Приключения стиральной машинки (СИ)

— Сразу видно чертово семя! И отец твой таким же был, все в душу норовил к людям залезть. Тьфу, дерьмо. — Николай строго глянул на деда Егора, но промолчал. Зуб никак не отреагировал на этот выпад, и рассказывал дальше, как ни в чем не бывало.

— Тетка Марфа добрая была, до дури. Всем на селе помогала. Астафьевы, они все такие были. Черт его знает, почему! Только из-за этого их качества мне забраться к ним в дом оказалось легче легкого. Я сначала к тетке Марфе подсыпался, вроде как помочь ей хотел — меня тогда в школе какими-то тимуровскими бредовыми поручениями очень кстати озадачили. Тогда это модно было. Тетка Марфа сначала очень удивилась, а я рад стараться — то за водой схожу, то дров ей наколю. Так понемногу я своим в их доме и стал. Потом и дядька Петр ко мне привык. Он сначала насторожился — чего это сын их злейшего врага к их дому прилаживается? — Мишка весело хохотнул, а деда Егора снова передернуло от невыносимой гадливости и презрения. — Батюшка-то мой в свое время из-за Астафьевых на зону и попал. Хотел он их еще тогда грабануть, только не вышло у него. Вот он десяточку и схлопотал. А как вышел, то все уши мне, сволочь, прожужжал с этим астафьевским золотом. Пунктик у него уже такой был. Не мудрено, что я с самого малолетства этой золотой отравой заражен был, — и Мишка затянулся новой сигаретой. Он курил очень много, прикуривая одну сигарету от другой. Казалось, что он хочет накуриться впрок, или, может, наоборот, наверстать упущенное. — В общем, стал я к Астафьевым вхож как в родной дом. Сколько я не шарил, нигде никакого золота так и не нашел. И уж было стал сомневаться, что оно вообще когда-то существовало. Но однажды сам случай привел меня, наконец, к моей долгожданной цели.

Однажды прихожу я к ним, а Петр что-то в сарае мастерит. Я туда заглянул, смотрю, а он какую-то чудную железную бочку на винтики разобрал, и внутри ее чего-то шерудит. Спрашиваю его, чего это ты, дядька Петро, мастеришь? А он так на меня зыркнул, и говорит: «Да вот, мне премию выдали к Первомаю, машинку стиральную. А она не работает, починить надобно. Видно, сломалась». Я с самого начала неладное почуял, словно бы меня кто-то в самое сердце кольнул. Зачем же это новую машинку всю на винтики разбирать? Ну, там, мотор повредился, или запчасть какая. А Петруха всю ее до основания раскурочил, и даже внутреннюю железную бочку из кожуха вынул. Нет, думаю, что-то здесь не так! — Мишка от нахлынувшего на него внезапного азарта стал потирать руки, словно готовился прямо сейчас ограбить какой-нибудь небольшой торговый ларек, и пальцы его невольно теребили и мяли друг друга в предвкушении удачного дела. Николай отмечал все эти мелочи машинально, и его профессиональная следовательская интуиция подсказывала ему, что этот человек неизлечимо болен, и диагноз его совпадает с его жизнью — он вор.

— И стал я за этой машинкой в три глаза наблюдать. Ничего! Стоит себе и стоит посреди сарая. И ничего не происходит. Но это же неправильно! Стиральная машина, она же стирать должна, а не в сарае стоять. И зачем же новую машинку в хлам превращать? В общем, эти мысли мне покоя не давали. Так я месяца три прождал, но ничего не происходило. Я уж потом на это дело совсем, было, рукой махнул. И к Астафьевым ходить перестал. Весь интерес у меня к ним пропал. Еще, помню, где-то с месяц прошел и вот однажды матушка моя мне и говорит: «По селу слух ходит, что Астафьевы уезжать отсюда собираются. Петр в сельсовет ходил, с учета сниматься. Говорит, девчонок пора к жизни пристраивать, учиться им пора. Да и то правильно. Чего здесь в этой глухомани до скончания века сидеть. Пока силы есть, надо им отсюда как-то выбираться». Меня словно громом ударило, я бегом в сарай. Заглянул туда, а машинка-то стоит, совсем целехонькая. Я ее тронул, а она с места и не сдвигается, словно к земле приклеена. Удивился я очень и стал вокруг той машинки ходить и внимательно ее осматривать. Стоит, как новенькая, словно бы ее никто и не трогал. Я и так, и сяк ее разглядывал. Нет ничего, все шовчики на месте, словно только ее с завода привезли. И всей необычности в ней только то, что я ее с места сдвинуть не могу. И тут вдруг на земле среди пыли что-то блеснуло. Пригляделся я, а это крошечная золотая песчинка. И тут понял я все. Перехитрил меня Петр! Значит, не врал мой покойный родитель, было таки у Астафьевых богатство. И таился от меня Петр не зря, видимо, как и отец его, Кузьма, чуял он, что неспроста я к ним в дом повадился.

— А вас, сучье семя, и так за версту определить можно. Смердит от вас, фальшивые вы насквозь, и нормальному человеку это и видно, и слышно, — снова подал голос из своего угла дед Егор. Мишка так вошел в раж от своего рассказа, что его потряхивала мелкая дрожь, и он, даже не расслышав, что сказал старик, отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

— Когда Петруха успел все свои богатства в машинку пересыпать, я так и не узнал. И где тайник у него прежде был, тоже мне теперь никогда не понять. Не даром же люди говорят, что если хочешь что-нибудь понадежней спрятать, то оставь это на самом видном месте. Вот эта машинка и стояла посреди сарая! И если бы я не знал про астафьевское золото и не следил за семейством этим с малолетства, то и в голову бы мне не пришло, что из обычной машинки можно такой замысловатый тайник оборудовать! Попробовал я ту машинку волоком потащить, только силенок-то у меня тогда было с гулькин нос, здесь здоровенный мужик нужен был. Я и так, и сяк ее пинал. Нет, ничего не получилось. Взвыл я от бессилия и злости. Еще бы! Вот оно, золото, я его всю свою жизнь выслеживал, и теперь, когда оно само ко мне в руки плыло, я не мог с ним управиться. Такая обида меня взяла, такая тоска, — у Мишки на глаза навернулись слезы, он скрежетал зубами, еще раз переживая свою неудачу, и слегка подвывая от безысходности и глупой тоски.

— Зубов, ты не отвлекайся на эмоции, это все лишнее, — голос Николая был спокоен и деловит, и Мишка, словно очнувшись от транса, огляделся по сторонам и затих.

— Святые апостолы, он же бесноватый, — голос деда Егора был тихим, словно шелест листьев за окном. Дед перекрестился и вполголоса читал теперь молитву. Николай терпеливо ждал, когда он закончит. Мишка тем временем понемногу выходил из состояния почти полной прострации, вызванного своими воспоминаниями. И голос его, когда он вновь начал свое повествование, звучал глухо и безжизненно, словно говоривший человек был уже мертв.

— А тут вдруг, как на грех, тетку Марфу в сарай принесло. Увидела она меня, так вся и побледнела. А на меня словно бы что-то нашло. Я в машинку вцепился обеими руками и на себя ее тащу. У меня пена изо рта пошла, я словно бы сумасшедшим стал. Видно, так давно я мечтал об этом золоте, что никак не мог теперь с ним расстаться. Марфа меня стала от машинки оттаскивать, а я упираюсь, ору что есть мочи, и ни в какую не хочу из сарая уходить. Такое затмение на меня нашло, что я сейчас даже плохо помню, что там было. Помню только, Марфа меня все тянет и тянет, а сама приговаривает: «Мишенька, пойдем, родной, смотри, тебе плохо-то как. Сейчас приляжешь, успокоишься. Пойдем». И так меня эта ее доброта безумная взбесила, больше, чем эта машинка неподъемная. Я взял тетку Марфу в охапку и швырнул ее об стену. А там как назло вилы стояли, их кто-то к стене вверх рогами прислонил. Вот на эти рога тетка Марфа и напоролась. Как сейчас помню, висит на вилах и смешно так ртом воздух хватает, словно рыба на берегу. — На губах Мишки неожиданно возникла удивленная ухмылка, словно он до сих пор не мог поверить, что все так и произошло. Взгляд его был спокоен, но в глубине глаз затаился огонек безумия, который горел там маленькой, почти неразличимой точкой. То, что произошло в следующий момент, не мог предвидеть никто.

— Ах, ты, сволочь! Тебя давно задавить надо было. Нельзя на тебя жалость свою тратить, ты такой же, как твой родитель поганый, сколько же вы вреда людям причинили! — Деревянные клешни деда Егора сомкнулись вокруг шеи Мишки Зубова. Дед Егор сдавил Мишкину шею так плотно, что тот хрипел и закатывал глаза, на губах его выступила кровавая пена. Николай понял, что нельзя терять ни секунды. Он налетел на старика, словно тайфун, и двумя ловкими профессиональными движениями отбросил его в сторону от незадачливого вора. Мишка, освободившись от страшных объятий, теперь сам был похож на рыбу, выброшенную на берег. Николай помог деду Егору сесть на табурет, и строго сказал: