Здравствуй, грусть

что меня словно ударили - нанесли удар ниже пояса, - мне больно, я за-дыхаюсь от злости на самое себя. Я так близка к тому, что назы-вают муками нечистой совести, что мне приходится искать спасе-ния в простых жестах - закурить сигарету, поставить пластинку, позвонить приятелю. Мало-помалу мысли мои отвлекаются. Но мне не нравится, что я вынуждена цепляться за свою короткую память, за легковесность своего ума, вместо того чтобы с ними бороться. Я не люблю признаваться в этих своих свойствах даже тогда, когда могла бы порадоваться им.

Глава десятая

Удивительное дело - судьба любит являться нам в самом не-достойном или заурядном обличье. В то лето она избрала обличье Эльзы. Что ж, красивое или, вернее, привлекательное обличье. К тому же Эльза великолепно смеялась, заразительно, самозаб-венно, как это свойственно одним только недалеким людям.

Я быстро уловила, как действует этот смех на отца, и подстре-кала Эльзу выжимать из него все возможное, когда нам пред-стояло "застигнуть" ее с Сирилом. "Как только услышите, что мы с отцом близко, - наставляла я ее, ничего не говорите, просто смейтесь". И едва раздавался этот упоенный смех, лицо отца мгновенно искажалось от ярости. Роль режиссера по-преж-нему увлекала меня. Все мои удары попадали точно в цель: при виде Эльзы и Сирила, которые выставляли напоказ свои несуще-ствующие, но вполне правдоподобные отношения, мы оба с отцом бледнели, вся кровь отливала от моего лица, так же как от его, это была загнанная вглубь жажда обладания, которая хуже любой муки. Сирил, Сирил, склонившийся над Эльзой... Это зрелище разрывало мне сердце, а между тем я сама подготавливала его вместе с Сирилом и Эльзой, не подозревая, какой силой оно обла-дает. На словах все легко и просто; но стоило мне увидеть про-филь Сирила, его смуглую, гибкую шею, склоненную над при-поднятым к нему лицом Эльзы, и я готова была отдать все на свете, чтобы этого не было. Я забывала, что сама это подстроила.

Но если отбросить эти эпизоды, повседневная жизнь была заполнена доверием, нежностью и - мне больно произнести это слово - счастьем Анны. Да, никогда я не видела ее более счастли-вой - она вверяла себя нам, эгоистам, не подозревая ни о наших бурных желаниях, ни о моих гнусных мелких интригах. На это я и рассчитывала: из сдержанности, гордости она инстинктивно избегала каких бы то ни было ухищрений, чтобы крепче привя-зать отца, какого бы то ни было кокетства, кроме одного-была красивой, умной и нежной. Мало-помалу я начинала ее жалеть. Жалость - приятное чувство, устоять перед ним так же трудно, как перед музыкой военного оркестра. Можно ли ставить мне его в вину?

Однажды утром необычайно взволнованная горничная при-несла мне записку от Эльзы: "Все улаживается, приходите!" Мне почудилось, будто стряслась катастрофа - я ненавижу развязки. И все-таки я пришла к Эльзе на пляж, лицо ее сияло торжеством:

- Час назад я наконец-то встретилась с вашим отцом.

- Что он вам сказал?

- Сказал, что ужасно жалеет о том, что произошло,