Плоть и кровь

1982

— Будьте добры Мэри Стассос.

— Я слушаю.

— Мэри, это Кассандра, подруга Зои. Вы меня помните?

— Кассандра. Да.

— Послушайте, Мэри. С Зои все в порядке, но она в больнице.

— Что?

— Да вы не дергайтесь так, с ней все хорошо.

— Но как же это? Что случилось?

— Понимаете, милочка, она немного переборщила с таблетками.

— Что?

— Ну, обсчиталась немного. Приняла слишком много красненьких или еще каких, такое со всяким может случиться. Теперь послушайте, чувствует она себя хорошо,врачи говорят, что выпишут ее завтра или послезавтра. Она не хотела, чтобы я вам звонила, я уж почти послушалась ее, а после подумала: какого черта, отродясь никого не слушалась, чего же теперь-то начинать? Ну и потом, матери следует знать о таких вещах.

— Где она? В какой больнице?

— В Сент-Винсенте. Я из нее и звоню.

— Я еду туда. И еще, Кассандра?

— Ммм?

— Вы не останетесь с ней до моего приезда?

— Не могу же я бросить мою дочь — тем более сейчас, верно?!

— Прошу прощения?

— Фигура речи. В общем, милочка, садитесь в машину и гоните.

— Я смогу добраться туда за час.

— Только шею не сверните, ладно? С ней все хорошо, честное слово. Будь оно иначе, я бы вам сказала. Каждая девушка время от времени совершает ошибки. И еще, Мэри?

— Да?

— Малыш не пострадал. Когда вы приедете, нам с вами придется серьезно поговорить с девочкой о том, что в ее положении так себя не ведут. Мы ей такую выволочку устроим…

— Малыш?

— Послушайте, вы просто приезжайте, хорошо? Похоже, вам еще много чего нужно узнать.

Зои спала на больничной койке, исхудалая, посеревшая. Мэри стояла, пытаясь отыскать в ней черты своей дочери. Лицо этойдевушки было пустым, лишенным каких-либо характерных черт. Тощая, ничуть не красивая, с разбросанными по подушке жидкими немытыми волосами. Мэри перевела взгляд на ее руки. Лицо Зои — восковое, дремотное, погруженное в безмолвную демонстрацию способности кожи обтягивать череп. И только взглянув на руки Зои, Мэри увидела свою дочь, ее манеру поджимать пальцы и подергивать ими. Это в них ушло начаточное существование Зои, девочки, которую Мэри с такой памятной ей натугой, с такими толчками произвела на свет. Годовалая Зои была ребенком капризным, спавшим и видевшим сны на коленях Мэри, и у нее затекали ноги, потому что она не решалась пошевелиться, боясь разбудить дочку и получить еще один час ничем не объяснимого, безутешного рева.

Она так и вглядывалась в руки Зои, когда чей-то голос произнес за ее спиной: — Мэри?

Она обернулась и увидела мужчину в женском платье.

Мужчина стоял под больничными светильниками, высокий, с кричаще-красными губами и огромными, словно сплетенными из паутины черными веерами накладных ресниц. Пышный черный парик и красное платье с широкой юбкой, густо обшитое сеточками, бантиками и синтетическими кружевами.

— Да? — ответила Мэри.

— Я — Кассандра.

На недолгое время в голове у Мэри что-то вывихнулось, пришло в беспорядок, — примерно то же почувствовала она в кабинете Константина, поняв, что он спит с толстой, невзрачной Магдой. Вот это Кассандра. В сознании Мэри одно за другим выстраивались слова. Ее дочь приняла слишком большую дозу наркотиков, а вот это — та самая женщина, которая так понравилась ей по телефону.

— Вы извините меня за все это, — сказал Кассандра. — Я просто не успела переодеться, обычно я в таком виде по больницам не хожу.

Мэри кивнула. Произнесла:

— Кассандра.

— Я понимаю, понимаю. Жизнь полна сюрпризов, так? Вы уже поговорили с доктором?

— Да.

— Ну вот видите. С ней все обойдется.

— Но что же произошло?

— Она не собиралась изображать Мэрилин, если вы об этом. Тут я совершенно уверена. Я уже говорила вам по телефону, Зои просто обсчиталась. И все же с этим пора кончать. Вы ведь знаете, каковы они, девушки, — думают, что ничего плохого с ними случиться просто-напросто не может.

Какая-то часть Мэри плавно поднялась к потолку да там и осталась, вглядываясь в нее, стоящую у постели спящей дочери разговаривая с мужчиной в красном женском платье. Другая задавала вопросы и требовала ответов.

— Вы что-то говорили о малыше? — сказала она.

— Я думала, вы о нем знаете. Она завериламеня, что все вам рассказала. Я твердила ей: «Что ты намерена делать , прятатьребенка, пока ему не стукнет восемнадцать?» Говорила: «Ты же не Люси Рикардо, так и не пытайся строить идиотские планы».

— Давно она беременна?

— Четыре месяца.

— А отец?

— Не имела чести.

— Так, — сказала Мэри.

Она стояла посреди палаты, просто стояла. Не плача. Не шевелясь.

Кассандра положил ей на плечо ладонь. Ладонь оказалась мягкой и легкой, и Мэри, к удивлению своему, обнаружила, что никакого отвращения к этому мужчине не испытывает.

— Я понимаю, милочка, — сказал он. — Для вас это тоже большая доза, верно?

III. Внутри музыки

1983

Красавицей Магда не была, во всяком случае не такой, как те, журнальные, за которыми гоняются мужики. Тощие, как жердь, бабы: ни бедер, ни титек, только облако волос на голове — ни дать ни взять ватные палочки, которыми в ушах ковыряют. Мэри была в аккурат из таких. Ногти со страницы журнала, не способные соприкоснуться ляжки. Этого добра Константин уже наелся вдоволь. Он точно знал, какого рода голод кроется за такой внешностью. Знал, что означает строгая опрятность прикроватных столиков. Знал, что такое беспричинный, нескончаемый гнев, который нельзя утолить, потому что источника он, считай, не имеет, никакого, кроме двух простых фактов — работающего в поте лица мужика и женщины, чья красота заставляет ее желать большего, чем может ей дать жизнь. Он этого наелся, — что, может быть, и отличает его от других мужиков. Он уже поимел то самое, на поиски чего большинство их тратит всю жизнь. И возможно, знал теперь то, чего большинство их не знает. Пообтерся в жизни настолько, что приобрел гениальную, можно сказать, способность видеть очень многие из тех фантастических вещей, которые в обычное понятие красоты не входят.

Ну и ладно. Если Мэри решила развестись с ним из-за Магды, если решила отобрать у него дом, который он построил, отъедать что ни месяц здоровенный кусок его доходов, если собирается науськивать на него детей… Ладно. На это у него ответ найдется, простой и честный. Любовь к Магде доказывала, что он наделен особым даром. Это была не обычная любовь, из-за которой какой-нибудь дурень бросает жену ради хищной блондинки, а она потом бросает его, стоит ей только найти кого-то получше. Здесь было другое, в его любви, и если вы настолько не уверены в себе, что вам без королевы красоты и на люди-то выйти боязно, тем хуже для вас.

У себя дома, в квартире, которую он теперь снимал, Константин проигрывал старые пластинки и думал о Магде. Тома Джонса проигрывал, Энгельберта Хампердинка. Проигрывал в одиночестве, потому что дети — все, даже Сьюзен, — посмеивались над его музыкальными вкусами, а он в эти дни к насмешкам относился довольно нервно. Ладно, пусть, он всегда к ним так относился, однако в эти дни чуть не на стенку лез от каждой шуточки на его счет, от любых слов, из которых следовало, что в нем есть над чем посмеяться. А лезть на стенку в присутствии детей означало — давать Мэри новую пищу для распространяемых ею ядовитых сплетен о нем. Вот он и слушал пластинки в одиночестве, после работы. Том Джонс пел: «Нет же дурного в том, чтобы любить всех подряд». Пластинки Константин держал в буфете, не то чтобы прятал их, просто не хотел, чтобы они попались кому-нибудь на глаза, не хотел, чтобы кто-то из детишек зашел к нему, увидел их и стал ему выговаривать. Хватит с него выговоров. В эти дни ему хотелось, чтобы его любили, вот и все.