел, как он нервно курит, стряхивая пепел себе на брюки.

— Я смогу ее простить и забуду обо всем! — ответил Олег с твердой уверенностью. — Главное, чтобы нам удалось сохранить семью, но для этого ты должен оставить Ольгу…

Он поднял свою курчавую голову, и наши взгляды опять встретились. В его глазах читалась мольба. Мне стало не по себе.

— Я больше никогда не буду иметь с твоей женой сексуальных контактов, — произнес я тихо, но постарался придать голосу твердость.

— И вообще, Ваня, не нужно видеться с ней. Хотя бы на первых порах, пока она успокоится, — прибавил Олег грустно.

— Я буду избегать с ней встреч, можешь быть уверен.

— Тогда у нас все быстро наладится! — глаза и тон Олега уже изменились. Он заметно приободрился.

Я откинулся на спинку стула и спросил:

— Ты не будешь против, если я еще один раз встречусь с Ольгой? Для того чтобы все это сказать ей. Понимаешь, я не могу просто бросить ее и все!

Он потер ладонью высокий лоб, вздохнул:

— Ладно, Ваня. Когда ты хочешь поговорить с Ольгой?

Я глотнул кофе, раздумывая.

— Через день-два.

Олег кивнул.

Мы еще немного посидели и разошлись. Олег — повеселевший и исполненный надежд — подался домой, я — подавленный и растревоженный — в редакцию, дописывать статью о ценах.

Но по дороге на работу я вдруг почувствовал, что после разговора с Олегом мне все-таки стало легче на душе. А может, это от незапланированных на такое время дня двухсот граммов водки? Однако захмелевшим я вовсе не был.

В коридоре редакции мне повстречалась Валентина. Она бежала к компьютерщикам с ворохом бумаг в руке. Я остановил ее, взял за плечи и крепко поцеловал в губы, чем поверг в изумление. И хотя такое уже случалось, она не сразу пришла в себя. Стояла, ошарашено хлопая длинными ресницами, и не могла сказать ни слова.

— Прости, козочка, это от переизбытка чувств, — пояснил я виновато. — Я больше не буду.

Щелкнув Валентину по носу, я направился в свой кабинет.

— Ну, как так можно: идет порядочная женщина, никого не трогает. К ней подходят, хватают и нагло целуют! — высказала она мне в след свое возмущение. — И это в стенах редакции!

Машу положили в онкологическую больницу на обследование. Она сама позвонила мне и сообщила, об этом. Сразу после планерки я отправился туда. Заместитель главврача Юрий Сергеевич был моим добрым знакомым. Пробившись к нему в кабинет, после традиционных приветствий я перешел к делу:

— Сегодня к вам в больницу поступила Мария Сташина. Я хочу знать, что у нее за болячка.

Юрий Сергеевич запросил данные о ней у кого-то по телефону. Вскоре в кабинет робко вошла маленькая полногрудая женщина предпенсионного возраста.

— Это Елена Алексеевна! — представил ее мне заместитель главврача. — Она лечащий врач Сташиной. — И; обращаясь к вошедшей, спросил: — Так что вы скажете?

Елена Алексеевна не заметила жест заместителя, приглашающий присесть, и продолжала стоять, переминаясь с ноги на ногу.

— Пока ничего конкретного, — сквозь толстые стекла очков глаза докторши смотрели серьезно и озабоченно. — Сташина только поступила. Мы начали обследование. Ясно одно: у нее поражены печень, желудок и, думаю, пищевод. Результаты анализов, зондирование, УЗИ прояснят ситуацию.

— Хирургическое вмешательство не исключено? — спросил я, ожидая услышать отрицательный ответ.

— То, что нужно делать операцию — это однозначно! — развеяла мои иллюзии Елена Алексеевна. — Речь идет о другом. Как срочно ее надо делать, и поможет ли она…

— Неужели такое серьезное положение? — я смотрел на нее с надеждой и тревогой.

— Вот это мы и должны выяснить, — уклончиво ответила она. — Диагноза пока нет. Только предварительный, так сказать, условный…

— А какой предварительный? — неопределенность в речах докторши меня пугала.

Она перевела взгляд на Юрия Сергеевича, потом снова посмотрела на меня, и, поколебавшись, ответила:

— У Сташиной рак. И, похоже, в завершающей стадии…

— Что?!

— Мужчина, вы видели больную раздетой? Это же кожа да кости! А эта желтизна! — почему-то выкрикнула Елена Алексеевна с сердцем.

— Да такого не может быть! — у меня вдруг все поплыло перед глазами.

— Через несколько дней все окончательно прояснится, а пока волноваться не стоит, — смягчила приговор Елена Алексеевна, потупив взор.

Юрий Сергеевич поблагодарил ее и отпустил.

А я сидел, как громом пораженный. У Маши предполагают рак в последней стадии! Нет, не может этого быть, не может! Ей ведь и тридцати нет, откуда в молодом возрасте взяться такой страшной болезни? Врачи ошибаются, просто ошибаются. Разве мало можно найти примеров, когда они утверждали одно, а на самом деле было другое?

Но сердце не хотело внимать никаким доводам. Оно бешено колотилось в груди, пытаясь проломить ребра и вылететь наружу. А глаза застилала пелена слез. Заместитель главврача заставил меня выпить какую-то противную настойку, а потом еще дал таблетку — горькую и слащавую одновременно. Только лекарства помогли мало.

За те два дня, что я не видел Машу, она пожелтела и похудела еще больше. Я смотрел на ее лицо с ввалившимися щеками и заострившимся носом, и еле сдерживался, чтобы не выдать свое состояние.

С ног до головы меня охватила безудержная дрожь. В горле пульсировал какой-то горячий комок. По спине текли струйки холодного пота. Маша стояла передо мной в больничном коридоре в плотно запахнутом вельветовом халатике и страдальчески покусывала губы.

— Что у тебя болит, милая? — я погладил ее слипшиеся волосы на голове и худенькие плечи.

— Живот немножко, — ответила она глуховатым, не своим голосом. И попыталась улыбнуться: — Но больше болит душа, что мне приходится здесь находиться.

— Думаю, это не надолго, — я хотел ее успокоить, но мой голос предательски дрогнул. И то, что я сказал дальше, прозвучало совсем неубедительно: — Обследуют и, может, пару недель полечат.

— Пару недель! — воскликнула Маша. — У меня язва, я это давно знаю. А раз язва, то или лечить будут, или оперировать. В любом случае двумя недельками тут не отделаешься.

Я обнял ее, прижал к груди. Она обвила руками мою шею. Руки у Маши были холодны, как лед.

— Что поделать, любимая? Тебе необходимо восстановить здоровье, — пробормотал я, не сумев скрыть тоску. — Я буду навещать тебя каждый день.

— Все равно я буду скучать, — Маша теребила волосы у меня на затылке. Она делала так всегда, когда волновалась или переживала.

Мы стояли не менее часа, пока ее не позвали на процедуры. Маша ушла приободренная и, кажется, даже немного посвежевшая.

А я покидал больницу исполненный грустных мыслей и тревоги.

После обеда мне на работу позвонила Ольга.

— Я решила развестись с Олегом! — первым делом сообщила она.

— Это глупо!

— Нет, не глупо! Я не хочу с ним жить под одной крышей.

Мне совершенно не хотелось с ней пререкаться. И встречаться сегодня для окончательного разговора — тоже. Я был поглощен мыслями о Машиной болезни.

— Когда встретимся, Ванечка?

— Завтра или послезавтра я позвоню, и мы договоримся об этом, — ответил я неопределенно.

— Я думала, сегодня…

— Сегодня не могу. И завтра тоже. Никак. Но позвонить — позвоню.

— Что-то случилось? — встревожено поинтересовалась Ольга.

— Кое-что действительно случилось. Нам необходимо серьезно поговорить.

— О чем, милый? — ее голос звучал взволнованно.

— Я все расскажу при встрече, — пообещал я.

— Ладно, — нехотя согласилась Ольга. — Тогда до завтра?

— До завтра или, может, до послезавтра. Не знаю, как сложатся обстоятельства. И не предпринимай никаких шагов по поводу развода.

— Это мое дело!

— Нет, не только твое! У тебя есть сын. Ему нужен отец. Как ты потом объяснишь ребенку, почему лишила его любящего и заботливого родителя?