Дом, который построил Майк

Как? Легко!

Щит вопрос.

Все началось с того, что в 1983 году в город герой на Исети Свердловск приезжал с лекциями для прогрессивного (продвинутого) студенчества Евгений Евтушенко. Посетил нас с увлекательными стихами, рассказами и анекдотами о своей удивительной, наполненной радостными праздниками жизни.

Выступал в Доме Архитектора, что около Детского Драматического Театра. Достаточно престижное место было по тем временам.

Да, помню такое выступление. Нашумевшее по городу. Я тогда школу заканчивала, к экзаменам готовилась по этой, как её, биологии.

А Дом Архитектора сейчас превратился в салон по продаже люстр и электроприборов зарубежного производства.

МГ.

Женя выглядел немного усталым, и, простите, выпившим. Изрядно полысевший и тучный, с заметно поседевшей знаменитой бородой-лопатой и добрыми, выпуклыми, подслеповатыми глазами под линзами, как минимум - 2.0, роговых очков.

Выступление началось совсем, как когда-то потом начнется моё интервью на БиБиСи. С того, что Женя наполнил стакан чаем, помешал в нем невидимый кусочек сахара ложечкой, хотя даже мне с третьего ряда и при моём тогдашнем смертельном аллергическом насморке понятно стало, что этот чайный напиток носит название "Эгдэм".

На встречу я был заслан Комитетом Комсомола Архитектурного института по двум причинам. В первую очередь мной забили брешь в лице Современной продвинутой студенческой молодежи, члена редакционной коллегии газеты "Архитектор", члена, приближенного к писательской деятельности. Прозаика, блин. Коротич ведь меня тогда заставил пойти на этот шаг. Тогда я немного на него попыхтел, а вот сейчас вспоминаю с теплотой этого покойного борца за красивый дизайн на НТВ.

Во вторых, "Архитектор" существовал под крышей Союза Архитекторов СССР, местное отделение которого имела широкое влияние на Свердловский Арх. Одним словом, попросили они, члены Союза, выделить команду из двух-трёх молодых продвинутых студентов постоять на входе после выступления, не пущщать никого на небольшой междусобойный банкетец с Великим, таксзать. А потом еще всю грязную посуду с этого банкетца собрать, помыть, если что останется, и распределить по полкам. Еще подмести зал и за это нам будет выделена бутылка водки с автографом поэта на лейбле. Каждому в каждую руку.

Ну, меня то Коротич Александр в лице Комитета Комсомола послал, а вторым бойцом вызвался Пашка Блинов, блин. Он то и стал настаивать, чтобы нам зарплату вперёд выплатили. Те, ни в какую. Короче, сошлись на авансе в половину получки. Бутылку Столичной. Правильной такой, с закручивающейся пробкой. Но без автографа. Но сразу.

Как только Евтушенко к своему чайному стакану приложился, смотрю, Павел сразу к своей трубке аэрографичной приложился из внутреннего кармана. Мне протянул.

До конца выступления мы этот аванс уже и оприходовали. Из встречи поэта с публикой только пара интересных моментов запомнилась, всё больше про художников. Первый, это когда Женя встречался с Сальвадором Дали. Ну, это то Далиевская известная примочка. С ней он прославился, принимая многих гостей, не только Евгения Евтушенко.

Вот приехала делегация, скажем, великих деятелей культуры из Совы, ну поэты там, художники блин, Заслуженные служащие Министерств и Ведомств, ждут Сальвадорку. Выходит чопорный секретарь и говорит, - "Мистер Дали будет виз ю шортли". Ну, еще пару часов за крепкими напитками из роскошного бара пройдет. Потом раздастся оглушительно-эховое цоканье копыт и в зал на кобыле въедет Сам.

Голый такой совсем.

Проедет по залу и скроется в высоких дверях. Через минуту чопорный секретарь промолвит в гробовой тишине, - "Аудиенция окончена, хэв э найс день".

Многие знали о такой его привычке раздеваться и специально приходили попить бесплатно напитков в холле, да на голого поглядеть. Особливо дамы. Всё думали, чем же он так Галу обхаживает.

Ох, и ржали мы тогда с Блином, как два сивых мерина, или кобылы, на которых Дали выпархивал. Аж на нас зацикали со всех сторон.

Ну да ладно, о Евтушенко опять же.

Затем пиит зачитал стихи своего собственного сочинения и, выпив чайку, продолжил жизненное повествование.

Несколько лет назад типа того что, дескать, мол, встречался он с другим великим художником, Пабло Пикассо. Где-то, почему-то в Париже на небольшой квартирке-мансарде художника. Тот иногда наведывается в Париж по делу срочно, пишет там несколько картинок, окупает поездку и дальше путешествует по вотчинам. Самое что удивительно, это Пикассо хотел познакомиться с Евтушенко, а не наоборот. С Женей его свёл русский художник-иммигрант, некто Сергей Чепик.

Годами позже художника Сергея Чепика в Лондоне будет представлять Ройл Майлз в своей галерее "Ройл Майлз". Там же в галерее, на презентации меня поцелует Диана Спенсер, по ошибке приняв меня за Чепика. Ну, это уже потом.

Так вот значит. Приехал Евтушенко с Чепиком на конспиративную студию Пикассо и тот давай им обоим дифирамбы петь-напевать. Дескать, такие вы ребята классные, такие талантливые, чудные, не хотите ли выпить и закусить вонючими трюфелями. Ну, посидели, выпили, закусили вонючими этими трюфелями, и что? Наши то по зарубежному говорят всё больше с переводчиком. Только на магазины словарного запаса то и хватает. Это нравится, это нет, ну там еще хау мач, гет лост и всё такое. Ну, вроде, беседа все идет в одну только сторону. Он им песни поёт, а они ему гуд да гуд, иногда гет лост. Потом пошел Паблушко картинки свои показывать по стенкам мансардёшки развешенные. А наши, не будь дураками - хау мач, хау мач. Гуд, нот гуд.

(Это я, конечно, стрендел по поводу языка. Евтушенко и по-англицки и по-хранцузки как бог говорит. Ну, или как Володя Жириновский, по крайней мере).

Ну, Пикассо прикололся по этому и грит:

- Давай-ка я тебе Жентяй (от уже на Жентяя после трюфелей-то перешёл) картину задарю вот эту с цветами.

- А я, - это Евтушенко, значит, отвечает, - не возьму у тебя эту картину, так как не по душе она мне. Я ваще думал, что это баба голая.

- Ну, возьми хоть какую-нибудь на память.

- Да не нравится мне твоя мазня последнего периода, позднего, так сказать, Пикассо. Мне, понимаешь ли ты, "Голубой период" у тебя нравится, брат Пикассо.

- Ну, где ж я тебе сейчас тут в Париже "Голубой период" найду. Может в Музее только Современного Искусства Помпиду. Так там же всё дорого. Возьми вот эту картинку, хотя бы поездку отобьешь, или в будущем дети хоть не в чем себе отказывать не будут.

"Нет, не взял я у него ничего тогда",- тихо отхлёбывая чай из стакана в подстаканнике, сказал Евгений Александрович Евтушенко. Потом, помолчав, продолжил, - "Он приезжал ко мне в Москву пару лет позже. Жил у меня на квартире сутки. Всё время мы с ним провели по-русски, на кухне, за чаем.

Женя уставился на свой пустой стакан. Тяжело встал со стула, расправил короткими крепкими пальцами онемевшую, окостеневшую седую бороду, немного покачнувшись, вышел чуть вперёд и, глубоко засунув руку во внутренний карман помятого пиджака, вытащил из него свой потертый кошелёк. Из потертого кошелька посыпалась на пол Дома Архитектора никому не нужная мелочь, помятые записки, фотографии любимых актёров.

Аккуратно, двумя заскорузлыми пальцами правой рабочей руки достал бережно сложенную вчетверо промокашку туалетной бумаги. Поднял ее над головой, развернув как антицарский плакат гапоновца, и все мы увидели чудное, как взмахом руки Всевышнего сробленное, изображение Голубя. Громко и возвышенно Евгений Александрович произнес, - "Да, дорогие товарищи, это самое первое изображение всемирно известного Пикассовского Голубя Мира! Он создал его сидя на толчке в моей туалетной комнате. Он много размышлял там, что-то писал. Вы знаете, у меня большая библиотека в отхожем месте. Не побоюсь этого сказать, но она даже более обширная, чем знаменитая библиотека Эрнеста Хемингуэя на Острове Свободы, Земля, Солнечная Система.