ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)

И вот однажды утром мы получили письмо в конверте небесно-голубого цвета, с маркой, изображающей заснеженные вершины гор: пришло оно на адрес дяди Гургена. И он тотчас созвал нас всех, прибегнув к способу, подсказанному нашими новыми друзьями и собратьями (не буду называть их хорошопогодниками), - разослал по адресам босоногих мальчишек с записками.

Когда все прибывшие расселись за столом и устремили взгляды на хозяина дома, желая выяснить причину столь срочного утреннего вызова, Дядя Гурген достал из ящика стола конверт и произнес:

- От Вацлава Вацловича.

Этих слов оказалось достаточно для того, чтобы все мы разом вскочили со своих мест, словно подброшенные штормовой волной.

- Читайте, читайте!

Дядя Гурген надел очки и кашлянул в знак того, что ему было бы удобнее, если бы мы все-таки сели, а не смущали его своими позами, выражающими столь явное нетерпение. Да мы и сами почувствовали, что слушать чтение следует сидя, и покорно опустились на стулья. Дядя Гурген аккуратно вскрыл конверт, стараясь не повредить марку, и стал читать своим немного хриплым, глуховатым голосом, останавливаясь после каждой фразы и тем самым давая нам возможность до конца уразуметь ее смысл.

Вацлав Вацлович приветствовал всех членов общества, заверяя, что он нас любит и о нас помнит. Затем он описывал свое новое убежище, - покрытые снегом горы, кедровые леса, ручьи, где на высвеченных солнцем отмелях видна серебристая форель, но описывал так, что нельзя было даже предположительно установить конкретного адреса. В письме он просил его понять и простить, явно намекая на французскую пословицу: Tout comprendre, c’est tout pardoner. Признавался, что если бы он не решился на побег, для него это был бы конец, крушение, гибель.

Да, он приблизился к черте: или – или. Наш городок, пыльные улицы, сплетни на базарах вызывали у него приступы удушья, особенно после того, как мишенью для злых языков стали мы сами. Поэтому побег был единственным спасением.

Далее Вацлав Вацлович рассказывал, каким трудным был путь, как долго они добирались до цели и сколько препятствий им пришлось преодолеть. Их походная карта содержала ряд неясных указаний, они сбивались с маршрута, им грозила участь заблудиться в непроходимых дебрях, где над ними ухала сова, светя в темноте своим желтым глазом, ветки деревьев цеплялись за одежду и их водили кругами, морочили леший, ведьмак и лесная кикимора. Жутко им тогда становилось, отчаяние подступало от мысли, что место, куда они так стремились, та обетованная страна – это тоже морок, обман, мираж.

Не давалась она им, обетованная, мерещилась, манила и ускользала.

И все-таки они ее нашли, затерянную в горах, и теперь живут там. Невозможно рассказать, как им хорошо, какое они испытывают райское блаженство, какие чудесные, добрые люди их окружают, - разве можно их сравнить с жителями нашего городка, устроившими нам гнусную травлю! Сколько в них участия, сердечности, любви! И какими удивительными тайнами они владеют! Да, это действительно тайны, но их не надо скрывать за любовью к плохой погоде.

И дальше в письме следовала странная фраза о жене Гургена Багратовича, которую Вацлав Вацлович то ли встретил, то ли она ему приснилась, привиделась (написано было неразборчиво), и он просил передать хозяину нашего флигеля от нее ласковый и сердечный привет. Читая это место, Дядя Гурген невольно побледнел, руки у него задрожали, и он посмотрел на нас с жалкой улыбкой, словно после всех пережитых несчастий (умерла жена, сгорел дом) его вновь угораздило стать героем странной, загадочной, невероятной истории.

- Уж не с того света ли это письмо? – с грубоватой усмешкой спросил полковник Жеманный, предлагая нам допустить возможность того, что никак не укладывалось в рамки его собственных представлений.

- Ну, вы скажете! С того света писем не присылают. – Мадам Заречная язвительно улыбнулась, отклоняя столь лестное предложение.

- Тогда откуда же?

- Ну, знаете, мало ли мест…

- Нет, это место особое, на обычных картах не обозначенное. - Софья Герардовна улыбнулась с уклончивостью, свидетельствовавшей о том, что она явно знает больше, чем говорит.

- Вы думаете, что их карта?.. – Пан Станислав посмотрел на нее так, будто она вынуждала его задуматься над выбором слова, относящегося к карте, которая разительно отличалась от обычных карт.

- Да. – Для Софьи Герардовны была так очевидна мысль, что особых слов ей, собственно, не понадобилось. – Да, да! И еще раз да!

- Значит?!.. – Пан Станислав прикрыл ладонью рот от осенившей его догадки. – И само место, эта обетованная страна?!..

- Ну, конечно же! – Софья Герардовна обвела торжествующим взглядом всех, кого она опередила в столь важном открытии. – Смотрите, как он о ней пишет: трудный путь… грозила участь заблудиться… подступало отчаяние… манила и не давалась, ускользала.

- Так, так, так! – Пан Станислав от возбуждения встал, как-то весь сжался и обхватил себя руками за плечи, словно иначе мог не справиться с лихорадочным ознобом. – А можем ли мы сказать?..

- Что? – Полковник Жеманный посмотрел ему прямо в глаза с вызовом, как бы спрашивая, осмелится ли пан Станислав произнести сейчас то, о чем сам он знал, но не говорил.

- Что это царство пресвитера Иоанна?

- Т-ссс. – Софья Герардовна приложила палец к губам. – Вслух об этом нельзя. Но, похоже, вы правы.

- Боже мой, они нашли, они нашли! – Цезарь Иванович Добрюха весь затрясся от охватившей его лихорадочной взвинченности. – Какое счастье! Теперь понятно… - начал он было, и на его лице отобразилось сомнение в том, о чем он хотел сказать.

- Сознайтесь, вы чего-то не понимаете?.. – Софья Герардовна участливо заглянула ему в лицо, склоняя к признанию, которое ни в малейшей степени не должно было уронить его репутацию. – Кажется, я догадываюсь. Для вас остается неясным, как можно любить хорошую погоду? Да, именно хорошую. Иными словами, променять общество на кружок. Верно?

Цезарь Иванович закрыл глаза и кивнул так, словно кивнуть с открытыми глазами ему мешала природная стыдливость

- Да, верно.

- Тогда я попробую вам ответить, хотя не знаю, насколько я права, ведь мы касаемся чего-то интимного, затаенного в духовных исканиях нашего Председателя. Видите ли, любовь к плохой погоде связана с чувством грусти, печали, тоски и меланхолии, а он искал радости. Да, не мне вам напоминать, что грусть может быть очень светлой, поэтичной, возвышенной, но радость – выше. Она труднее дается, но она выше, выше. Для него она стала итогом всех исканий. Поэтому ему и открылось царство пресвитера Иоанна.

Мы еще долго говорили о радости, открывающей доступ в царство пресвитера Иоанна, вспоминали слова и поступки нашего Председателя, стараясь постичь их скрытый смысл. Иногда мы увлекались, спорили, перебивая друг друга, произносили пространные монологи и пылкие речи, но вдруг Цезарь Иванович сказал:

- Мы же не дочитали письмо.

Все разом замолкли и посмотрели на Гургена Багратовича, который держал в руках листки, исписанные характерным почерком нашего Председателя.

И Дядя Гурген прочел заключительные строки, в которых говорилось о том, что настанет час и наш Председатель призовет нас к себе, мы встретимся там, среди покрытых снегом гор, кедровых лесов и пронизанных солнцем отмелей, и будем с ним неразлучно.

Глава пятьдесят девятая. В ней рассказывается, как мы готовились к дальнему путешествию и как наши собратья по несчастью снова превратились в хорошопогодников

И мы стали готовиться.

Прежде всего мы расплатились с нашими должниками: охранником, выпустившим меня из тюрьмы, и Иваном Федоровичем Скляром, столь радушно принявшим нас на постой (именно они-то и есть наши должники и уж никак не мы, хотя, казалось бы… но нет, нет, оба тюремщика должны нам гораздо больше, чем мы им). Каждому из них мы послали почтовый перевод на сумму, достаточную для того, чтобы обеспечить им безбедную старость. Затем в бывших торговых рядах на Болотной площади мы купили самую лучшую походную экипировку, добротную, отменного качества. Особенно нам понравились высокие ботинки на толстой рубчатой подошве, со шнурками, продетыми сквозь петельки, и белые гетры, шарфы, вязаные шапочки и всякие мелочи: денежных средств, которыми мы располагали, нам вполне хватило.