Приключения стиральной машинки (СИ)

Кузьму Артемьевича вскоре назначили главным инженером на советском уже прииске — работать на ту пору было некому, народ там разный попадался, и местные, и пришлые, и часто народец тот тяжелой работы не выдерживал, сбегал, а грамотных специалистов в те времена можно было по пальцам пересчитать. Оно, может, и хотелось новой власти Кузьму-то сковырнуть, а работать кто будет?

Один умник, из местных, начитавшись политической агитации, было уж на Кузьму и бочку покатил — из дворян, мол, из богатеев. Только Астафьевы не вчера в Кишму прибыли, и их здесь каждая собака знала, что они за люди, и никто против них плохого слова сказать не мог. Так что этому «политическому» умнику быстро рот заткнули.

Кузьма целые дни проводил на работе, а его жена оказалась отличной хозяйкой. Одного только события им так и не суждено было дождаться. Настя была бездетна. И чем больше лет протекало мимо их окон, тем печальнее становилась эта веселая птичка-щебетунья. Одна радость у нее была — маленький Петруша.

Петруша был сыном Кузьмы Артемьевича от первого брака. Его жена скончалась от чахотки еще до переезда в Кишму. Этим и объяснялась его неулыбчивость и угрюмость, которой он прославился среди кишменских селян. Только сейчас Кузьму было не узнать. Глаза его так и сияли, когда смотрел он на свою ненаглядную Настену. И жена платила ему тем же. А всю свою нерастраченную материнскую любовь отдала Петруше. И мальчик привязался к ней. Сначала он, стесняясь, называл ее тетя Настена, а потом полюбил как родную мать. Так же стал и звать ее со временем.

Белла и Артемий Кузьмич не нарадовались на невестку, а люди вокруг шептались: «Надо же, каков наш Угрюмыч. Сам, бывало, лишний раз рта не отворит, а вон, поди, такую девку отхватил — загляденье».

— После того как Кузьма женился, дед Артем недолго еще прожил. Да и бабушка Белла после него на этом свете не задержалась. Получилось, что вроде как они свои дела тут все завершили, и только и ждали, чтобы у сына все в жизни сложилось, — в глазах деда Егора проглянула неподдельная грусть. — Светлая им память, замечательные люди были, — дед Егор встал, перекрестился, беззвучно шевеля губами, и снова сел.

— Так вот. Семьи в тех местах были большие, ребятишек в каждой — пруд пруди! Оно и понятно — работники всем нужны, а в тех краях при известной сноровке, да если еще и к водке тяги нет, можно было хорошие деньги заработать. У Насти, как и у всех ее сельских подружек, была целая куча братиков-сестричек: родных, двоюродных. Всяких! Но особо выделяла Настя своего младшенького братика, Савелия. Он родился через два года после Настиной свадьбы, и если бы у нее были свои дети, то оказалось бы, что дяди-тети-племянники стали бы ровесниками. Так бывает! Но поскольку своих деток бог Насте не дал, то было у нее только и радости — с Петрушей возиться — тому уж седьмой годок шел, да с Савелием нянчиться. Уж очень ей нравилось в пеленочках его нежить, кружева на чепцы нашивать. Да и матушке Настиной помощь великая. Та с большим семейством еле-еле управлялась. Пока на такую ораву щей наваришь, уж и день к закату клонится. Отец Настин был мужиком работящим и прилежным, и вместе со всеми остальными работниками проводил на прииске целые дни, пока солнце высоко стояло, и при дневном свете можно было хоть что-то в песке и пустой породе различить. Среди маленьких блестящих крупинок иногда попадались кусочки золота величиной с булавочную головку, и такой день считался удачным. Работа была тяжелой, но другой здесь не было, и поэтому никто не жаловался. Да и жаловаться было некому и не на что. Работай себе, да ребятишек корми.

Так и жили, дружно, шумно, помогая семейно друг другу, как у всех добрых людей водится. — Дед Егор вдруг неожиданно хитро прищурился, словно что-то задумал, и сказал: — Был еще у Насти братик, не родной, а двоюродный. Егоркой звали. В деревне всех не кровных братьев, двоюродными называли — народ сильно не заморачивался и в подробности родства не вдавался. В общем, родственник и ладно. — Было видно, что дед Егор пояснил это скорее, чтобы потянуть время, чем для прояснения вопроса. Но слушали его внимательно, и, поняв это, он старался теперь не отвлекаться. — А родился Егорка в один год с Савушкой. Мать его, тетка Настина, тяжело болела, и добрая Настена Егорку к себе в дом взяла. Родственники все же! В деревнях вся детвора так кучей и растет. Вот и Егорку до кучи в этот детский сад приняли. Малышом больше, малышом меньше — какая разница. Я тебе все как есть рассказываю, — перебил сам себя дед Егор, — потому как, этот самый Егор я и есть. — Николай это уже понял, но из вежливости не перебивал деда, чтобы не сбивать того с мысли. Да и настрой сейчас был самый подходящий, душевный, дед разговорился, чего же перебивать?

— Так вот мы все вместе и росли — я, Савелий и Петрушка. Тот постарше нас был, но мы, как немного подросли, от него не отставали. Везде вместе были, не разлей вода. Годы быстро пролетели, выросли мы все. Мы с Савелием на прииск работать пошли, Петр там еще раньше нас трудиться начал. А чем было еще заниматься? Другой какой работы там и в помине не было. Можно было, конечно, охотой промышлять. Но я белке в глаз отродясь не попадал. Да и любить это надо, зимой по колено в снегу по тайге не очень-то находишься. В общем, прииск нас выручал. Заработки хорошие. Золото — оно ведь любой власти необходимо. — Дед Егор внезапно замолчал. Он долго сидел, задумавшись, и словно бы позабыл о том, что в комнате кроме него еще кто-то есть. Валек воспользовался моментом и отхлебнул из своей заветной бутылки добрый глоток.

Наконец, дед тяжело и шумно вздохнул. Ему было нелегко вести свой рассказ, но он собрался с духом и продолжил:

— Так все и тянулось своим чередом — работа, после работы вечеринки с посиделками, молодость. Что и говорить, хорошее было время, — у деда в голосе даже промелькнула мечтательная нотка. Но тут же погасла, как будто искорка, отлетевшая от ночного костра. — Петруша, дружок наш старшенький, к тому моменту уже женатый был. Он на Марфуше женился, родной сестре Настиной, — дед Егор усмехнулся. — Странно все как-то получается, — Егор задумчиво потер затылок своей дубовой ладонью. И звук при этом был такой, словно плотник ошкуривает доску с помощью наждачной бумаги. — Мне иногда кажется, что господь бог решил эти две семьи крепко-накрепко между собой перевязать. Ведь в свое время Кузьма Артемьевич на старшей сестре женился, а сын его, когда подрос — на младшей. А Марфуша старше Савелия была на четыре года, он же ей, как и Насте, родным братом приходился, — зачем-то уточнил дед Егор. — Да, хорошее тогда было время, — еще раз задумчиво повторил он. Старик словно бы оттягивал тот момент повествования, когда он должен был сказать о чем-то очень важном, быть может, о самом главном в своей жизни. Николай понимал это и послушно молчал.

— Вот когда мы в возраст стали входить, тут-то все и началось, — голос Егора неожиданно стал глухим и печальным. — Верочка подросла, соседская дочка. Красавица была писаная, — глаза деда предательски заблестели. — В общем, влюбился я в нее без памяти. И все бы хорошо, да вот только не один я на ее красоту заглядывался. Дружок мой закадычный, Савелий, тоже за ней ухаживать начал. И к моему великому ужасу, Верочка на его ухаживания откликнулась. И стали они вечерами вдоль улицы прогуливаться. Ходят себе и ходят, разговаривают да улыбаются. А мне словно бы змею под сердце подложили. Смотрю я на них, кажется, радоваться за друга надо, а я будто в черной пелене плаваю, каждый день мысли все страшнее и страшнее в мою голову прокрадываются. Я их гнал сперва, а потом уже и перестал. Дальше — только хуже. А у них уже дело к свадьбе пошло. Я и совсем голову потерял. Словно чумной хожу, работу забросил, лежу целыми днями дома, в потолок гляжу, а в уме мысли одна страшней другой. Матушка мне вопросы какие-то задает, а я ее не слышу. Совсем мне плохо стало. Так два месяца прошло. Как-то матушка приходит, села ко мне на кровать и тихо так говорит: «Сынок, ты бы на улицу вышел. Смотри, какая погода хорошая. А еще радость завтра большая — Савелий с Верочкой свадьбу справляют». Как услышал я ее слова, так и потемнело у меня в глазах, весь мир мне на грудь обрушился и дыхание мое остановил. Взревел я как зверь дикий, матушка в испуге от меня прочь кинулась. Я — на улицу. Бегу и вою, словно безумный. Матушка подумала, что я умом тронулся, и от страха у соседки спряталась. А я в лес убежал и до темноты все плутал и плутал, пока не упал от усталости где-то под кустом и заснул мертвым сном. Проспал я почти целые сутки. Очнулся — вокруг темнота, и волчица надо мной стоит, мне в лицо дышит. А мне и не страшно, я ей говорю: «Заесть хочешь? Давай, не стесняйся. Только быстро, чего тянуть, я и так уже мертвый». Постояла она надо мной, подумала, развернулась и в лес ушла. И понял я тогда, что еще не пришел мой час. Встал я, встряхнулся и побрел, куда глаза глядят. Долго шел, глубокой ночью огоньки увидел, оказалось — выбрался я к нашему селу. Вот чудеса! Люди из нашей чащи лесной не часто выбираются. А я по ней долго бродил и даже по сторонам не глядел, не до того мне было, если бы спросили, то и сказать бы не смог, куда меня занесло. Видимо, высшие силы меня вели. Грех, конечно, сетовать, но тогда мне жить совсем не хотелось. Но пришлось.