Приключения стиральной машинки (СИ)

Николай почти кожей ощутил всю бездну страха и безысходности, которая выливалась теперь из души этого, в общем, совершенно несчастного человека.

— Да, устроил ему папенька веселую жизнь. Сам по кривой дорожке всю жизнь ходил, и сына своего к этой дорожке пристроил. — Негромко, словно бы про себя, произнес дед Егор. Он просто констатировал факт, который был соверошенно очевиден всем, кто находился в этой замшелой лесной норе. Николаю даже стало немного жаль этого никчемного человека, который сидел перед ним, понурившись. Видно было, что сломался этот человек, действительно устал от жизни, а значит, кончился Мишка Зуб. И, словно бы услыхав мысли Николая, человек отозвался эхом:

— Все. Кончился Мишка Зуб. — Николаю стало не по себе от такого совпадения. Чтобы стряхнуть с себя это почти мистическое наваждение, он по-деловому разложил перед собой бумаги и теперь в упор разглядывал Мишку. Тот под взглядом следователя еще больше съежился, но неожиданно сказал: — Не гипнотизируй меня своими глазами. Мне и так тошно. Не видишь, что ли. Если бы я не хотел, чтобы ты меня нашел, то сейчас бы здесь не сидел и чай не пил. Действительно устал я. И поэтому не хочу больше ничего. Даже золота этого проклятого не хочу. Всю жизнь оно мне испоганило. — И у Мишки на глаза неожиданно навернулись слезы. Николай ошарашено глядел на готового расплакаться преступника, и в его голове растерянно бродил только один вопрос. За неимением других мыслей, вот с него он и решил начать.

— Гражданин Зубов, расскажите мне подробно, что вы делали в квартире гражданки Астафьевой.

Глава 19

В глубине дощатого сарая горела свеча, скупо освещая только небольшое пространство вокруг себя. А в одной из щелей, обильно покрывавших старые растрескавшиеся стены, поблескивали любопытством детские глаза. На улице было прохладно. Ребенок зябко кутался в женскую клетчатую шаль, но свой пост у сарая не покидал. Рядом с ребенком примостился взрослый человек. Он сидел, в полном изнеможении привалившись спиной к щелястой стене сарая, и тяжело дышал. Дыхание его напоминало тяжеловесный скрип старых кузнечных мехов, и глаза были закрыты.

— Смотри, Мишка, смотри. У меня уже глаза слабые, не видят ничего и толку от них мало. А у тебя глаз молодой, острый, тебе и карты в руки. — Человек старался говорить тихо, но шипение и свист, сопровождавшие его слова, были похожи на звуки, с которыми воздух выходит из рваной велосипедной камеры.

Ребенок лет десяти продолжал внимательно вглядываться в узкую щель в стене сарая, пытаясь разглядеть то, что происходило внутри. Тени от пламени свечи метались по деревянному, потемневшему от времени, потолку и стенам. В этом неверном свете мальчик никак не мог разглядеть, что делал мужчина, стоявший на коленях у противоположной стены сарая. Мальчик видел только его широкую спину. А руки же его поглощала глубокая темная тень.

— Ну, что там? — Человек, сидевший рядом с малышом, нетерпеливо задал вопрос.

— Не знаю, папа. Не видно. Темно очень, — малыш все силился разглядеть происходящее в сарае.

— Бестолковый ты, — внезапно взорвался человек, переходя на громкий свистящий шепот. — Как твоя мать, бестолковый! — Внезапно мужчина затрясся в приступе неистового сухого кашля. Человек в глубине сарая быстро обернулся и прислушался. Затем он задул свечу, и в полной темноте тихо скрипнула и закрылась дверь. Раздался звук запираемого замка и тихие торопливые шаги.

Человек у стены хрипел и задыхался. Кашель свирепо сотрясал человека в конвульсиях, и он никак не мог остановить этот внезапный приступ удушья. Наконец он в изнеможении сполз вдоль стены и лег на землю. Так он лежал минуты две, успокаиваясь и приводя в норму свое больное дыхание.

— Все, Мишка, скоро твоему папаньке каюк настанет, — прохрипел человек. — Но ты не тушуйся, делай все, как я тебе скажу, и будешь тогда в козырных тузах всю жизнь ходить. — Человек хрипло рассмеялся. Смех его был похож на воронье карканье. — Плохо, что Петруха нас накрыл. Чертова болячка! От нее шума, как от работающего трактора. Но, ничего. Думаю, теперь он бояться будет. А когда человек боится, то его легче голенького на кукан взять. Слышь, сынок. Ты все запоминай. — Человек поднялся с земли и теперь стоял, опершись на стену сарая. — Пойдем домой, спугнули мы Петруху. — Человек, чтобы не потерять равновесия, навалился на мальчика, обняв его за плечи, и тот, согнувшись под тяжестью взрослого мужчины, медленно поплелся в темноту.

Зубов сидел, уперевшись локтями в стол и напряженно смотрел на Николая. Тот склонился над исписанными мелким почерком листками бумаги и не обращал на Мишку никакого внимания. Зуб был многоопытным вором, не фартовым — это правда. Но многоопытным. И даже некоторая театральность, с которой он рассказывал сейчас историю своей жизни, говорила о том, что ничего не изменилось. Все нефартовые воры склонны к дешевым эффектам. Как-то же надо поддерживать свое реноме! Хотя бы в собственных глазах.

Мишка, не дождавшись от следователя никакой реакции, разочарованно вздохнул и продолжил свой рассказ.

— Вот так вот я и узнал про астафьевское золото. Отец мой как с последней отсидки пришел, так вокруг них, словно волк вокруг овчарни, круги нарезал. Почитай, каждый вечер мы с ним на эту охоту выходили. Он меня к этому делу и привадил. Сначала мне по малолетству казалось, что это просто игра такая интересная. А потом я в эту игру и заигрался. Батюшка мой недолго протянул. На зоне у него туберкулез открылся. Он и сам знал, что не жилец. А все над смертью потешался. Видимо, так ее, старуху, разозлил, что она на мне теперь решила отыграться. Я уж сколько ее зову, а не идет! Самому себя порешить духу не хватает — страшно. И жить так больше — сил нет. Совсем меня это золото высушило, будь оно проклято.

Зубов-младший уронил голову на стол, и теперь издавал звуки, отдаленно напоминавшие рыдания и стоны.

Николай спокойно смотрел на него и ждал, когда Зубову надоест этот театр. Николай знал цену таким представлениям, он насмотрелся их за свою жизнь — в кино ходить не надо! Но Зуб, видимо, был неплохим актером, или ему это просто нравилось. Николай не выдержал и спросил:

— Послушай, Зубов, когда надоест Ваньку валять, ты мне сообщи. А то я уже скучать начал. — Зуб оторвал голову от стола и исподлобья глянул на следователя. Глаза его были абсолютно сухими. Николай спокойно выдержал этот взгляд.

— Ладно, начальник, снова твоя взяла, — Зуб сказал это совершенно обыденным голосом, словно просил у Николая спички. — Я тебе всю свою биографию расскажу, до последнего денечечка, коли тебе так интересно.

Зуб закурил, сложил губы трубочкой и легонько дунул. В воздухе повисло голубоватое кольцо сигаретного дыма. Зуб ткнул в него пальцем, и кольцо превратилось в бесформенное голубоватое облачко. Он довольно хмыкнул, победно глянув на следователя. Николай терпеливо ждал, когда Мишке надоедят эти детские забавы, и, словно бы поняв это, Зуб, так же внезапно, как и начал, прервал свои манипуляции с сигаретой и продолжил начатое повествование. Он говорил абсолютно спокойно и даже с некоторой претензией на литературность. Так, словно бы пересказывал близким приятелям содержание вчерашнего вечернего сериала. С той только разницей, что этим сериалом была его собственная жизнь.

— Когда папанька помер, мне едва двенадцать исполнилось. Мал я тогда еще был. Но у отца кое-чему научиться все же успел. За домом Астафьевых я следил теперь уже не от случая к случаю, а почти каждый день, так я хотел узнать, где они свое золотишко прячут. Я и в сарай по ночам несколько раз забирался, все насквозь перерыл — не было там ничего. Ни тайника, ни схрона. И в дом пару раз к ним лазил, когда они в отлучке были. Петруха куда-то два раза уезжал, и не было его тогда недели по две. Это точно. Я и рад. Все вокруг перешерстил. А нет ничего. Нет, хоть плачь. Промучился я так месяцев восемь. И понял, что силой мне эту проблему не взять. Да еще не ровен час — Петр меня в доме застанет, — Мишка зябко поежился, припомнив свой давнишний страх, и уточнил: — У Астафьевых из мужиков в доме только один Петр и остался. Он здоровенный был, ровно медведь. И побороть его силищу — нечего было и мечтать. Тетка Марфа, жена его, да две девчонки — Танька с Тамаркой, те не в счет. И решил я тогда действовать по-другому. Задумал я их на ласку человеческую купить, — Зуб тихонько хихикнул, а из темного угла сруба, где сидел дед Егор, раздалось недовольное шипение: