Горькая радость

— Но он не может быть премьер-министром! — в ужасе воскликнул Джек. — Он ведь помми, а не местный!

Эдда насмешливо посмотрела на него:

— На этот счет в нашей конституции нет никаких ограничений, хотя их следовало бы ввести, как это сделали американцы. Амбициозного политика вряд ли остановит английское происхождение.

— Ты права. Об этом будут умалчивать или вообще замнут.

Возвращаясь домой в конце июля 1930 года, Бер Ольсен приехал в Корунду на дневном сиднейском поезде в вагоне второго класса, а потом три мили шел пешком к своему желто-зеленому домику на Трелони-уэй, с трудом таща чемодан, словно он весил не меньше тонны. Он низко надвинул шляпу, чтобы скрыть под полями красные, распухшие от слез глаза. Поезд шел пять часов, останавливаясь на каждой станции, и за это время он выплакался всласть. И что за дело, если его слезы видели попутчики? Их было не так уж много — в те дни мало кто мог позволить себе билет даже во второй класс. Теперь не мог позволить и он, но желание как можно скорее попасть домой пересилило соображения экономии. Еще успеет потаскаться по пыльным дорогам с убогим скарбом в руках.

Сыновья играли на заднем дворе — поднимаясь на веранду, Бер слышал их счастливые голоса и внутренне сжался от предстоящей встречи. Грейс была на зеленой веранде, он слышал, как она там напевает. Как же она любит этот райский уголок!

— Грейс! — позвал он из гостиной, уронив на пол чемодан.

— Бер! О, Бер! — воскликнула она, вбегая.

Повиснув у него на шее, она чмокнула его в небритый подбородок.

— Я не слышала, как ты подъехал. Ты оставил машину на улице?

— Нет больше машины, — с трудом выговорил он, снимая шляпу.

Взглянув мужу в лицо, Грейс вздрогнула:

— Что случилось, Бер?

— «Перкинс» разорился, — безжизненным тоном сообщил он. — Теперь у меня нет ни работы, ни машины, ни выходного пособия. Только почетный диплом лучшего продавца в Австралии. Я больше не буду продавать вещи, без которых люди могут обойтись. Да мистер Перкинс меня и не просит. У них полный обвал.

Обняв мужа за талию, Грейс повела его в свой зеленый рай, усадила в плетеное кресло и, придвинув стул, села рядом, взяв его руки в свои.

— Ты найдешь другую работу, — сказала она, глядя в его заплаканные глаза.

— Нет, Грейс, не найду. Я десять дней бегал по Сиднею со своим дипломом в руках, но там вообще не требуются продавцы. Люди перестали покупать. Это просто кошмар, Грейс! Безработные на каждом шагу. Тысячные очереди за каждым рабочим местом. Полицейские вооружены, чтобы подавлять беспорядки, магазины заколочены досками, дома стоят пустые, там нет ничего, ни воды, ни света, чтобы их не занимали бездомные. Если бы Армия спасения и церковники не раздавали бесплатно еду, в Сиднее все бы уже повымерли. Во всяком случае, в тех местах, где я бывал. В некоторых районах дела обстоят получше, но безработные туда не ходят, потому что там нет заводов и фабрик. — Из глаз его снова потекли слезы. — Господи, я думал, что уже выплакал все, что мог.

Грейс втиснулась в кресло рядом с мужем и прижала его к груди, удивляясь своему хладнокровию.

— Успокойся, Бер. Ты уже дома, — сказала она, вкладывая в это короткое слово всю свою любовь. — У тебя здесь семья, хорошие знакомые. Чарли найдет тебе занятие, он уже дал работу многим людям.

— Но только не продавцам.

Вытащив платок, Грейс протянула его мужу.

— Но можно же заняться чем-нибудь другим, дорогой. Во всяком случае, временно. Пока не настанут лучшие времена, ты можешь, например… ну, много всяких вариантов!

— Грейс, ты же знаешь, что сейчас можно найти только тяжелую физическую работу. Я стал продавцом, когда был еще безусым юнцом, и все, что я умею, это ходить, говорить и ездить на машине. Я не смогу таскать мешки с зерном или махать киркой и лопатой, чтобы заработать на пропитание. — Он замолчал и снова заплакал. — И потом я не собираюсь использовать свое знакомство с богатой шишкой, чтобы получить работу, за которую дерутся тысячи людей. Нет уж, я не пойду ни к Чарли Бердаму, ни к Джеку Терлоу, ни к твоему отцу.

Грейс в смятении посмотрела на мужа: уголки прежде всегда смеющегося рта уныло опустились вниз, щеки ввалились, на шее ходил острый кадык. Когда же он ел в последний раз?

— Пойдем на кухню, я тебя покормлю, — сказала она, поднимая его с кресла. — Мальчики уже пообедали, так что я не буду говорить им, что папа вернулся, пока ты не поешь, помоешься и переоденешься во все чистое. Поверь мне, ты почувствуешь себя совсем другим человеком.

В кухне она подвела его к своему рабочему столу и стала резать хлеб.

— Видишь? Никакой ветчины и консервированного лосося! — Она весело рассмеялась. — Только мой домашний джем, рыбный паштет или белковая паста, а ящик для льда я убрала в гараж. Эдда отдала мне свой старый, он маленький, и для него нужно меньше льда.

Почему он опять плачет? Будто ничего не замечая, Грейс наделала бутербродов с рыбным паштетом, и пока Бер их ел, запивая чаем, она налила ему горячую ванну. Поев, вымывшись и побрившись, Бер был готов предстать перед сыновьями.

«Только бы он не расплакался у них на глазах», — переживала Грейс.

Бер не расплакался. Он отсутствовал так долго, что едва узнал своих сыновей. Брайану исполнилось два с половиной года; высокий и стройный, как его родители, он по-прежнему был белобрыс, но волосы его стали чуть менее льняными. А Джон был копией Брайана, когда тому был год и два месяца — подвижный, говорливый, деловой, любопытный и очень милый. Бер нашел в себе силы вести себя, как обычно. Он смеялся, кружил сыновей, шутливо шлепал их и даже подарил Брайану головоломку, а Джону — поющего волчка. Разве отец может вернуться домой без подарков?

— Где в Корунде биржа труда? — спросил он у Грейс, когда ребята занялись игрушками.

— Там только тяжелая физическая работа. Они дадут тебе пособие, но для этого нужно вкалывать. Квалифицированные специалисты никому не нужны. Мало кто может так ишачить, но пособие все равно берут, а потом делают вид, что работают.

— Я не буду брать пособие! Ведь так работать я все равно не смогу.

— Чарли найдет для тебя что-нибудь достойное.

— Я не собираюсь пользоваться случаем и клянчить у Чарли. И не будем об этом.

К счастью, напряжение последних двух недель лишило его сил, и в пять он уже спал в их супружеской постели. Мальчишек Грейс тоже отправила в кровать.

В шесть вечера, когда на улице было совсем темно, Грейс зажгла фонарь и отправилась на перекресток Трелони-уэй и Уоллес-стрит, где стояла красная телефонная будка. Их собственный телефон отключили, когда в декабре Бер урезал домашние расходы.

Монетка провалилась, и в трубке послышался женский голос.

— Китти? Слава богу!

— Грейс? Это ты? У тебя какой-то странный голос!

— Ты можешь сейчас ко мне приехать? Я говорю из телефонной будки и сразу вернусь домой.

— Приеду, как только найду шофера.

После свадьбы Китти быстро поняла, что жизнь с Чарли с лихвой восполняет ее потери на медицинском фронте. Несмотря на всю любовь к нему, расставаться с больными детишками было тяжело, однако правила были неумолимы: медсестры должны быть незамужними! Но вскоре ее целиком поглотила отделка особняка, сопряженная с частыми поездками в Сидней, где она подбирала кафель, обои, ткани для штор, напольные покрытия, светильники, мебель и сантехнику. Призвав Эдду в качестве консультанта, она старалась подгадывать свои поездки к ее выходным, и они вместе отлично проводили время в Сиднее, останавливаясь в отеле «Австралия» и обедая в ресторанах, где повара предпочитали прожаривать мясо.

Ее собственные походы на кухню были не столь успешны. Она не находила ничего привлекательного в кипящих кастрюлях и дымящихся сковородках, поэтому когда Чарли предложил альтернативу, она отнеслась к ней вполне благосклонно. Они наймут повара, который будет достаточно искусен, чтобы угождать двум полярным вкусам, северному у Чарли и южному у Китти.