Беглец (СИ)

Раньше ему казалось, что он кого-то любил, но сейчас обнаружилось, что такого сильного чувства, которое Семеныч испытывал к Ней, он не испытывал никогда.

При этом Семеныч Ей не верил вообще. В принципе не верил. Он не верил в то, что Она его любит. Семеныч не считал, что все, что Она ему говорила, являлось ложью. Что-то, может быть, и было правдой. Но это «что-то» было совсем незначительным, пренебрежимо малым, по отношению ко всему остальному. Семеныч понимал странность таких отношений, но ничего не мог с собой поделать. Семеныч очень любил Ее. Несмотря на то, что не верил.

«Каждому по вере его» – понравившееся ему изречение, которое раньше Семеныч часто цитировал по поводу и без повода. Эта фраза подходила к его внутренней философии. До встречи с Ней. А теперь его жизненная философия рушилась. Размывалась во времени. Как песочный замок, построенный детскими руками на берегу моря, размывается набегающими волнами. «Каждому по вере его» означало, что то, во что веришь, реализуется. И чем сильнее веришь, тем вероятнее реализация. Но Семеныч не верил Ей. Не верил. И при этом любил все сильнее и сильнее. Если бы неверие Семеныча соответствовало смыслу этого изречения, то Ее не оказалось бы в его жизни. Но Она была. И становилась все больше и больше, иногда вообще все собой затмевая. Этого Семеныч не мог объяснить себе и списать на обычное влечение мужчины к женщине.

«Бред какой-то, – часто думалось Семенычу. – Подумаешь, красивая девушка, молодая женщина. Что в ней такого, что заставляет сходить с ума? Ничего? Или все? Все или ничего? А это разве не одно и то же?» – мысли Семеныча путались, настроение падало. Чем сильнее падало, тем менее он хотел с Ней встречаться, чтобы не испытавать это «похмелье» после встреч, и тем больше думал о Ней. Эти мысли эти не давали ему покоя, но ни к чему не приводили. Он просто думал о Ней и ничего не соображал.

Но, когда они встречались, мысли Семеныча почти полностью исчезали. Он целовал Ее, и боль отступала. Он дышал Ее дыханием, и ему становилось спокойно. Он смотрел в Ее глаза и видел вечность.

Ему иногда казалось, что Она удивляется, почему он так на Нее смотрит, но не спрашивает, потому что не хочет от него получить ответ. Семеныч посчитал, что тогда и Ей самой пришлось бы рассказать о своем отношении к нему. А в такие минуты, наверное, Ей не хотелось говорить неправду. Все Ее попытки объяснить свое отношение к нему, Семеныч не принимал. Он знал, что восторженные слова Ее в его отношении не могут быть правдивыми. Семеныч подсознательно ощущал Ее неискренность. Но какая правда скрывалась за этой ложью, он понять не мог.

– Кто ты? – неоднократно спрашивал у Нее Семеныч, но Она не отвечала или «уходила» от ответа, очаровательно придумывая какую-нибудь шутку.

«А человек ли она вообще?» – нередко приходила к Семенычу беспокойная мысль…

«Все она врала. Ей было интересно уничтожить меня. Из любопытства. Все эти нереальные события начали происходить только после встреч с ней. Я, как наркоман, жил все это время. То нереальный бред наяву, то нечеловеческие ломки. Это не Ребенок – бес, а она. А теперь, добив меня, она найдет себе другую жертву, – Семеныч включил телефон. Посыпались сообщения о Ее непринятых вызовах. – Что еще ты от меня хочешь?»

«Я не хочу тебя больше ни видеть, ни слышать, ни знать», – набрал Семеныч сообщение и отправил.

– С меня хватит, – он вышел из машины.

Она шла по центральной улице, сжимая телефон в руке. Беспокоилась о молчании Семеныча и тревожилась о появлении Ребенка.

«Еще и номер моего телефона откуда-то узнал! Он следит за нами. Никакая это не галлюцинация!»

Звук сообщения заставил Ее остановиться.

«Я не хочу тебя больше ни видеть, ни слышать, ни знать».

Это было похоже на закрывающуюся крышку гроба. Она прочитала сообщение и выронила телефон из рук, словно обожглась о раскаленное железо. Тупо смотрела на дисплей, который погас через полминуты. Она не могла сдвинуться с места.

– Девушка, у вас телефон звонит, – проходящий мимо старик показал тростью на разрывающийся аппарат под Ее ногами.

– Да, – подняла Она телефон с земли. – Маш, давай завтра поговорим. Мне сейчас ни до кого.

– Толик! – всхлипывала Маша в трубку. – На него наехала машина!

– Что?!

– Его сбила машина полчаса назад. Черная ауди. И уехала. Никто в шоке и номеров не запомнил.

– И что?! – Она сообразила, что черная ауди могла принадлежать Ребенку.

– Перелом ребер и еще что-то, – прерывисто говорила Маша. – Он в порядке, сам позвонил и сказал, что все почти нормально, но он долго проваляется в больнице.

«Семеныч! – взмолилась Она. – Что же это происходит?!»

Она дрожащими пальцами набрала номер Толика.

– Я знаю, кто тебя сбил! – выпалила Она.

– Я тоже знаю. Я видел его, – прохрипел Толик. – Не вздумай об этом говорить. Мне кажется, будет хуже. А сейчас он поставил меня на место за то, что я его ударил.

– Как ты себя чувствуешь?

– Ничего. Терпимо. Жить буду. Ты… Ты поберегись этого парня. Не знаю, что у вас произошло.

– Ничего у нас не произошло.

– Не хочешь говорить, не надо. А о том, кто на меня наехал – никому не рассказывай.

– Но почему? Я знаю, где он живет. Его посадят! – и тут же Она вспомнила, как исчезал Ребенок, уносимый в окно ураганным порывом ветра и исчезаемый в воронке искрящегося света.

«Так он и из тюрьмы выберется», – подумала Она.

– Не надо, я прошу. Я не хочу связываться с этим ненормальным парнем. Слава богу, я жив. Я видел его глаза. Это безумец. Обещай.

– Хорошо, – согласилась Она. – Зайду завтра к тебе. Тебя в хирургию положили?

– Не. Не надо, – стал заикаться Толик. – Я не трус, конечно. Ты извини, но я больше не хочу, чтобы этот парень видел меня рядом с тобой. Откуда я знаю, что у него на уме? Ревность, безумие. В общем, мы коллеги и точка. Пойми меня правильно.

– Я поняла. Прости меня, это все из-за меня. Извини.

– Все нормально. Ты мне не звони больше. Я через Машу все передам.

– Ладно, ладно. Не волнуйся. Выздоравливай.

Руки Ее тряслись. Она еще раз перечитала сообщение от Семеныча. Теперь обнаружилась некоторая связь.

«Телефон был отключен целый день. По электронке не отвечал. Может, Ребенок и его припугнул чем-то? И Семеныч также не хочет быть в близости со мной, когда за мной охотится маньяк? Ребенок и в те два дня ко мне подступался, а не к Семенычу. Но нет! Семеныч не такой! Он не может бросить меня, чтобы сохранить себя. Семеныч не боится Ребенка. Он, скорее, его убьет, чем позволит себя напугать. Хотя… Хотя, если Ребенок пригрозил спокойствием семьи Семеныча? Да нет! Тогда Семеныч его точно бы задушил на месте, – Она не знала о чем и думать. – Пусть все утрясется. Сообщение пришло от Семеныча, значит, с ним ничего не случилось».

«Ты по-прежнему не хочешь поговорить?» – сообщение от Ребенка.

«Что ты хочешь?».

«Просто поговорить».

«Нет».

«А так?»

Следующее сообщение от Ребенка было мультимедийным. На нечетком изображении Она рассмотрела Семеныча со спины. Он стоял без рубашки. Рядом виднелся его брошенный пиджак и рубашка. Справа – женщина с глубоким декольте на пышной груди округлившимися глазами заворожено смотрит на Семеныча. Фотография явно не была двусмысленной.

Она остановилась. Вздохнула. Мысли все вылетели.

Семеныча Она ревновала. Наверное, впервые вкусив это чувство только с ним. Она ревновала его к прошлому, настоящему, будущему, к женщинам, работе, и даже к его мыслям. Бороться с этим оказалось бесполезным занятием, и честно сознаваясь в этом Семенычу, Она успокаивалась, когда он Ее заверял в том, что нет ни единой причины, ни единого повода для ревности, что он всецело поглощен Ею и принадлежит Ей с того самого первого взгляда на перекрестке.

«Что это такое?», – дрожащими пальцами Она пыталась напечатать сообщение, не попадая от волнения на нужные буквы.

«Его обеденный перерыв сегодня. Вверху дата и время. Данные с камеры внутреннего наблюдения».