Дом на улице Гоголя (СИ)

— У меня не может быть детей. — Чудовищное известие прозвучало как приговор Сергею.

— Это точно? — спросил он, ещё на что-то надеясь.

— Точнее не бывает, — Наташа отвернулась.

— Это из-за нашего... из-за меня?

— Не знаю, из-за тебя, или из-за меня, но это произошло тогда, после четвёртого курса, в Сочи. И давай закончим на этом разговор, поздно уже.

К утру Сергей отчётливо понимал, что по-прежнему ничего оставить не получится. Он варил кофе, подсушивал хлеб для тостов и думал о том, что скажет Наташе, когда она проснётся. Адекватно ситуации прозвучало бы только одно: «Я ухожу из семьи. Давай поженимся», и Сергей знал, что этого не произнесёт.

В Никольском он сам захотел приносить в постель завтраки для любимой, и делал это впервые в жизни. Его прежние интрижки на стороне были слишком мимолётными, чтобы успели завестись привычки и традиции, Оксана не допускала мужа на кухню, и правильно — это сугубо женская епархия, так то семья, а здесь, в Никольском, царили не чётко регламентированные супружеские обязанности, а недисциплинированные нежные чувства. Сергей получал колоссальное удовольствие, когда любимая, почувствовав аромат свежесваренного кофе, улыбалась, не открывая глаз, и только потом окончательно просыпалась. А в это утро его появление в спальне с подносом в руках должно было выглядеть жалким, даже шутовским. Но идти ему никуда не пришлось, в кухню вошла Наташа, умытая и причёсанная. Ах, как она деликатна, растроганно думал Сергей, глядя на любимую женщину воспалёнными от бессонной ночи глазами.

— Спасибо за кофе, Серёжа. Я уеду сейчас. Ты пока не звони, — Наташа казалась спокойной, даже поскучневшей.

Спустя несколько дней она позвонила сама.

— Не хочешь рыбку половить, Серёжка? — как ни в чём ни бывало, спросила Наташа. — Я бы посидела с удочкой. Только давай договоримся сразу: мы не возвращаемся к последнему разговору, не занимаемся бесполезными сожалениями. Мне хотелось бы поговорить о деле.

За дни, прошедшее после ошеломляющего Наташиного признания, Сергею открылось много неожиданного. Он привык считать, что их отношения с Наташей — это, прежде всего, его забота о ней, его поддержка, его сочувствие. Но он так и не смог помочь подруге, а вот она дала ему немало. Наташа не твердила день и ночь о том, что он талантлив, что зря смирился со своей ролью институтского препода, что способен на большее. Но Наташа верила в него, и, откуда ни возьмись, появились идеи, некоторые из них потихоньку уже пробовали воплощаться. Сергей поучаствовал в заметном архитектурном конкурсе. Победить ему, правда, не удалось, но появились новые интересные контакты, и, в конце концов, ему предложили небольшой, но технически сложный проект, с приличной, между прочим, оплатой. Мало того, что Наташа помогала ему в работе над проектом — как выяснилось, она не всё успела забыть, — по причине того, что дома у Сергея не было подходящих для работы условий, это ещё и происходило на улице Гоголя.

Даже если бы он умудрился впихнуть куда-нибудь большой стол и кульман, у него ничего не вышло бы в своей квартире — Оксане не был нужен его успех, он таил в себе угрозу её отлаженному маленькому мирку. А Наташа не сомневалась, что пора ввязываться в драку, и Сергею стало интересно жить. Обозначились проблемы, заставлявшие напрягать мозги в поисках нестандартных решений. Так, скоро стало ясно, что без собственной структуры, способной зарабатывать деньги проектировкой и строительством дач, бань, сараев, чего угодно, лишь бы платили, ему не выйти на уровень достойной архитектуры, где быстрых денег ждать не приходилось.

— Зря я, что ли, оканчивала экономический? — заявила Наташа. — Создадим кооператив. Дерзай, я возьму на себя организационную часть. Если понадобиться, уйду с завода, тем более, что надоел он мне пуще горькой редьки.

Вот об этом и хотела поговорить Наташа, когда звала Сергея на рыбалку. Лето любви неожиданно трансформировалось в лето страстей по собственному бизнесу. Подбадривая и воодушевляя друг друга, они не ведали сомнений в успехе, верили, что, пробьют железобетонную стену, если это понадобится для дела. Их душевная близость, нарушенная было вытянутой Сергеем откровенностью Наташи, вернулась, но сейчас в ней оставалось мало их прежнего почти болезненного стремления заполнить друг другом пустоту, в которой оба много лет пребывали. Он героически взваливал на себя гору забот и проблем, она была ему помощницей; он радовался, что нашлось дело, которое захватило раненую подругу, она понимала это, и была благодарна.

Осенью появились первые заказчики, первые заработки — первые результаты, и стало ясно, что ничего утопического в их планах нет. Дело пошло, их строительный кооператив заработал, и, несмотря на яростные протесты жены, Сергей уволился с кафедры. Он занимался проектировкой, доверяя разрабатывать отдельные узлы тем своим бывшим студентам, которых наметил в сотрудники будущего частного архитектурного бюро. Труд молодых сотрудников хорошо оплачивался, но не это было их главной мотивацией. Не оттого они добросовестнейшим образом корпели над убогими фантазиями нуворишей, пытаясь хоть как-то соотнести их с культурными нормами. У ребят появилась цель — высокая архитектура, и они верили, что бывший препод сможет на неё вывести. Наташа не только освободила Сергея от всех бумажно-бюрократических забот, но и, предварительно окончив соответствующие курсы, взяла на себя бухгалтерию. Всё больше времени Сергей проводил на улице Гоголя. Наташа оставалось не слишком разговорчивой, но для их душевного соучастия разговоры перестали играть важную роль.

Зимой, когда заработавший механизм перестал требовать от них постоянных усилий, Наташа уговорила деда надиктовывать ей воспоминания. Она убеждала Ивана Антоновича, что рано или поздно понадобятся свидетельства людей, прошедших через богатый на перемены и события российский двадцатый век. Пусть мемуары будут отрывочными, но с точными, может быть, малозначительными на чей-то взгляд, деталями, с атмосферой тех лет, с непосредственными переживаниями.

— Расскажи о том, как и почему ты оказался в Загряжске. Расскажи о том, как вы пережили войну. Если живой памяти не будет хватать, начнётся мифотворчество.

— Мифотворчество в любом случае начнётся, никакие свидетельства ему не помешают. Так устроен человек: тьмы низких истин всегда будет дороже нас возвышающий обман, — возражал Иван Антонович, но, в конце концов, согласился повспоминать.

— Я тебе, Наташенька, о многом рассказывал, но, когда формулируешь мысли для отображения их в письменном виде, появляется упорядоченность, вспоминаются упущенные детали. Даже если это нужно только тебе одной, уже есть смысл.

— Как минимум, нас уже двое заинтересованных, — вставил Сергей, подняв голову над чертежом.

Начались вечера, когда Сергей работал над очередным проектом ещё одной помпезной дачи и в пол-уха слушал рассказы Ивана Антоновича. Дед вёл неспешный рассказ, Наташа стучала по клавишам пишущей машинки, а душа Сергея наполнялась тихой радостью. «Вот бы ещё дорваться до настоящей творческой работы, тогда было бы полное счастье», — думал он, умилённо глядя на дорогих ему людей. О том, что счастье это ворованное, Сергей не думал совершенно. Он возвращался домой, подбрасывал к потолку радостно повизгивающую дочку, перешучивался с сыном, обсуждал обыденные, но бесконечно важные вещи с женой, отправлялся с ней в постель, исправно выполнял супружеские обязанности, и это становилось последним аккордом в создании его жизненной симфонии.

Но тёмные тучи на личном небосклоне Сергея всё же наблюдались. Самая мрачная из них, временами застилавшая собой всё его небо, наползала всё с той же со стороны — от неустроенной жизни подруги. Эта туча, способная однажды пролиться дождём Наташиных слёз, за край сознания уходила нечасто. Вторая тучка, поменьше, но тоже довольно настырная: отсутствие ещё одного плеча, на которое он мог бы опереться, отстраивая красивое здание собственного архитектурного бюро. Недостающее плечо ему мог подставить только один человек — Герман Мунц, но Сергею никак не удавалось увлечь его своими идеями.