Дом на улице Гоголя (СИ)

Вода тихо шлёпалась о камни. Этот звук, всегда согревавший Сергею душу, на этот раз причинял почти физическую боль: всё могло быть иначе, всё должно было сложиться иначе, без дворового командира Витьки и шрамов, к которым неумолимо приближался Наташин рассказ.

— Ладно. Розовое детство и розоватую юность пропустим. Поглядывал Витька-морячок на меня, всегда поглядывал, — решилась продолжить Наташа.

Даже, когда Виктор женился на бойкой хохотушке, которую, как и Наташину тётку, звали Ниной, он продолжал поглядывать на соседскую малолетку. А Наташа ещё совсем девчонкой не видела в нём парня, в которого можно влюбиться, она рано поняла, что Витька простоват, грубоват, плохо образован.

Кажется, никто и никогда не называл его ни Витей, ни Виктором, только Витькой, а его жену — только Нинкой. Через полгода после свадьбы Витькина жена родила дочь. Исключительно по причине этого радостного события Витька перешёл с буксира на корабль, ходивший в дальнее плаванье — детские крики, пелёнки, коляски ничего кроме раздражения у молодого папаши не вызывали. Вернувшись с полными карманами денег из первого плаванья, Витька повелел на всё время, что он пробудет на берегу, отдать дочку тёще. Витька снова ушёл в плаванье, а его жена не кинулась тут же забирать ребёнка домой, а принялась жестоко гулять. По возвращении Витьке, конечно, тут же доложили, каким именно образом морячка ждала моряка. Наташа смутно помнила крики из Витькиного окна и разговоры во дворе про то, что Витька жену учит. Два дня он учил Нинку, а на третий они под ручку, нарядные — во всём модном, заграничном — вышли из подъезда.

Наташа окончила школу, уехала в Загряжск, поступила в институт. А Витька так ничему и не смог научить жену. Во время мужниных морских походов Нинка продолжала гулять, он по возвращении сначала жену бил, потом задаривал заморскими подарками. За полгода до Наташиного приезда в Сочи Витька, вернувшись из рейса, обнаружил в своей квартире одни голые стены. Нинка, прихватив навезённую морячком технику, приобретённое за боны и накупленное у фарцовщиков и обычных спекулянтов добро, не забыв и про ребёнка, сбежала в Новороссийск с осевшим на берегу капитаном дальнего плаванья. Жена потребовала развода, и добрые люди посоветовали Витьке не трепыхаться — у Нинкиного капитана были серьёзные связи.

Витька попил-подиковал, и взялся заново обживаться да новую жену приискивать. А тут как раз и Наташа из больницы объявилась. Тётка быстренько ввела разведённого соседа в курс дела, обрисовала ситуацию без обиняков, и Наташина история не вызвала отторжения у Витьки.

— Детей мне не надо, ну их. Как вспомню это нытьё, эти вечные разговоры — «покакала-не покакала», «срыгнула-не срыгнула», аж мутит. Опять же, только к жене под мягкий бочок пристроишься, а тут писк, она спохватывается, бежит к малой, только ляжет, опять пищит. Нет, мне этого счастья больше не надо. Потом, у меня уже есть дочь, если что — я же алименты плачу. А то, что девка нахлебалась, узнала, как жить-то на белом свете, это хорошо — лучше добро ценить будет, — прокомментировал он Наташин анамнез.

— Ты сама подумай, — лихо приступила к разработке темы тётка, — он потому тебя так легко простил, что ты ему сильно нравилась, когда ещё чистой была. А для другого ты — порченая баба, и всё. Мужик, если его родная законная жена заболеет, да пустой её врачи сделают, так он с ней жить не захочет. От детей уйдёт, а с пустой жить не будет. А тут не поглядел! Иди, пока берут, и не рыпайся. Кто ещё тебя такую возьмёт? Витька, он сильно добрый парень, а что Нинку бил, так было за что. Другой убил бы. А этот всё ей тащил — и платье-не платье, и дублёнка-не дублёнка. Она же шалава настоящая, взял бы, да выгнал. А Витька всё прощал, надеялся, что одумается.

Наташа изо всех сил старалась не думать о том, что с ней произошло — потом, всё потом. Сначала нужно было привести себя в неустрашающий вид, загореть, окрепнуть, явиться пред дедовы очи такой, чтобы он ни о чём не догадался. Меньше всего она хотела наполнить горем последние годы самого близкого человека. А тётка неожиданно обрушила ей на голову невыносимую реальность, да ещё в тот момент, когда она была к этому совершенно не готова — сидела на берегу, слушала прибой, смотрела, как мерцают волны, ела арбуз, и вдруг прямое попадание — бабах!

— Не в том было дело, Серёжа, что возьмут-не возьмут, я тогда совсем не хотела, чтобы кто-то меня «брал». Матерью мне никогда не бывать — вот что начало заковывать грудь, а потом и всё тело.

— Давай я сам расскажу, что происходило дальше. — Сергей взял Наташу за руку. — Ты была будто под гипнозом, когда быстренько обстряпали свадьбу и все полагающиеся формальности. Тётка подсуетилась и выписала тебя в квартиру законного супруга — для того и была задумана история с Витькой. Морячок твой сначала ходил надутый от гордости — на такую цацу он и в самых своих смелых планах не рассчитывал, потом сообразил, что круто попал. Ты не загуляла, пока он был в плавании, и тем сбила его жизненный ритм. Ты не валялась у него в ногах, не просила прощенья, не сияла глазами при виде кучи тряпок, которыми он тебя заваливал, ты всё делала не так. К тому же ты имела наглость читать книжки — ум свой показывать.

— Дело даже не в книжках. Я вышла на работу, и она мне очень нравилась. Я преподавала в изостудии при Доме пионеров. Мы проводили конкурсы, устраивали выставки, создавали декорации — вокруг нас образовалось что-то вроде детского театра. Денег, правда, это всё приносило немного, но у меня появилось репетиторство, так что и с этим всё было в порядке.

— Так ты ещё и материально независимой от него стала? И появился круг людей, с которыми тебе было интереснее, чем с мужем? Он же тебя облагодетельствовал, из петли, можно сказать, вытащил, а ты начала нос воротить и самостоятельность проявлять? Немудрено, что у него начали чесаться кулаки.

— И я не принесла ему жертвы. Нинка, как выяснилось, долго плакала, не хотела ребёнка матери передавать. Их дочке ещё года не было, Нинка только-только грудью кормить перестала, так что ей пришлось сильно постараться, чтобы переломить свой материнский инстинкт. Но ради мужа она пошла на это, а я даже не от собственного ребёнка, от чужих детей отказаться не захотела.

— Вот, сломал добренький Витька женщину. А потом, поди, удивлялся, с чего это её со страшной силой гонит на ржавые мины.

— Думаю, ему и была нужна сломанная — чтобы «учить», а потом покупать.

— Но для агрессии нужен непосредственный повод. Ты помнишь, что именно стало последней каплей в чаше Витькиного терпения?

— Скатерть. Скатерть стала краеугольной не только для него, но и для меня.

— ?

— Я сшила дизайнерскую скатерть, ассиметричную, с множеством углов, со сложным наборным узором. Наверное, месяц над ней корпела. К возвращению моего морячка из рейса я только-только закончила работу, отутюжила и покрыла скатертью стол — ждала похвалы.

— Выпендрилась, значит. Типа, антиллихенция. Тебя уже гобеленовые скатерти с розами и оленятами не устраивают.

— Вроде того. Он на эту скатерть смотреть не мог без того, чтобы его физиономию не перекашивало. Я не стала дразнить гусей, скатерть сняла, и тут же навалилась тоска. А потом открылись какие-то шлюзы в мозгу и посыпались вопросы. Что я здесь делаю? Что за бред творится? Как возле меня оказался дворовый балбес Витька? Как выходить из этой ситуации? Уехать молча, по-английски, как его Нинка? Но ведь Витька ни в чём передо мной не виноват, он старается, делает для семьи всё, что в его силах. За что же его во второй раз по одному и тому же месту контузить? Поговорить с ним прямо? О чём? Вот, Витенька, какое дело: с твоей помощью я пришла в себя, спасибо большое, ты свободен. Так что ли? Я не знала, что предпринять, и не предпринимала ничего. Витька не мог не почувствовать, что всё изменилось. Думать он не хотел, и вряд ли умел, но он был всё больше недоволен мной и своей жизнью.

— И однажды он напился, и... Это было однажды?