Трапеция (ЛП)

парнем. И я радовался, что выяснил, наконец, в чем дело. Ну а потом… что ж, всякое бывало. Просто никогда не встречал человека, к которому бы сильно

тянуло.

Томми обнял его.

- Расскажешь?

Марио улыбался – мальчик слышал по голосу.

- Зачем? Средний американец скорее повесился бы, чем признался, но, наверное, у меня и в самом деле слабый темперамент. И я… трачу столько энергии на

полеты, что остается не так уж много. Думаю… – он замолчал, потом несмело

продолжил: – когда в людях много энергии, и они на что-то ее используют, то на

другие вещи ее не хватает. А если тебя не устраивает работа, или ты не

выкладываешься до конца, то начинаешь искать, чем заполнить пустое место.

Сексом, бесконечной погоней за деньгами и все такое. Большинство людей как

бы… пустые внутри. Полые. Я читал что-то такое в колледже и даже тогда

подумал, что многие именно такие, полые, и пытаются заполнить пустоту сексом, потому что у них больше ничего нет.

Томми робко спросил:

- Ты поэтому начинаешь все это, когда скучно… или ты чем-то недоволен?

- Да, да, точно! – Марио оживился, словно на него только что снизошло озарение.

– Когда мне грустно, или у меня плохое настроение… И это как-то нечестно по

отношению к другим людям – использовать их, чтобы избавиться от своей

хандры. Секс должен быть чем-то большим. Но будь я проклят, если знаю, чем!

Томми рискнул спросить – опасаясь влезть, куда не надо, испортить редкий

момент откровения.

- Быть может… плохое настроение приходит, когда ты слишком много думаешь о

своих чувствах. Может быть… я так коряво объясняю… но, может, тебе нужно

больше времени проводить с людьми, перестать так много думать. Я не только

про секс, просто быть ближе с другими. Ты понимаешь?

- Да. А еще я понимаю, что если мы проболтаем всю ночь, то наша завтрашняя

работа лучше не станет. Пора на боковую, – Марио коротко обнял его за плечи и

тут же отпустил. – Спи, парень.

Томми послушно улегся, снова и снова прокручивая в голове сказанное.

Наполовину желая этого, наполовину сомневаясь, он почти ожидал чего-то еще.

К этому следовало привыкнуть. Внутри теплились озадаченность, тревога и –

поверх всего – тихая невыразимая нежность.

- Я рад, что ты рассказал мне, Марио.

Парень снова нашел его руку в темноте. Но ничего не сказал. Оба молчали, застигнутые той временной отчужденностью, которая неизбежно следует за

разговором слишком личным, затронувшим чересчур интимные струны. Томми

осознавал эту отчужденность и напряжение. Делая свое признание, Марио в

некотором смысле вверял свое будущее в руки Томми. Теперь ответственность за

любые перемены или развитие отношений лежала и на Томми тоже, и он на

секунду обиделся за это.

С безнадежным смущением Томми понял, что Марио снова отдалился. Это всегда

случалось. Они были вместе – близкие, друзья, почти братья – а потом Марио

вдруг разом оказывался по ту сторону невидимого барьера. Даже сейчас.

Томми имел лишь смутное понятие об угрызениях совести, которые заставляли

Марио ждать его инициативы к чему-то большему. Свернувшись на матрасе, мальчик попытался уснуть. Долгое время спустя Марио тронул его за плечо, но

Томми не шевелился, и Марио убрал руку. Томми даже не понял, чего больше

испытал по этому поводу: сожаления или облегчения. В конце концов ему

удалось сбежать в темноту, полную странных снов, где он лез по лестницам и

канатам на огромный аппарат – лишь затем, чтобы обнаружить сверху еще один, и еще, и еще. Он раскачивался на трапеции, чьи стропы крепились к пустоте, а

перекладина слишком сильно напоминала живую плоть. Марио ловил его на

дальнем конце, но Томми ни разу не смог дотянуться до его рук и бесконечно

летел вниз. Проснувшись, мальчик уставился в темноту, взмокший от ужаса.

Марио, лежа на боку, дышал тихо и глубоко. Томми подвинулся ближе, обнял его, но парень не двигался. Тогда Томми устроил голову у него на плече и снова

соскользнул в сон – на этот раз без всяких тревожных сновидений. И вообще без

сновидений.

Chapter 7

ГЛАВА 14

Цирк Ламбета пересек Техас и двинулся на север, в Нью-Мексико. Теперь Томми

не скучал: Сантелли не давали ему бездельничать. Будучи самым младшим в

труппе, он делал все, что прежде лежало на плечах Марио. Он вытряхивал и

проветривал накидки, следил за шнуровкой на обуви, носил одежду в прачечную, когда двухдневная стоянка позволяла заняться стиркой. Дождливыми утрами

Томми вместе с Баком отсылали проверять тросы и сетку, и он же перед

представлениями должен был увериться, что перекладины сухие и аккуратно

обернуты. Томми не понимал, что Анжело или Папаша Тони всегда ненавязчиво

проверяют его работу; они создавали у него впечатление, будто именно на нем

лежит ответственность за их безопасность. Вскоре это вошло в привычку, которую Томми предстояло пронести через всю жизнь.

Он начал отдаляться от родителей, появляясь в семейном трейлере только

поесть и поспать. Старожилы все еще говорили «сын Тома Зейна», но для

новоприбывших он был «Томми Сантелли, паренек из воздушного номера». К

концу июня он откликался на это имя, как на родное.

Как-то ранним июлем на вечернем представлении Томми стоял у форганга в

красной ливрее униформиста, которую носил в первом отделении, и смотрел, как

отец работает с котами. Теперь, будучи артистом, он начал замечать, какого

самоконтроля и дисциплины требует этот номер. Зрелище по-прежнему его

страшило.

Подняв обруч, Том Зейн щелкнул бичом. С легким рычанием Биг Бой прыгнул

сквозь обруч и небрежно приземлился на тумбу. Том Зейн толкнул обруч сквозь

прутья, где его поймал ассистент, и Томми перевел дыхание. А отец тем

временем крутнулся на каблуках, поворачиваясь к Принцу, и снова ударил бичом

по полу. У Томми привычно засосало под ложечкой. Страх. Он боялся, пусть даже

знал, что рычание, оскалы и хлопки бича предназначены, по большей части, для

того, чтобы впечатлить публику.

«Львы ленивы, – не раз повторял Том Зейн. – В цирке их хорошо кормят. Номер

для них – небольшая разминка перед ужином». Он часто заводил такие

разговоры, пытаясь убедить Томми ему ассистировать. Но мальчику от одной

мысли становилось дурно, и в конце концов отец отступил.

Вот и сейчас, будучи в полной безопасности, Томми чувствовал холодное

тошнотворное напряжение. Даже когда Том Зейн работал с Люцифером, который позволял торжественно пожимать себе лапу и игриво перекатывался на

спину, чтобы дрессировщик сел ему на живот, Томми было не по себе – а ведь его

мать выкормила зверя из бутылочки. Работая с Принцем, даже Том Зейн

двигался с преувеличенной осторожностью и не отрывал от кота глаз. Томми

вспомнил не раз слышанные от отца слова: «Большие коты не бывают ручными.

Пусть и дрессированные, они всегда остаются дикими зверями и всегда опасны.

Даже старина Люцифер, если его напугать или огорчить, может забыть всю

дрессировку и броситься на меня. Это будет моя вина, не его. Но плохо придется

мне».

Томми отвел глаза, пока львы один за другим перепрыгивали отца и

возвращались на тумбы. Отец позировал в центре – с двумя львами по каждую

сторону, и Томми с облегчением выдохнул, глядя, как ассистент возится с

решетками. Однажды он таки попробовал себя в этой работе, после чего отец

признал, что дрессировщиками рождаются, а не становятся, и оставил надежду, что сын последует по его стопам.

Сцена распалась: с новым щелчком бича львы по очереди спрыгивали с тумб.

Ассистент поднял решетку, звери своеобразной раскачивающейся рысцой