Приключения стиральной машинки (СИ)

Дед Егор сидел теперь сгорбившись. Словно опустошил всю свою душу, и не осталось в ней ни чувств, ни помыслов. Ничего. Николай тоже сидел задумавшись. И даже Валек забыл про свою заветную бутылку и не прикладывался к ней уже целый час. Тишину сторожки нарушало лишь мерное тиканье ходиков, да шуршание еловой ветки за стеной — ветер шевелил эту ветку, и она покачивалась, елозила по дереву сторожки, словно просясь вовнутрь, поближе к теплу и людям.

Наконец Николай очнулся от своей задумчивости, и его вопрос деду Егору прозвучал неожиданно громко в этой навалившейся на комнату тишине.

— Скажите, а вы случайно не знаете, где сейчас может находиться Михаил Зубов, сын того Зубова, о котором вы сейчас мне рассказали.

Дед Егор удивленно вскинул брови, и ответ его потряс своей неожиданной простотой не только Николая, а даже уже почти протрезвевшего Валька.

— Мишка-то? А здесь он. Недалеко от меня в лесу себе нору соорудил. Я его третьего дня видел — он за белкой охотился. Худой весь, облезлый какой-то. Тоже непутевый, как и его отец. Он как подрос, тоже воровать ударился. Видимо, семя такое, с гнильцой. Его сначала по малолетке упекли, за грабеж. Он на прииске старателей решил пощипать. Но те ему для острастки рыло сначала начистили, не посмотрели, что возрастом юн, а потом в милицию сдали. Так он и загремел. А потом, когда вернулся, это уже в шестидесятых было, то сначала вроде бы и затаился. Но, видимо, не выдержал. Снова решил за старое приняться. Только возраст ему уже позволял, и его со второй попытки уже на взрослую зону за грабеж определили. Не фартовый он вор оказался, как и его папанька. Ему даже кличку зеки от его родителя оставили, тоже Зубом кликали. А это значит, что ничего путного или выдающегося в нем не приметили, а уж народ там глазастый, доложу я вам, если уж обзовет кого, так не в бровь, а в глаз, — дед даже языком прищелкнул — для колорита, что ли? — После того я долго с ним не виделся. Думал, сгинул он где-то. Однако нет, живучий, гад. Как откинулся, так снова сюда и вернулся. В лес ушел, сруб себе здесь построил и живет. Я даже не знаю, почему он сюда переселился. У него же в Кишме дом хороший — Зуб-то старший неплохим хозяином был, хоть и мерзавец. Одно другому не мешало. Мать вот только у Мишки померла, пока он по зонам парился. Может, он поэтому и одичал. Не знаю я. А с полгода назад Мишка вдруг пропал куда-то. Я думал, уехал он отсюда навсегда. Ан нет. Недавно снова объявился, как ни в чем не бывало. На охоту ходит. Может, угомонился. Ему-то уж самому в деды пора определяться. Только нет у него никого, один как перст, — дед Егор замолчал и посмотрел на Николая. Николай взъерошил всей пятерней волосы на макушке. Это было у него признаком крайнего волнения.

— Послушайте, а вы можете мне точно указать место, где он сейчас живет? Это очень важно.

— Конечно, могу. Я тут в лесу каждую тропку знаю. Хочешь, прямо сейчас и покажу. — Николай согласно кивнул, и вся троица поспешно покинула уютную сторожку. Через полчаса блуждания по малозаметным стежкам, петляющим среди совершенно одинаковых и ничем не примечательных деревьев, дед Егор вывел Николая на большую поляну. Посредине стоял деревянный сруб. Из трубы поднималась тоненькая струйка дыма. Это означало, что хозяин был дома. У Николая от волнения аж перехватило дыхание. Он был сейчас похож на гончую, которая взяла след: весь подобрался, взгляд его стал жестким, а движения скупыми и точными. Дед Егор подметил эту перемену, и, усмехнувшись, сказал:

— Ты не гоношись. Никуда он от тебя не денется. А то, вишь, вон, шерсть у тебя на холке дыбом встала. Правду говорят, что менты, как волкодавы — добычу почуют и рвут к ней, высунув язык. Аж слюна капает. Ты, если вдруг струхнул или еще какой мандраж — не стесняйся. Здесь не женская баня, здесь лес, и стесняться некого. Здесь все чувства у человека истинными становятся. Так что, ежели какие душевные неудобства испытываешь — говори прямо, никто здесь над тобой насмехаться не будет. Совсем наоборот, если что, я подсоблю.

Николай смутился. «Вот психотерапевт, тоже мне, нашелся», — неожиданно подумал Николай. Этот старик, который только что вывернул перед ним наизнанку всю свою жизнь, обладал очень крепкими нервами. Многие на его месте после такой исповеди валялись бы в истерике и пили валерьянку ведрами. А он — ничего. Крепкий, как столетний замшелый дуб. И нервы такие же деревянные.

Николай действительно решил не торопить события. Дед прав — никуда Зубов от них не денется. Лучше поберечь нервы и подготовиться к беседе с ним. Он, конечно, будет увиливать, постарается все свалить на какого-нибудь мифического напарника. Или прикинется больным. Николай хорошо знал эту публику. С ними надо всегда держать ухо востро. Но охотничий азарт ловца все же давал себя знать, и Николаю было слегка не по себе.

Тем временем дед Егор неторопливо подошел к деревянному срубу и постучал в дверь. Подождав для приличия положенные несколько секунд, дед открыл дверь, и они вошли вовнутрь. Валек болтался где-то позади — он не был робкого десятка, но предпочитал благоразумный арьергард. Никто и не возражал.

Посреди сруба, так же как и в сторожке деда Егора, стоял стол. За столом сидел человек и спокойно пил чай из белой стеклянной чашки с голубыми цветочками. Николай остановился около двери, ожидая, что произойдет дальше. Но ничего особенного не произошло.

— Привет, Мишка, — просто сказал дед Егор.

— Привет, коль не шутишь, — ответил человек. Голос его был спокоен. — Чаю хочешь?

— Надо подумать, — уклончиво ответил дед Егор. Он, так же как и Николай, остановился около двери и теперь разглядывал своего собеседника, который продолжал спокойно пить чай.

— Чего в дверях застряли. Проходите, раз пришли, — Мишка поставил на стол чашку и в упор глянул на Николая. — Заждался я тебя, гражданин начальник. Думал, долго еще будешь за мной гоняться. А ты вона какой резвый оказался.

Николай, в который уж раз за сегодняшний день, сильно удивился. Он ждал какой угодно реакции. Но чтобы вот так, запросто, словно бы он зашел на огонек к приятелю чайку попить! Нет, этого он точно не ожидал.

— Ну, что, — не унимался Зубов, — сразу повяжешь, или протоколы писать начнешь. Учти, здесь лес, а не зона. А из лесу законы немного по-другому выглядят.

Николай шагнул вперед и присел на табурет около стола. Дед Егор расположился на табурете в углу комнаты, и теперь с интересом наблюдал за происходящим. Валек тихо пристроился за его спиной, пододвинув свой табурет вплотную к бревенчатой стене сруба — на всякий случай.

— Ты, Зубов, не ерничай. Закон, он и в Африке закон. И я к тебе не чаи пришел гонять. Очень ты неаккуратно работаешь. Может, мне руку твою посмотреть, вон, палец забинтован. С чего бы это? Отпечаток ты оставил знатный, так что не дури, — голос у Николая был жестким. И Зуб как-то сразу сник, сдулся, словно продырявленный воздушный шарик. Плечи его поникли, и куда-то испарилась вся его лихость и воровской гонор.

— Ладно, мент, твоя взяла. — Зубов теперь был похож на затравленного зверя. — Устал я, мент, понимаешь. Очень устал. От жизни этой устал, от гона этого бесконечного. Вы же меня как зверя дикого всю мою жизнь травите.

Николай не удивился такой внезапной откровенности, и она его не тронула.

— Послушай, Зуб, а чего это ты на жизнь вдруг жаловаться стал? Тебя, что, кто-то силком в твое болото тянул? Живи себе как все люди, и не будет у тебя никаких проблем.

— Чего ты мне тут мораль читаешь, мент? — Вдруг окрысился Зуб. — Что ты о моей жизни знаешь, — и в глазах его вдруг высветилась такая вселенская тоска, такая тоска нечеловеческая разлилась из его взгляда по всей этой комнатке, тоска о чем-то недосягаемом, недостижимом и невозможном, что у Николая мурашки пробежали по спине. Правду люди говорят, мысль материальна. Еще как материальна, если от одного человека все его самые сокровенные переживания вдруг в другого перетекают. И вся эта незаполнимая бездна муки и страстей человеческих выплескивается вдруг через край одного сознания и вливается в других людей, как темная тягучая печаль, и накрывает собой эта печаль все вокруг так, что солнечный свет гаснет среди белого дня. И остается одна печальная плаксивая ночь.