Плоть и кровь

Мать позвонила в следующем сентябре, рано утром.

— Привет, голубка, — сказала она голосом веселым, но каким-то надломленным, и Сьюзен мгновенно поняла — что-то не так.

— В чем дело, мам?

— Ну, у нас новости.

— Какие? Что случилось?

— Голубка, я попросила твоего отца уйти. Он перебрался в отель «Гарден-Сити».

— Что? О чем ты?

— Мы расстались. Что с ним произошло, я точно не знаю. Прости, что сообщаю об этом по телефону, но я подумала, что должна поставить тебя в известность.

— Так что же произошло?

— Это назревало уже давно, голубка, — ответила мать. — Ты ведь знаешь, у нас с твоим отцом всегда были небольшие, ну, в общем, трения.

— Но почему именно сейчас? — спросила Сьюзен. — Что-то должно же было произойти.

Мать помолчала. На линии негромко погуживала статика.

— Знаешь, в чем настоящая причина, голубка? — сказала мать. — В том, что я наконец стала самой собой. Нет, я не обратилась в феминистку, поверь мне. Сжигать на людях лифчики я не собираюсь. Но. Не знаю, как это сказать. Наверное, я давно уже чувствовала, что нуждаюсь в собственной жизни. Мы с отцом растили вас, детишек, ради этого и жили, а теперь у каждого из вас своя жизнь, вот и нам захотелось своей. Такое объяснение тебе понятно?

Сьюзен замерла. В голове у нее осталась только одна мысль: она потерпела провал. Ее разоблачили.

Что это значит, она и сама не понимала. Не понимала даже, действительно ли она так думает.

— Не знаю, — ответила она. — Я не знаю, что тебе сказать.

— Я понимаю, — сказала мать. — Ты потрясена.

— Мне нужно идти.

— Все будет хорошо, Сьюзен. Мы по-прежнему остаемся вашими родителями, тут ничего не изменилось.

— Мама, мне действительно пора идти. Я не могу сейчас разговаривать с тобой.

— Делай, как считаешь нужным. Я все понимаю.

— Нет, не понимаешь, — ответила Сьюзен. — Ты вообще ничего не понимаешь.

— Конечно, ты рассердилась, я не виню тебя за это.

— Спасибо.

— Твой отец, ну… Его характер. Я просто…

— Мне пора, мама. Прости.

— Хорошо, голубка. Как скажешь.

Когда Тодд вернулся домой, Сьюзен сидела в столовой. Звонить ему на работу она не стала. Подержала в руке трубку, несколько раз коснулась наборного диска, думая позвонить мужу, сестре, брату, кому-нибудь. А потом положила трубку, прошла в столовую и уселась за стол красного дерева, подаренный на новоселье ее родителями. Телефон звонил — раз, другой, третий, — однако она к нему не подходила. Смотрела сквозь застекленные двери на задний двор, на живую, яркую зелень травы. Принимая решение о покупке дома, они с Тоддом обсудили преимущества этого двора, защищенного домом от уличного шума и такого просторного, что в нем хватило бы места и для качелей, и для песочницы, и для детского бассейна. Да и в ветвях знаменитого вяза можно было строить шалашики. И на Сьюзен навалились мысли о том, сколь многим она рисковала, как эгоистично себя вела. Теперь она понимала — но почему же это не приходило ей в голову раньше? — насколько все хрупко. Она совершила страшную ошибку и представить ее просто промахом, краткой оплошностью плоти, не могла. Она лгала. Делала это снова и снова. И хотя религиозной Сьюзен не была, сейчас, сидя посреди пустой столовой, она начала молиться. Прошу, не наказывай меня за это, и я буду добродетельной до конца моих дней. Так она и просидела почти два часа на сделанном из красного дерева стуле времен королевы Анны. Оставалась неподвижной и в конце концов вообще перестала думать о чем бы то ни было. Тодд, вернувшись домой, застал ее сидящей в темноте. Он торопливо подошел к ней, спросил:

— Что ты здесь делаешь, милая? — Тодд принес с собой свой запах, свою участливость, свой язык жестов.

— Сижу, — ответила она. — Просто сижу.

— Почему? В чем дело? Что-то случилось?

— Мама звонила сегодня. Они с папой расходятся.

— Что?

— Расходятся , расстаются.Он переехал в отель.

— О Господи, — сказал Тодд. — Подробности ты какие-нибудь знаешь?

— Нет. Откуда?

— Дорогая моя. Ах, дорогая. Я понимаю, ты потрясена.

— Да. Очень.

— Пойдем, — сказал он. — Пойдем на кухню. Я приготовлю нам что-нибудь поесть, а потом уложу тебя спать. Хорошо?

— Хорошо.

Он приготовил омлет с беконом, а когда они поели, отвел ее наверх и снял с их постели покрывало — так же осторожно и мягко, как когда-то сделал это в гостевой спальне Джоэл. Лицо Сьюзен залилось краской стыда.

— Ложись со мной, — сказала она. — Ладно? Не работай сегодня допоздна.

— Конечно, — ответил Тодд. Он разделся, лег рядом с ней. Его тело именно этим и было — его телом, знакомым ей почти так же хорошо, как собственное. Она старалась не смотреть на пенис мужа, такой восхитительно привычный его окраской и формой.

— Я думала, худшее у них уже позади, — сказала Сьюзен. — Честное слово, я думала, что раз уж они прожили вместе так долго…

— Дай им время, — сказал Тодд. — Вот увидишь, через неделю старина Константин вернется домой.

— Может быть. Не уверена.

— Поверь мне. Они не смогут обойтись друг без друга.

Сьюзен положила ладонь на гладкий, мягкий простор его груди. Перед ней разверзалась пустота — и страх, равного которому она не помнила. Прости меня, безмолвно произнесла она. Я больше никогда не буду. Она поцеловала Тодда, провела пальцами по его ребрам. И прошептала ему на ухо:

— Я люблю тебя, ах, как я тебя люблю.

— Я тоже люблю тебя, сладкая моя, — ответил он.

Сьюзен нежно поцеловала его в губы. Он был ее единственным настоящим другом, а она изменила ему. Поцелуй длился, длился, и в конце концов Тодд оказался лежащим на ней. Сьюзен раздвинула ноги, и он вскользнул в нее, впервые — за какое время? — за год? За срок еще больший? Он здесь, он движется в ней, и в глазах ее уже плывет знакомая красная тень. Она лежала, как лежала под ним всегда, стискивая крепкие мышцы его спины, разглаживая их, благодарно целуя его в щеку и в ухо. Знакомый жар наполнял ее, жар сладкого, вспыхивающего и гаснущего возбуждения. Она старалась не делать ничего необычного, не показывать того, чему научилась с Джоэлом. Она могла бы попросить Тодда двигаться медленнее, дать ей время догнать самое себя. Но если она сделает это, Тодд все поймет, догадается. Она чувствовала себя прозрачной, ощущала свою неверность, как тик, бьющийся прямо под кожей. Ощущала свою алчность и похотливость, свою способность к разрушению. И шептала: «Ах, Тодд, я люблю тебя». Лицо его сморщилось, он задохнулся и сполз с нее, оставив одну руку лежать поверх ее грудей. Он целовал ее, а она лежала рядом с ним и молча молилась. Через три недели, когда выяснилось, что она забеременела — возможно, от Тодда, но скорее всего от Джоэла, — Сьюзен дала окончательный зарок. Она навсегда останется верной мужу. Бросит учебу, перестанет думать о работе. Она будет самим совершенством, неизменно надежным чудом добродетели и доброты.

1982

Смотреть, как он стоит голышом на пожарной лестнице, распевая «Разве это не дождь?», как редеет тьма, обнимающая его глянцевое темное тело, слушать, как живущая этажом выше шлюшка вопит, чтобы он заткнулся, на хер, — это и было всем, что Зои хотелось знать о любви. Она сидела на матрасе и пела «Темного ангела». Просто повторяя эти два слова раз за разом, пока музыка вытекала в светлеющий воздух, а обозленная шлюшка ногами отбивала по потолку контрритм. «Темный ангел заглянул ко мне нынче ночью». Будь у Зои такой талант, она писала бы песни. Черные крылья, гладкие бока, покрой ниспадающих мускульных складок, пришитых стежками прямо к кости. И ни грамма смертного жирка. Кровь Зои просеивала сквозь себя остатки «кислоты», а она напевала «Темный ангел в моем окне». Он сказал, что хочет спеть гимн Энни, плавающей сейчас с безумно распущенными волосами где-то в Ист-Ривер, — немому ангелу утопленников, дрейфующему среди блеска рыбешек и потерянных украшений. Его отделяло от воды множество других людей, но эта музыка предназначалась не им.