Плоть и кровь

— Перевернись, — сказал он.

— Мне и так хорошо, — ответил Мэтт. Голос у него стал тоньше, гортаннее.

— Перевернись. Делай что тебе говорят.

К немалому его удивлению, Мэтт подчинился. Вилл увидел золотистые мышцы его спины, пуговицы позвоночника. Увидел зад, такой прелестный и невинный, что у Вилла пересохло во рту. Он обожал мужские зады, самую кроткую, самую детскую часть любого мужчины. Увидев голый мужской зад, вы понимаете, что его обладатель, агрессивный, мускулистый и важный, был когда-то маленьким и пугливым.

Вилл лизнул испод Мэттова колена и принялся неторопливо сдвигаться от него вверх. Мэтт снова застонал. Бедра его уже ходили ходуном. Добравшись доверху, Вилл лизнул складочку, помечавшую соединение бедра с ягодицей. Ему не верилось, что он — полный хозяин этого огромного тела. Он прошелся языком до всхолмия правой ягодицы, укусил ее — немного сильнее, чем намеревался, однако Мэтт, судя по всему, возражений против этого не имел. Вилл покусывал его зад и ощущал себя могущественным и большим, как никогда. Людоедом, изловившим миссионера. Большой белый человек из мира денег и ружей был сейчас просто едой, блюдом. Язык Вилла вскользнул в расщелину Мэттова зада. От зада исходил кисловатый, человеческий запашок, вызвавший у Вилла обновленный прилив желания и гнева. О собственном удовольствии он не помышлял. Он должен был пожрать Мэтта. Должен был возобладать над его телом так, чтобы Мэтт никогда больше не смог почувствовать свое превосходство над кем бы то ни было. Никогда не смог бы глумиться. Вилл провел языком по складке между ягодицами, вставил его кончик в анальное отверстие. Да, белый человек, да, торговец оружием, в тебе нет ничего такого, чего я не мог бы съесть. Твои ружья бессильны против языка и зубов того, кто по-настоящему голоден. Я поедаю тебя со всеми твоими правилами. С твоей глумливостью. Я поедаю тебя. Сейчас.

— Оуу! — выкрикнул Мэтт. — О Господи!

— Повернись снова, — приказал Вилл. Мэтт подчинился. Теперь член его был напряжен так, что, пожалуй, мог бы и лопнуть. Вилл лизнул его мягкий красный кончик. Мэтт дышал стесненно и быстро, как спринтер. И с каждым выдохом постанывал, издавая низкие, молящие звуки: «Оу? Оу? Оу?» Вилл обхватил член губами. Вот теперь я съем самую главную твою часть. Ты уйдешь в меня и никогда уже к себе не вернешься. Я съем тебя, и часть твоего существа останется во мне навеки. И он принял в себя весь член Мэтта. Рот Вилла двигался вверх и вниз, не очень быстро. Он пощипывал яйца Мэтта, потом погрузил палец в глубину его зада.

Мэтт кончил с тонким взвизгом, которого Вилл не ожидал. Бедра Мэтта стиснули голову Вилла, и он затерялся в этой плоти, уши его были зажаты, рот полон спермы.

А потом все закончилось. Мэттовы бедра обмякли, раздвинулись, Вилл выпустил его член изо рта.

— Фууу, — выдохнул Мэтт.

Вилл улыбнулся. Мэтт дважды дернул себя за член, поднес пальцы к носу. Вилл ждал: что дальше? Мэтт зевнул.

— Вот, значит, оно какое, — сказал он, — ваше шоу.

— Это всего лишь первый акт, — ответил Вилл. — Как ты?

— Все нормально. Отлично. Слушай, поздно уже. Мне нужно выспаться.

Что означают эти слова, Вилл не понял. Может быть, Мэтт хочет провести рядом с ним всю ночь?

— Да, пожалуй что поздновато, — согласился он. Голова его все еще немного кружилась — от секса, от собственной эрекции. Виллу хотелось войти в Мэтта, услышать похвалы своему искусству, залить семенем весь его мускулистый живот.

— У меня завтра трудный день, — сказал Мэтт. — Тебе лучше уйти.

— Хорошо, — ответил Вилл. Лицо его вспыхнуло, однако заставить себя потребовать каких-то ответных услуг он не мог. Не мог унизиться до такой степени. Он встал, начал одеваться. И пока он одевался, Мэтт сказал:

— По-моему, я тебе не говорил. Я собираюсь жениться.

— О. Поздравляю. Ты моего левого ботинка случайно не видел?

— А ты никогда о женитьбе не думал?

— Нет. Никогда.

— Подумай. Парень ты видный, можешь найти себе по-настоящему хорошую женщину.

— Это не то, чего я хочу, — сказал Вилл.

— А чего ты хочешь? Сделать карьеру вот на этом?

— На чем?

— На этом. — Мэтт обвел рукой голую комнату, два их тела. — На пидорских делах.

— Мне нравятся пидорские дела.

Мэтт покачал головой.

— Хочешь увидеть фото моей девушки — той, на которой я женюсь? — спросил он.

— Не очень.

Мэтт спрыгнул с кровати, ушел голышом в соседнюю комнату. И вернулся с фотографией в серебряной рамке. С его обмякшего члена свисала ниточка спермы.

— Это она, — сказал Мэтт. И показал Виллу снимок хорошенькой блондинки с V-образным личиком и жемчужными бусами на шее.

— Хороша, а?

— Очень хороша. Ну ладно, мне пора.

Мэтт стоял посреди спальни с фотографией в руках. Лицо его раскраснелось, глаза светились.

— Я хочу тебе кое-что сказать, — произнес он.

— Что?

— Я проделал все это только для того, чтобы посмотреть, понравится мне или нет. Когда человек собирается связать себя на всю жизнь, у него, естественно, разыгрывается любопытство. И знаешь что? Меня чуть не стошнило. Меня от ваших пидорских дел блевать тянет.

— Сочувствую, — сказал Вилл. — Спокойной ночи.

— Так что я должен поблагодарить тебя. За то, что ты помог мне понять, кто я.

— Было бы о чем говорить. — Вилл вышел из комнаты. Выходная дверь, пока он искал на ней ручку, слегка плавала перед его глазами.

— Спокойной ночи, пидор, — произнес за его спиной Мэтт.

Вернувшись домой, Вилл постоял под душем, настолько горячим, насколько смог выдержать. Потом налил себе стопку бурбона, проглотил его и лег спать. Впоследствии, когда он рассказывал эту историю знакомым, все они говорили одно: такое случается. Нет-нет да и нарвешься на какую-нибудь гадину. Один из них, Деннис, поведал ему о тихоголосом, опрятно одетом мужчине, который два дня продержал его прикованным наручниками к кровати и, судя по всему, видел в протестах Денниса лишь завуалированное свидетельство наслаждения, которое тот испытывает. У Рокуэлла имелось в запасе с полдюжины историй об унижениях более заурядного свойства — на автобусных остановках, в парках, в мужской уборной Британского музея. Такие истории были у каждого гея. Их грабили, избивали, выкидывали голыми из машины на автомагистрали Нью-Джерси. Дела самые обычные — такое случается. Потом они преобразуются в занятные рассказы, во фронтовые воспоминания, пройдя через них, ты обретаешь достойную репутацию. Нацистский ангел Мэтт, как назвал его Рокуэлл, был лишь эпизодическим персонажем мистерии о страстях Вилла. Рокуэлл сказал ему: «Представь, как этот несчастный козел женится на своей милой дурочке, а после начинает тайком шнырять по барам и киношкам. Поверь мне, я такое много раз видел. Они звереют, только когда заденешь их за живое. Почти жалкого шмука минутой молчания и забудь о нем».

В правоте Рокуэлла он не сомневался, однако и забыть о Мэтте не смог. В памяти Вилла застряло его спокойное презрение, то, как он стоял голый, облитый резким белым светом, держа в руках фотографию девушки. Вилл словно видел, как Мэтт, исполненный спокойной решимости и облаченный в строгий костюм, вступает, выпятив челюсть, в тишину правительственного здания, и на него накатывал страх, жгучий, как ледяная вода.

1979

Это был не роман . Роман— слово, неверно описывающее то, что происходило со Сьюзен. Но тогда что же? Ошибка, это она готова была признать. Постоянный соблазн, которому она оказалась — временно — не способной или не пожелавшей противиться. Когда она думала о женщинах, завязавших роман, ей представлялись комнаты в отелях, заплаканные вечера, целая галактика страстей и сожалений. А здесь был секс и что-то еще — сдержанная привязанность, удивительным образом напоминавшая дружбу, которую она знала девочкой. Романы обдумываются заранее и тянутся мучительной последовательностью тайных свиданий. А она и Джоэл просто ложились в постель, когда у них возникало такое желание и когда позволяли обстоятельства. Он был обрезчиком деревьев, своего рода декоратором, арбористом. Сьюзен знала, что на этом слове построена какая-то непристойная шутка, хотя сама ее никогда не произносила, даже про себя, да, собственно, толком и не помнила. Она и Тодд прожили в их коннектикутском доме меньше трех месяцев, когда Джоэл приехал к ним, чтобы заняться немолодым уже вязом, которому удалось — единственному во всей здешней прославленной обилием деревьев округе — справиться с «голландской болезнью». Едва купив дом, Тодд и Сьюзен узнали, что они — хранители драгоценности, памятника. Соседи порекомендовали им — правильнее сказать, приказали — последовать примеру прежних владельцев дома и раз в полгода приглашать Джоэла, дабы он подтверждал ничем не объяснимое доброе здравие их вяза. Вяз этот свидетельствовал всему Дарьену о возможности спасения, о будущем, которое не способен уничтожить даже неутолимо прожорливый недуг. И Сьюзен послушно вызвала Джоэла, коренастого, обходительного мужчину лет примерно сорока, — он курил трубку, вид имел несколько извиняющийся и неизменно был окружен облачком, в котором аромат табака мешался с древесными запахами. Он походил на обитателя леса, недоверчивого, каждый миг готового удариться в бегство. В нем ощущалась присущая таким животным смесь настороженности с устремленностью к некой загадочной цели. При первом его появлении Сьюзен смотрела, как Джоэл бесстрашно поднимается по раздвижной хромированной лесенке, чтобы отпилить засохшую ветку, и дивилась тому, с какой истовостью он отдается своей простой работе. Ветку он отпилил, быстро и деликатно орудуя ножовкой, а когда ветка упала на землю, спустился вниз и отнес ее в свой грузовик — с явственной нежностью, так, точно на руках его лежал только что скончавшийся, пользовавшийся всеобщей любовью домашний зверек. Черные волосы Джоэла были острижены очень коротко; он носил высокие желтые ботинки и клетчатую зеленую куртку. Сьюзен он показался странно романтичным, многое знающим человеком, у которого имеется в жизни только одна цель и который, подозревала она, отправившись с ней на лесную прогулку, смог бы назвать ей все, что они по дороге увидят. Он постоянно насвистывал; ездил на грузовике, на дверце которого было большими синими буквами выведено его имя.