Дом на улице Гоголя (СИ)

— Да. Но мне этого хватило.

— И как ты со всем этим разделалась?

— Я вышла из больницы...

— Ты даже в больницу попала?!

— У меня были сломаны челюсть, несколько рёбер, палец. Но главное — повреждённое лицо.

— О! — как от зубной боли сморщился Сергей. — И куда ты пошла из больницы? К тётке?

— В ту квартиру, где была прописана. Тётка сразу же расставила точки над всеми буквами: она меня на порог не пустит. «Выписалась? Выписалась. Обратного хода не будет». А Витька в это время находился в следственном изоляторе.

— Ты подала заявление в милицию?

— Конечно. А ты считаешь, что домашнее насилие должно оставаться безнаказанным?

— Нет, не считаю. Просто удивительно, как тебя на это... действие хватило. Злость, наверное, подхлёстывала?

— Злости не было. Витька был втянут в ту же воронку, что и я. Мы оба понесли заслуженное наказание — я позволила себе крутиться щепочкой в водовороте, он посчитал, что надо ловить момент, пока я не очухалась. К тому же от меня никаких действий и не потребовалось: следователь сам ко мне в палату пришёл, сам заявление составил, мне оставалось только подписать.

— Ты развелась и поехала к деду. — Сергей хотел скорей покончить с самой мучительной, как он полагал, частью Наташиной истории. Но то, что он услышал дальше, радовало ещё меньше.

— Нет, не поехала. Сначала должен был состояться суд, где мне полагалось присутствовать, ну, и развод, конечно. Но не эти неприятные формальности на целый год задержали меня в Сочи. С тем моим лицом жить было нельзя. Врачи чем-то обкалывали рубец, проделывали с ним разные идиотские процедуры, измазывали лечебными грязями, иссекали, снова обкалывали и мазали; однако ничего не помогало, он становился всё безобразней. Я превратилась в гуинпленочку: шрам таким образом оттягивал верхнюю губу, что на моём лице постоянно блуждала гнусная улыбка, а потом ещё и нижнее веко начало выворачиваться.

Единственным человеком, который мог бы реально помочь, был мой дед — у него в друзьях и приятелях состояли важные люди, они сумели бы пристроить меня к хорошему пластическому хирургу за границей. Как я уже разузнала, своих достаточно квалифицированных специалистов в этой области у нас не было. Но между спрятанными от самой себя зеркалами и возможностью спасти положение стояло два заслона. Первый: я не имела права демонстрировать деду свою трансформацию из красавицы в чудовище. Второй: для лечения в европейской косметологической клинике требовались огромные деньги. Я даже приблизительно не представляла, какая нужна сумма, но то, что у деда таких средств нет, мне было ясно.

Из дома я выходила только для бесполезных медицинских манипуляций. Возил меня на лечение отец моей школьной подруги Сони, а её мать приносила продукты. Когда-то мы с Сонькой были первыми красавицами на всю школу. Теперь она холимой и лелеемой женой жила на французском Лазурном Берегу, растила прелестного мальчугана, а я с изуродованным лицом, без шансов испытать материнство, замуровала себя в квартире сочинского морячка.

В средствах я долго не нуждалась. Витька, уходя в плаванье, оставлял мне на расходы приличные деньги, а мне вполне хватало и того, что сама зарабатывала. Его деньги я откладывала, думала, скопится достаточная сумма, куплю Витьке машину, смягчу расставание. Самому Витьке никак не удавалось экономить, он сорил деньгами, шиковал — привык перед Нинкой своей гусарить. Думал, наверное, что на меня это тоже должно производить впечатление. Так вот, я как загнанный, но сытый зверь билась в четырёх стенах.

— Господин Бог! Господин Бог! Если вы, действительно, есть, помогите мне сейчас! Пожалуйста! Да, я убила своего ребёнка, я причинила непоправимый вред себе, доставила огромное горе деду, а потом приняла помощь человека, который был мне не нужен — по существу, использовала человека. Но всё это случилось как бы во сне, в бреду, я этого не хотела! Что же мне, пропадать теперь? Господин Бог, спасите меня! — Я ходила по квартире из угла в угол и твердила эти, наверное, смешные слова, но это было единственное действие, которое я тогда могла предпринять.

Я убедила себя, что, если человек сосредоточится на просьбе о помощи, если будет крепко верить, что его услышат, то помощь придёт. Моряки, терпящие бедствие, день и ночь передают в огромный океан свой «SOS». Вот и я передавала. И мой океан меня услышал. Ты допускаешь, Серёжа, что в безвыходной ситуации нас могут услышать и спасти?

— Я во всю эту метафизику как-то не очень ... Но ты получила помощь?

— Она свалилась на меня. В один день решились обе проблемы — и с дедом, и с деньгами на косметические операции. Сначала я неожиданно вспомнила о Витькином подарке. Вскоре после свадьбы он, ещё влюблённый и счастливый, подарил мне украшения. Когда-то их за тысячу рублей продала Витьке моя тётя Нина. Он подарил цацки своей Нинке, но, в очередной раз осерчав на жену перед уходом в рейс, отнёс их на хранение своей матери — не хотел, чтобы Нинка красовалась в них перед своими ухажёрами. «Хоть это уцелело, а так ведь всё огребла, зараза», — сказал Витька, и, не чувствуя ни малейшей неловкости, передарил украшения мне. Я, действительно, жила как во сне — засунула куда-то и напрочь о них забыла.

Наташа перерыла огромный шкаф, занимавший половину спальни, и, наконец, извлекла из него изящный футляр, обтянутый зелёным сафьяном. На крышке замысловатой серебряной вязью был выведен вензель в виде обвивающих друг друга букв «К» и «О». Футляр был закрыт, маленький серебряный ключик торчал из прорези. Внутри она обнаружила драгоценный гарнитур великолепной работы с вправленными в белое золото бриллиантами и изумрудами — колье, серьги и кольцо. Тут же пришло отрезвление: откуда у тётки могла появиться такая роскошь? Будь это на самом деле драгоценности, они представляли бы собой целое состояние, а Витька купил украшения у тётки всего за тысячу рублей. Но гарнитур был прекрасен! Наташа принялась рассматривать всё внимательнейшим образом. Клейма ювелира, высокопрофессиональная работа, сложная бриллиантовая огранка прозрачных камней и простая изумрудная огранка зелёных, даже качество футляра — украшения никак не могли быть дешевкой. Убедительней всего была игра света в камнях — дробящееся переливание-сверкание мелких бриллиантов и раздельные короткие вспышки в крупных изумрудах.

Когда после окончания школы Наташа уже было собралась ехать к деду, он неожиданно сам нагрянул в Сочи, чтобы везти её в Загряжск. Наташа считала себя вполне взросленькой, к деду уже не раз ездила самостоятельно, и её удивила такая сверхопека. «У меня есть дело к твоей тёте Нине», — объяснил свой приезд дед. Тогда и произошёл тот непонятный разговор на кухне за закрытой дверью, случайно подслушанный Наташей.

— Видела я эту зелёную коробку. Плоская такая, завитки блестящие сверху. Помню, как же. Так это было ещё при Елизавете, дочке вашей, покойнице. Может, она коробочку на хранение куда отдала, или подарила кому. Откуда мне знать?

— Поймите, Нина, это семейная реликвия. — Кажется, дед не верил в искренность родственницы. — Только в этом одном и заключается её ценность, а существенной материальной цены она не имеет. Это досталось Лизоньке от моей покойной жены, а теперь должно принадлежать Наталье.

Натальей дед никогда её не навеличивал, поэтому Наташа не сразу догадалась, что речь идёт о ней. Тогда она поняла лишь, что существовало нечто вроде семейного талисмана, который теперь утрачен.

Получалось, что Наташины представления о деде, как оторванном от жизни идеалисте, совершенно не соответствовали действительности — дед хитрил, уверяя Нину, что украшения в «плоской зелёной коробке» большой цены не имеют. А тётка к тому времени уже пристроила драгоценности за тысячу рублей, и, наверное, считала, что совершила удачную сделку. Если бы она только знала, как прогадала!

Наташа всплакнула над футляром с драгоценностями: мама нашла способ вернуть дочке её лицо. Ещё Наташа успела подумать: может быть, хотя бы кольцо получится оставить себе — «это должно принадлежать Наталье», — и тут позвонили в дверь. В глазок она увидела тётку, спросила через дверь, чего той понадобилось, и услышала: