Невеста

— Но это ложное, наивное чувство! — воскликнул Кудрявцев. — Оно навеяно атмосферой последних лет, всеми этими разговорами о честности, смелости… Слишком много слов! — Он с некоторой опаской взглянул на Комарова. — Впрочем, вы, вероятно, не разделяете моего отношения…

— Почему же? — усмехнулся Комаров. — Кое в чем разделяю…

— Тогда мы поймем друг друга!

— Возможно, — неопределенно сказал Комаров, — но сейчас я хотел бы уяснить, чем я могу вам помочь?

— Не знаю! — вырвалось у Кудрявцева. — Ничего не знаю… Когда-то и я сидел в этом кабинете. Ко мне также приходили люди по так называемым личным вопросам… — Он обвел комнату медленным взглядом. — Все течет, все изменяется… — добавил он с горькой усмешкой.

— Николай Константинович, — пристально глядя на Кудрявцева, спросил Комаров, — вам и теперь кажется, что это кресло обладает магическими свойствами?

— Нет, нет, зачем же так примитивно? — запротестовал Кудрявцев. — Не место красит человека, и так далее. Но все же…

— Но все же вы хотите сказать, что если бы сидели сейчас в моем кресле, а я там, где сидите вы, то смогли бы дать мне совет?

— Думаю, что да, — ответил Кудрявцев и посмотрел Комарову прямо в глаза.

— Какой? — спросил тот, не отводя взгляда.

— Все зависит от того, хотите ли вы мне помочь.

— Хочу. Очень хочу, Николай Константинович.

— Тогда… в руках секретаря обкома большие возможности.

— Какие?

Кудрявцев молчал.

— Какие? — чуть громче повторил Комаров. Видя, что Кудрявцев не отвечает, он продолжал: — Что ж, давайте подумаем вместе. Как говорится, переберем все возможные варианты. Допустим, я попытаюсь поговорить с вашей дочерью. Но вдруг она не захочет разговаривать со мной об этом? И, откровенно говоря, будет права. Когда-то в таких случаях пробовали вызывать юношу или девушку на комсомольское бюро или в райком… Но я не думаю, чтобы вы хотели этого… — Он вопросительно посмотрел ка Кудрявцева.

— В ваших руках власть… — уклончиво сказал тот.

— Власть? — удивленно переспросил Комаров. — Какую власть вы имеете в виду? И как я могу применить ее к вашей дочери?

— Речь идет не только о моей дочери.

— Понимаю! Этот парень… Но он же осужден.

— Это не исключает возможности провести с ним… воспитательную работу.

Наступило молчание.

Комаров встал и не спеша направился в дальний угол кабинета. Кудрявцев напряженно смотрел ему вслед. Комаров подошел к тумбочке, налил из графина воды в стакан, вернулся и медленно вылил воду в стоявший на подоконнике глиняный горшочек с цветком. Затем подошел к сидевшему в ожидании Кудрявцеву и, остановившись напротив него, сказал:

— Я хочу спросить вас, Николай Константинович: как они будут жить дальше?

— Кто? — недоуменно переспросил Кудрявцев и сделал движение, чтобы встать.

— Нет, нет, сидите, пожалуйста.

— Не понимаю вас, Борис Васильевич! — развел руками Кудрявцев. — Что вы имеете в виду? Ведь цель заключается в том, чтобы прервать их недопустимые отношения!

— Вам не кажется, — медленно сказал Комаров, снова усаживаясь за стол, — что души нельзя прижигать раскаленным железом?

— Зачем вы так говорите, Борис Васильевич? — дрожащим от обиды голосом начал Кудрявцев. — Вы считаете меня способным на жестокость? Впрочем, — он безнадежно махнул рукой, — что я удивляюсь, старый дурак! Сам напросился. Разумеется, именно так вы и должны думать. Вот мы сидим друг против друга. При желании в этом можно увидеть некий символ. Вы как бы олицетворяете собой новое время, а я кажусь вам обломком старого. Все, что вы думаете обо мне, подчиняется этой схеме. Раньше была одна схема, теперь другая. Вот и весь разговор. Так?

— Нет, не так! — с неожиданной горячностью воскликнул Комаров. — К черту все схемы! Как вы не понимаете! Мы… — Он оборвал себя на полуслове. — Простите, я погорячился. Но дело обстоит не так, совсем не так, как вы себе представляете! Мы с вами сейчас не два секретаря обкома — бывший и нынешний, а два человека, два отца, два коммуниста! В наших руках судьбы двух молодых людей. И вы действительно выражаете старое. Но не потому, что старше меня, и не потому, что вы теперь не секретарь обкома. А потому, что хотите навязать людям свое единоличное решение, жестокое, неумолимое! И еще хотите использовать в своих интересах то, что называете властью… Между прочим, — добавил он, успокаиваясь, — вы, Николай Константинович, напрасно считаете, что руководители всесильны. Это иллюзия. Очень опасная и дорого стоящая нам иллюзия. Нельзя руководить, пренебрегая мыслями и чувствами людей.

— Значит, плыть по течению? — с иронией спросил Кудрявцев.

— Нельзя плыть по течению, но нельзя и забывать о нем.

Снова наступило молчание.

— Хорошо, Борис Васильевич, кончим этот разговор, — сказал наконец Кудрявцев. — Я виноват. Не следовало поддаваться настроению. Видимо, это бывает и с жестокими людьми… Не смог сдержаться. — Он усмехнулся. — На минуту мне показалось, что вы хотите помочь.

Он встал. Поднялся со своего места и Комаров.

— Помочь не в силах, каюсь, — сказал он. — Совет, пожалуй, могу дать…

— Какой же?

— Вы очень любите свою дочь?

— У меня никого нет, кроме нее.

— Как бы вам не потерять ее…

— Но если я отдам Валю этому подонку…

— Но действительно ли он так плох? Как мог подонок написать статью, которую вы здесь прочитали?

— В этом предоставляю разбираться вам, — неожиданно оборвал Кудрявцев.

— Что ж, благодарю за совет.

— Это все, что вы можете мне сказать? — с горечью спросил Кудрявцев.

— У меня есть к вам просьба. Попросите свою дочь зайти ко мне.

— Валю? К вам?

Комаров протянул Кудрявцеву руку.

— Пришлите Валю, Николай Константинович, — сказал он. — Очень мне хочется с ней поговорить. Пришлете?

22. Волобуев

Иннокентий Гаврилович Волобуев окончил энергетический институт в 1949 году. С тех пор жизнь неизменно баловала его.

Причина успехов Иннокентия Гавриловича заключалась не только в том, что он был неглупым человеком и способным инженером. Даже среди неглупых и способных он всегда выделялся.

Еще в ранней юности Волобуев понял, что открытая, подкупающе доброжелательная манера держаться облегчает отношения с людьми. В какой-то книге он прочел, что деловые люди Соединенных Штатов Америки взяли улыбку, так сказать, на официальное вооружение и считают ее залогом успеха. Волобуев твердо запомнил это.

В годы, когда он заканчивал образование и начинал служебную карьеру, улыбка была непопулярна. Сумрачно-сосредоточенное выражение лица отличало многих руководящих работников, с которыми ему приходилось иметь дело. Они наглядно демонстрировали, что целиком поглощены государственно важными мыслями и несут на своих плечах неимоверно тяжкий груз.

Но людям свойственно улыбаться. Волобуев понял, что улыбающегося человека полюбит даже тот, кто не привык улыбаться.

Полюбит за приятную слабость, которой сам не подвержен. Многих успехов Иннокентий Гаврилович Волобуев добился благодаря своему умению разговаривать с нужными людьми, благодаря улыбке, редко покидавшей его открытое, ребячливое лицо.

Казалось, все хотели сделать Волобуеву что-нибудь приятное. Он держался столь простодушно и весело, что никто не видел в нем претендента на высокие посты. Но выходило так, что его на эти посты всегда охотно назначали.

Все знали, что биография у Волобуева безупречная. Он был сыном умершего еще перед войной дипломата. Мать его вторично вышла замуж за ответственного работника министерства электростанций. До окончания института Волобуев жил с отчимом и матерью.

После института он работал некоторое время мастером на производстве, потом был взят в министерство. Оттуда его направили на строительство крупной электростанции. Сначала он был заместителем начальника строительства, но уже через полгода стал начальником.

Где бы Волобуев ни работал, всегда получалось так, что в нем видели кандидата на более высокий пост. И его назначение на этот пост воспринималось всеми, как нечто само собою разумеющееся.