Дом на улице Гоголя (СИ)

— Тётя Нина тоже ей не обрадовалась?

— Ты знал! — Она кисло улыбнулась. — Такого яростного наезда мне ещё не доводилось переживать. Я и так находилась в полном раздрызге, а после всего того, что тётка прохрипела, прошипела, провизжала, вообще потеряла способность соображать. И её лицо — брр! — Наташа передёрнула плечами, — отвратительное, искажённое злобой, и глаза дико выпучены. Это зрелище не для слабонервных и беременных. Под основной постулат «Ты решила свести меня в могилу», тётка подвела солидную доказательную базу. Родители погибли по моей вине. Бабушка со стороны мамы ушла вслед за дочерью. Бабушка со стороны папы, та, что меня воспитывала, умерла рано — всё горевала о любимом сыне — тоже, получалось, из-за меня. А теперь я за неё принялась.

— Как это — родители погибли по твоей вине? Тебе же тогда только пять лет было.

— Я рано начала свою смертоносную деятельность.

— Как многого я о тебе не знаю, оказывается, — Сергей сделал попытку пошутить.

— Вот-вот. Слушай, узнавай, с кем связался. Меня тогда послали в санаторий — с бронхами что-то такое было. Родителям оставленных в санатории детей, чтобы они своей неуместной заботой не сбивали лечебный процесс, разрешалось навещать детей только по воскресеньям. Мои родные беспокоились, сможет ли их обожаемая Наташенька там адаптироваться — я от семьи оторвалась впервые, в детский сад никогда не ходила, и вообще была исключительно домашняя. По вечерам разрешалось звонить медсестре и расспрашивать про своих чад. Из сведений, которые мама получала первые три дня, следовало, что я бодро вливаюсь в детский коллектив, а на четвертый день трубку взяла другая сотрудница и ответила примерно следующее: «Уже не плачет, но ещё не ест». Мама взволновалась и умолила подозвать меня к телефону. Отлично помню, как женщина в медицинском халате убеждала меня не расстраивать маму, не плакать и не жаловаться. Я и не собиралась никого расстраивать, но когда услышала мамин голос — тогда я слышала его в последний раз — разревелась и стала кричать в трубку: «Мамочка, забери меня отсюда! Пожалуйста! Сейчас приезжай, сейчас! Я больше не могу здесь!». Мама пообещала, что они с папой скоро приедут и заберут меня». Я уточнила, придётся ли мне ещё спать в санатории, и мама ответила, что не придётся. Дело было в декабре. Стояла мерзкая погода, мела мокрая метель пополам с дождём, дороги к вечеру обледенели. Надо было подниматься по горной дороге, невысоко, правда, но всё равно, это сложная дорога. Нет, я не могу дальше...

— И не надо. Всё ясно. Неужели эта сволочь, тётя Нина твоя, смогла навесить на тебя такое обвинение?

— Я была раздавлена чувством вины перед дедом, и тёткины вопли меня добили. И потом не только во мне было дело. Бабушка с тётей Ниной уговаривали родителей отложить поездку до утра, папа тоже склонялся к тому, что сейчас ехать не стоит. Но мама плакала, не находила себе места: «Я сказала, что ей больше не придётся ночевать в санатории. Она ждёт! Тут ехать-то всего полчаса». Так что, сначала моя ненормальная мать, родившая такую же ненормальную дочь, причинила много горя тёте Нине, а теперь я созрела, чтобы довершить начатое.

После того, как выяснилось, что срок для медицинского аборта упущен, тётка привезла меня в какую-то грязную халупу на окраине города ... Я была не в состоянии ни сопротивляться, ни толком осознать, что со мной происходит. Непереносимая боль, потом огромная лужа крови, потом больница, операционный стол. В-общем, закончилось всё плохо. Но могло быть и похуже: эти две гадины долго колебались, везти ли меня, истекающую кровью, в больницу, где я могу их заложить — тогда обеим светила тюрьма — или вывезти за город и бросить там на верную смерть. У горе-акушерки совести оказалось больше. Она строго-настрого проинструктировала меня насчёт того, что я-де сама нашла кого-то для подпольного аборта, кого именно, не скажу, не знаю, адреса не помню, и велела тётке доставить меня в больницу.

Сергей сидел, уткнувшись головой в подобранные колени.

— Бедная моя. Бедная моя. Бедная моя. — Повторял он с мукой.

— Теперь о моём замужестве со шрамом.

— Хватит! Хватит, Наташа. Нужно сделать передышку. Как-нибудь потом.

— Никогда не наступит это «как-нибудь». Или всё расскажу сейчас, или больше не решусь. Ты же сам когда-то пожелал быть моей жилеткой, что ж теперь?

— Я не о себе... Я готов...

— Тогда слушай дальше. Более-менее подлечившись, я приехала к тётке, чем удивила её до крайности. Она не навещала меня в сочинской больнице, не приехала в Краснодар забирать меня домой из краевой больницы, и была уверена, что я догадаюсь: в Сочи мне делать нечего, хочешь не хочешь, а нужно возвращаться к деду. Стоял жаркий сентябрь, курортный сезон заканчиваться не собирался, тётка жила в гараже, а в нашей квартире мельтешило человек пятнадцать отдыхающих. Тётка зашипела про чемодан-вокзал-Загряжск, но мне казалось совершенно невозможным предстать перед дедом в том измочаленном состоянии, в котором я тогда находилась, и решила срочно выработать бойцовские качества. Я потребовала у тётки часть денег за летнюю сдачу квартиры в аренду, и заявила, что немедленно желаю перебраться к себе домой, туда, где я прописана, где родилась и выросла, и что мне не нужна там компания чужих людей. Выступление получилось удачным, мне и сейчас приятно о нём вспоминать, в нём было и про милицию, и про нетрудовые доходы от квартирантов, и про тёткину роль в моём криминальном аборте, закончившимся не лучшим образом. Тётка струхнула, хвост поджала. Денег она, правда, отдала мне немного, и квартирантов не выселила, но пообещала, что вскоре мы переберёмся домой.

Я понимала, что мой бойцовский дух скоро испарится, никогда не была нахрапистой — ты же знаешь. От мысли, что придётся жить в одной квартире с этой гадиной, меня просто тошнило. Но для того, чтобы вернуться к деду, сначала необходимо было отскоблить себя от невидимой стены, по которой меня размазали, для этого требовалось какое-то время, как я предполагала, месяц-два. Море всегда меня лечило, на него у меня была вся надежда.

Тем, кто не рос на море, не понять, насколько оно доброе и сильное. Я не сомневалась, что море возродит меня, заново склеит из осколков. Почти сутки напролёт я проводила на берегу, благо, за нашими гаражами сразу начинался дикий пляж. Я и спальник перетащила на берег, с тёткой старалась встречаться только в тех случаях, когда этого никак нельзя было избежать. А она вдруг поласковела. Для поправки моего драгоценного здоровья фрукты приносила, которые я могла задаром набирать сколько душе угодно в саду родителей моей школьной подруги Сони. Чистое постельное бельё выдавала, которое мне, как ты понимаешь, в спальном мешке было ни к чему, другие столь же ненужные услуги тётка подозрительно любезно предлагала мне каждый день. Дело явно к чему-то шло. И однажды вечером она пришла на берег, где я проводила время за поеданием арбуза и созерцанием моря.

Тётка явилась в самый неподходящий момент — солнце уже опустилось к самому горизонту. Наташа тысячи раз видела морской закат, и каждый раз её охватывало волнение, когда по волнам пробегала золотая солнечная дорога. И в тот сентябрь, как бы тяжело ей ни было весь день, те минуты, когда солнце отправляется спать в море, давали силы жить дальше. Если бы тётка пришла немного раньше, когда Наташина душа ещё не открылась навстречу предстоящему чуду, вряд ли тогда ей удалось сломать племянницу.

— Видала, как Витька на тебя поглядывает? — начала разговор тётка.

— Какой Витька? — спросила Наташа, сосредотачиваясь на том, чего тётка не сумела отнять в этот закатный час — на арбузе, хотя прекрасно понимала о ком идёт речь.

— Что за Витька ещё, — спросил Сергей, со всё большим беспокойством слушая Наташу.

— На лестничной площадке, где мы жили, было только две квартиры — наша, трёхкомнатная, и двушка, где Витька жил сначала с родителями, а потом с женой. Он был старше меня лет на пять, но с нами, малышнёй, часто играл во дворе. — Наташа надолго замолчала.