Горькая радость

— Не хочет принимать помощь от Чарли — не надо. Это его личное дело, но по дому-то мог бы мне помочь, — как-то раз пожаловалась Грейс Джеку. — Я собираюсь завести кур-несушек, но для них нужен курятник. И еще я хочу выращивать овощи, хотя бы чайот, если ничего другого у меня не получится.

Чайот! Джек чуть не поперхнулся. Да, он растет как сорняк и его можно печь, варить, делать из него джем или приправу, но… Это же совсем никчемный овощ! На вкус чуть лучше мочи и никакой питательной ценности.

— Но я не могу все делать сама, а мальчики слишком малы и от них немного толку, — продолжала Грейс, в полном неведении, какую дрянь она собирается выращивать. — Бер мог бы взять на себя сад и кур.

Джек предоставил необходимый стройматериал, и под его строгим надзором был возведен курятник, в котором поселили род-айландских рыжих кур, позаимствованных у Мод. Кроме того, он ежедневно поставлял Ольсенам ведро овощей и фруктов с собственной фермы. Поскольку Бер понятия не имел, как выращивать картофель, морковь и репу, не говоря уже о капусте, фасоли или салате, Джек стал просвещать его, но без особого успеха — его сыновья оказались гораздо более способными учениками. Максимум, на что был способен Бер, — это закрыть курятник или не потоптать грядки с рассадой. Он был не в силах пошевелиться и перекладывал всю работу на плечи других, оставаясь апатичным и бездеятельным и отказываясь от пособия, потому что не мог заниматься тяжелым физическим трудом.

Его мальчишки оказались потверже характером. После того как Грейс объяснила им, что папа «немного не в себе», Брайан и Джон старались всячески его опекать. Грейс, которая отважно бралась за любые занятия, призвала на помощь все свое воображение, чтобы втолковать малолетним сыновьям, что такое «быть не в себе». Тем не менее ей это удалось, и поведение сыновей было тому подтверждением. Они были добры и терпеливы, словно это не они, а Бер был беспомощным малышом.

В том страшном 1930 году было от чего свихнуться, хотя Беру повезло больше, чем другим, — он мог найти опору в своих детях и жене, которая не пилила и ни в чем не упрекала его. Чарлз Бердам, считая это своим святым долгом, несколько раз пытался вразумить его, но Бер только стоял и смущенно повторял, что не собирается использовать связи.

— При чем здесь связи! — кричал Чарлз. — Ты же должен содержать семью, а от тебя никакого толка!

Но Бер был непробиваем.

Китти проявила более практичный подход. Она презентовала Грейс ножную швейную машинку, которую та с радостью приняла. С помощью Эдды она научилась шить и выкраивала из старых костюмов Лиама и Чарли курточки и штанишки для своих мальчишек, не забывая строчить одежду и для себя. Еще Эдда и Китти отдавали ей свои старые платья. День ее был заполнен до предела, и вечером она падала в постель, засыпая как убитая. Их супружеские отношения с Бером прекратились сразу же после рождения Джона и сейчас казались далекими и нереальными, как забытый сон.

В 1930 году относительное процветание Корунды было целиком отнесено на счет Чарлза Бердама. Мэр Николас Мидлмор и секретарь городского управления Уинфрид Тридби, будучи довольно бесцветными личностями, не снискали лавров за свою деятельность, несмотря на их искреннюю преданность делу и добросовестный труд на городском поприще. Будучи людьми здравомыслящими, они понимали, что любой выпад против молодого Бердама попадет мимо цели, и лишь молча улыбались, слушая, как горожане поют Чарлзу дифирамбы, прокладывая ему дорогу в городской совет.

Корунда имела в парламенте двух представителей: от штата Новый Южный Уэльс и от федерального правительства Австралии. Все знали, что политический вес имеют только крупные города; там мерялись силами капитализм и социализм, стараясь привлечь на свою сторону несчастных избирателей, которые настолько свыклись с автократическим правлением колониальных губернаторов, что не ждали от новоиспеченного демократического правительства ничего, кроме нарушенных обещаний, коррупции и неумелого руководства.

Китти знала, что Чарли мечтает представлять Корунду в федеральном парламенте, но он все никак не мог сделать решительный шаг. С одной стороны, время диктовало необходимость нового стиля руководства и, возможно, создание новой политической партии, отвечающей интересам более широкого круга избирателей. Тори и лейбористы были слишком твердолобыми, бескомпромиссными и несгибаемыми и не устраивали избирателей с более гибким мышлением и высокими запросами.

Чарлз никак не мог понять, почему его приверженность английским стандартам может стать непреодолимым препятствием для политической карьеры. Многие лейбористы имели еще более английскую ориентацию, но умели скрывать ее за ширмой социалистического интернационализма. И почему так позорно считаться английским джентльменом? До него все никак не доходило, что на этом континенте много лет господствовали именно английские джентльмены, что и привело к их повсеместному отторжению.

Как ни досадно, но Чарлзу пришлось поумерить политические амбиции, пока его не сочтут за своего, а за это еще надо побороться. Приехать в страну накануне мировой экономической катастрофы было не самым лучшим решением, как бы он ни расшибался, чтобы удержать Корунду на ногах и не дать ей превратиться в город трущоб, наводненный безработными. Конечно, у него были враги, которых раздражали его обаяние и либеральность, причем далеко не все из них были бедняками, а некоторые были весьма влиятельны. Чарлз посещал все политические собрания, куда его допускали, и присутствовал на любом мало-мальски важном сборище, не говоря уже о членстве в различных благотворительных организациях.

При всяком удобном случае он брал с собой жену, чья полнеющая талия и очевидная преданность мужу производили самое благоприятное впечатление. Китти была полна решимости стать надежной подругой этому фонтанирующему энергией, вечно занятому человеку. Когда он отправлялся в Сидней, Мельбурн или Канберру, чтобы послушать какие-то важные парламентские дебаты или лоббировать интересы Корунды, Китти всегда была рядом.

Поэтому она несколько удивилась, обнаружив, что Чарлз пакует чемоданы в середине августа, когда в Корунде стояли холода и весь город был припудрен белым инеем, который упорно не таял.

— Я еду в Мельбурн на конференцию премьер-министра, — объяснил он, рассматривая свой вечерний костюм. — Как ты думаешь, мне понадобится фрак?

— В Мельбурне? Пожалуй. Они там страшные снобы. Хорошо, что ты ездишь слушать весь этот треп — по крайней мере в твоих костюмах не заведется моль. Я так понимаю, ты не берешь меня с собой?

— Не в этот раз. Там будет скучная мужская компания. Судя по программе, которую мне прислали, депрессия искоренила все празднества. Интересно, почему эти посиделки всегда устраивают в Мельбурне? — спросил Чарлз, укладывая в чемодан фрак.

— Подумай сам, — сказала Китти, помогая ему паковаться. — Там всегда полно важных персон из Англии, а им приходится добираться в Австралию морем. Перт для заседаний не годится, а следующий порт как раз Мельбурн. До Сиднея надо плыть лишнюю тысячу миль, а это доконает их вконец. Когда будут летать самолетами, Сидней окажется к Лондону ближе, чем Мельбурн, и тот потеряет свое значение. А пока в Австралию плывут морем, Мельбурн всегда будет на первых ролях.

— Ты совершенно права, — уныло согласился Чарлз. — Мельбурн — первый крупный порт, и поэтому сэр Отто Нимейер предпочтет сбежать с трапа именно там, чем тащиться лишнюю тысячу миль до Сиднея. Ты у меня умница, Китти!

Она потрясла стопкой носовых платков у него перед носом.

— Я, может, слегка расплылась в талии, но упаковывать чемоданы еще в состоянии. Правда, к твоим костюмам я притрагиваться не смею. Тебе надо брать с собой кофр: его можно поставить стоймя и там есть выдвижные ящички и отделение, где можно повесить одежду.

— Еще не хватало притащиться с пароходным кофром, я буду выглядеть как идиот.

— Не говори глупостей. Сэр Отто Нимейер привезет с собой несколько штук, можешь мне поверить. Вообще-то тебе нужен камердинер.