Снег на Рождество

— Выезжай.

Наконец вырезан проржавленный, пришедший в негодность металл, и на его место подогнана латка. Васька прижимает латку к раме длинными щипцами. Максим сменил резак на горелку. Чуть-чуть прихватил по краям латочку. Доволен, что все пошло хорошо; между пэтэушниками и шоферами опять перемирие, они шутят, улыбаются и почти не обращают на Максимыча внимания. Знают, сварной не подведет. Рама может лопнуть в другом месте, но на месте шва никогда.

Прислушиваясь к дыханию Максимыча, Юшка спрашивает:

— Воды принести?

— Принеси, — и, оттопырив губы, тот задумывается. Затем, отложив горелку в сторону, идет к электросварочному аппарату, берет самые толстые электроды и, сменив очки на забрало, мелом отчерчивает в раме места, где нужно как следует прихватить и проварить. Васька копошится рядом. Стремится запомнить действия сварного. С заботливостью и старанием помогает Максимычу подсоединить кабель и вставить клыкастой барыне в рот электрод; клыкастой барыней Максимыч называет рукоятку-держак электросварки.

— Давай массу, — кричит он Ваське и показывает на оголенный провод с огромным блестящим крючком на конце. Тот послушно тащит его.

— Прицепляй к хвосту рамы.

Васька быстро прикрепляет его. Юшка по приказу сварного включает рубильник.

— Ну а теперь проверим разряд… — и Максим электродом прикасается к раме. Горячие, белые искры пугливо разлетелись по сторонам.

— Порядок, — отложив в сторону клыкастую барыню, Максим, сняв рукавицы и приподняв забрало, принимает из Юшкиных рук ковш с водой. Он пьет ее жадно, словно нет ничего вкуснее на свете воды. Вода булькает в горле. И в такт ей шумливо хрипят легкие. Капли с подбородка падают на зеленую промасленную робу. Мазутные, потные руки крепко обняли ковш, кажется, что они вот-вот его продавят, и тогда вода потечет по пальцам, остужая их и облагораживая. Глаза полуприкрыты, они почти не смотрят на белый свет. Как приятно разлакомиться во время жаркой работы! Ковш трехлитровый, его сам же сварной когда-то из нержавейки сварил. Всю воду Максим не выпивает. Передает ковш покорно стоящему рядом с ним Ваське.

— Остудись, сынок. Сварная работа дело жаркое, без воды никак не обойтись.

— Студись, студись, не стесняйся, — подбадривает Ваську Юшка. — Если не хватит, я еще тебе воды принесу.

Юшка заинтересован в сварном деле. Чем быстрее Максимыч сделает раму, тем раньше он съедет с ямы, а до вечера еще целых шесть часов, и он успеет перевезти с карьера на завод плановый объем глины. И тогда ему и ремонтные заплатят, и рабочий день поставят. Юшкин сменщик болеет. Так что машина в полном его распоряжении.

Васька дрожащей рукой взял ковш. Лучисто сверкнув, зашевелилась вода.

— Можно до дна? — тихо спросил он.

— Не до дна, а дочиста, — засмеялся Юшка. — Пей, пей, тебе говорят.

И Васька, промычав что-то, одним махом осушил ковш. Причмокнув капли-остатки, облизал губы, жажда приутихла. Отдав Юшке ковш, вытер холодный пот со лба. Отрезвили его сегодняшние события. Прежнее тупое чванство, на которое раньше он в силу своего максимализма любил делать ставку, вдруг безвозвратно сгинуло.

— Честно сказать, нам с тобой повезло, — очень тихо сказал ему Максимыч.

Видимо, горящие шланги тоже не выходили из его головы.

— Ладно, начнем помаленьку. Обживайся рядом со мной и все запоминай… — и притронулся электродом к прочерченному мелом месту. Появился гул, затем треск, напоминающий ломку льда. Сноп крупных искр окружил электрод. Похрустывая, они разлетались по сторонам. Стык между рамой и латкой заливался бледно-голубым электродным металлом. Ваське пришлось надеть рукавицы, искры больно покалывали руки. Проварив примерно на два сантиметра металл, он просил Ваську постучать по шву. Тот стучал что есть силы, но шов уже был свой, родной, он не трескался и не отставал.

— Каково! — раскрасневшись, кричал Юшка, изредка посматривая на шов; он быстро отворачивался, боясь вредного для глаз электросварочного света. Повернулись спиной и пэтэушники. Стоят, между собой тихо переговариваясь, и жадно, с досадой курят. Надоела им эта практика, на волю охота.

— Ветерок кентовый… — потирает руки долговязый пэтэушник, нюхнув в удовольствии воздух. — Славно сегодня накопытимся. Сегодня металл-рок, выдаст ансамбль кирпичников «Топ-топ». Песенка «Не свернуть мне скулу кирпичом», закачаешься, суперкайфбалдеж, а начинается она так… — И долговязый, взяв кувалду, начал колотить ею по тискам. — Первая часть называется «Хреновое утро».

— Эй, хреновое утро, кончай грохотать, — заорал Юшка. — Без тебя тут всякого грохота хватает.

Пэтэушники, оторопело глянув на Юшку, иронично хмыкнули, мол, что ты, Юшка, в жизни понимаешь, день и ночь свою глину возишь, белого света не видишь. Но тут же, вновь отвернувшись, закрыли глаза, уж больно едуче пылает электросварка. Долговязый бросил колотить. Отшвырнул кувалду, рукой пихнул тиски, прохрипел:

— Всегда вот так вот было и будет. Они нас не поймут. Работяги, они хоть и благодетели, а после работы, вместо того чтобы рок послушать, голову на подушку и в отруб. Туман у них в голове, привыкли всю жизнь внагиб. Думают, что с их золотыми руками пропустят на райскую гору. Скоро компьютеризация вышибет все эти руки. Через год или два распустят весь этот гараж. Будет здесь компьютер сам и гайки крутить, и воду носить, и мести.

Максим все эти речи слышит, но молчит. Подходит долговязый и к Ваське.

— А тебя я поздравляю с крещением, — и, не сдержавшись, смешно хмыкает и уходит. Васька смотрит ему вослед. Руки у него болят, ноги ноют, в спине ломит. Только сейчас он ощутил адскую усталость. Да и пот его загрыз. Никогда он еще в своей жизни так не потел. Роба плотная, брезентовая, и как только сварщики в ней работают, хуже чем в парной. Ваське хочется повалиться на землю и спокойно лежать час, два, три, сил набираться, отдыхать.

Максим снял забрало. Расстегнув на груди робу, вышел на свежий воздух подышать. Смотрел на небо, на облака, и загадочен был его взгляд. О чем он думал? Трудно сказать. Может, о компьютере, который скоро заменит его. Кто-то позвал его поиграть в домино. Он отказался. Подошли пэтэушники.

— Бать, ну что, по домам?

— Если все уяснили, то свободны…

Пэтэушники взяли сумки, которые были свалены в углу гаража. К Максиму подошел долговязый:

— Батя, если можно, доверь мне завтра резак. Я умею, я из деревенских.

— Тебе же сказали, завтра поломок не будет, — одернул его Васька. И тот притих.

Сегодня Васька пойдет в общагу в робе. И если раньше, всего несколько минут назад, он стеснялся этой одежды, то теперь готов был идти в ней хоть куда.

Не успели ребята выйти из гаража, как пугающе заурчал, заревел Юшкин КамАЗ. Кузов, опустившись, занял свое место на раме. Выпрыгнув из кабины, Юшка осмотрел, легонько простучал раму и, убедившись, что все в порядке, включил заднюю скорость, для верности поддал газку, посигналил и тихонечко выехал из гаража на открытую площадку. Высунув голову из кабины, Юшка помахал Максимычу.

— Все в порядке. Пикирую на глину. — И, как опытный водила, рванул с места лихо, юрко лавируя между приехавшими на обед машинами. Пэтэушники попрощались с Максимычем. Некоторые для солидности, когда жали ему руку, сосали папироски и отрепетированно кхекали и кашляли, точно бывалые старички. Неизвестно откуда выскочил с гаечным ключом Дюма:

— Эй вы, братва, — жестко проскрежетал он. — Культурничать культурничайте, но и про работу не забывайте. Иначе я вам попу нашлепаю.

И вновь, как и прежде, беззаботный смех охватил пэтэушников.

— Ах ты, папа, алабама, запудрил ты нас всех. Нашел где трепаться… Тебе надо, ты и работай… А мы ученики, нам бабки за работу не платят. Нас учить вы должны, в люди выводить. Усек? — И ребята вместе с Васькой пошагали к воротам.

Дюме больше нечего было говорить. Да и если бы он что сказал, его не услышали бы. И тогда он зло скосил глаза на Максима.

— Ты, Максим, душу твою… Жалеешь их… Таких прокурвенышей только рабский труд может перевоспитать. Им блокаду надо объявить, вот тогда они узнают, как на стариков языки точить.