Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка

Напечатанное на трех листах заключение гласило, что "студент Негрустуев допустил фальсификацию, искажение важнейших постулатов марксизма-ленинизма; мировоззренческая беспринципность привела автора реферата к ошибочным политическим выводам, объективно клевещущим на экономическую политику советского государства".

За утверждение экспертного заключения проголосовали единогласно. Копию постановили направить в ректорат для принятия решения о целесообразности дальнейшего пребывания Негрустуева в ВУЗе и в комитет комсомола - для рассмотрения персонального дела на комсомольском собрании.

- Считайте, Негрустуев, что еще легко отделались, - назидательно произнес в завершение секретарь парткома.

Антон захохотал. Поклонился до полу: - Спасибо, гуманные мои, что не приговорили к сожжению на костре.

Под неодобрительный гул он вышел.

- Негрустуев, - требовательно окликнули его. Следом вышла Таисия Павловна. - Сигарета есть?

Вытянула из протянутой пачки, затянулась:

- Я постараюсь сгладить самые острые формулировки. Крайности эти про умысел подчистим. Но - прими добрый совет: на комсомольском собрании покайся. Тогда - из университета, конечно, попрут. Пожалуй, и из комсомола. Но хоть не дойдет до прямого обвинения в антисоветчине. Что это такое, тебе объяснять, надеюсь, не надо?

Под его насмешливым, откровенно глумящимся взглядом Таисия Павловна все-таки смешалась:

- Поверь, Антон, здесь ничего личного. Наоборот, хочу как могу помочь, хотя бы ради твоей мамы. И еще за тебя один человек просил...Если б узнала раньше, пока еще можно было замять. Но вопрос уже на контроле. Есть интерес со стороны Комитета. У меня, соответственно, установка.

- И вам, погляжу, не просто, - посочувствовал Антон. - Кстати, насчет комсомола. Не сочтите за труд, - он залез в запасной карман, вынул комсомольский билет и всунул его ошарашенному секретарю райкома. - Передайте там по своим инстанциям. Жаль мне Вас, Таисия Павловна. Баба-то красивая. Хмыкнув в обычной своей, уничижительной манере, отправился дальше, - предначертанным ему путем.

А Таисия Павловна осталась с чужим комсомольским билетом в руке, почему-то больше всего уязвленная этой нелепой жалостью.

* В кабинете первого секретаря обкома комсомола Балахнина, где за пятнадцать минут перед тем закончилось заседание бюро, было накурено. Хозяин кабинета сидел, глядя осоловелым взглядом на не очищенный еще от бумаг стол, и пытался вникнуть в то, что энергично говорил ему единственный оставшийся из членов бюро обкома - Листопад.

- Открой форточку, - попросил Балахнин. - А лучше прямо окно, - ничего не соображаю. Третий день по двенадцать часов вкалываю. Приближалась областная конференция - последняя перед съездом комсомола, и подготовка к ней отнимала все время первого секретаря. Многолетний опыт приучил его, что протокольные промахи невосполнимы, как подрыв на скрытой мине. Потому Балахнин лично вникал во все мелочи, вплоть до качества галстуков на участниках пионерского приветствия. Мелочи - именно на них засыпаются разведчики и партийные функционеры. А засыпаться Юрий Павлович Балахнин не хотел. Он хотел перебраться в Москву, в аппарат ЦК ВЛКСМ, и мечта эта была близка к осуществлению. Оставалось только грамотно провести конференцию и без сбоев свозить делегацию на съезд.

- Никак не пойму, Иван Андреевич, чего ты от меня хочешь, - произнес Балахнин, тоном давая понять: "Отстань. Хоть сегодня - отстань".

Но как раз сегодня Листопад оказался некстати непонятливым. Он нахмурился:

- Повторяю. Речь идет об Антоне Негрустуеве. Моем корешке. Ты ведь его тоже знаешь.

- Я многих диссидентов знаю. По должности.

- Да какой он на хрен диссидент! Просто упертый. Привык во все вгрызаться. Опять же перестройка, новые веяния, - вот и загорелся.

- Так еще того хуже - раз дурак! Мало ли у кого что в башке. Или будь благонадежен, или вовсе не высовывайся. Ошибки он у Маркса нашел! Да я их с десяток найду, если покопаюсь. Только для чего? Кого вообще интересует, что там на самом деле сто пятьдесят лет назад думал этот полоумный жид? Вот скажи, - тебя интересует?

Листопад, обескураженный неожиданной откровенностью, неопределенно пожал плечом.

- А другие и вовсе его не читали. И спят себе спокойно. Схема-то на самом деле аж со времен язычества отработана. Кто такой Маркс? Да тот же идол. Думаешь, шаманам больно надо было знать, есть чего у идола в башке или нет? Стоит истукан и - стоит. А ты его трактуешь. И через то имеешь власть. Кто трактует, тот и при власти. А чужим заказано. Так нет, нашелся нетопырь. В святилище полез. Зато и схлопотал по сусалам. Пусть скажет спасибо, если в дурдом не угодит.

- Почему в дурдом? - Иван опешил.

- Шизофрения, - уверенно определил Балахнин. - В марксизме усомнился. Готовый диагноз.

- На Западе, между прочим, в марксизм вообще один на десять верит. Ты их тоже всех готов загнать в психушку?- раздраженно подковырнул Иван, понявший, что человек, на которого он рассчитывал, помогать не собирается. Но первого секретаря тем не смутил ни в малейшей степени.

- На Западе - нет. Сомневаться в марксизме там - идеологическая позиция, а у нас - бесспорный признак сумасшествия. Балахнин подмигнул, потянулся крупным телом, намекающе положил руку на выключатель. - Юра! Я должен отбить этого парня, - упрямо повторил Листопад. - Это мой друган, понимаешь? Не хочется напоминать...

- Не надо напоминать, у меня хорошая память, - Балахнин недоброжелательно посмотрел на упрямо косящего Листопада, неохотно вернулся в свое кресло. - Я не забываю своих долгов. И раз настаиваешь, долг отдам. Это будет непросто, дело слишком далеко зашло. За одно то, что комсомольский билет секретарю райкома партии чуть не в морду запустил, еще пару лет назад сидел бы как миленький. Но пред КГБ мне тоже кое-чем обязан. А с райкомом партии, я так полагаю, ты сам без проблем договоришься, - по лицу Балахнина промелькнула намекающая тень, - об интрижке с Долговой ему давно доложили. - Но... - он сделал значительную паузу. - Центровым в этом деле придется идти тебе самому. Мы тебя как молодого ученого и члена бюро направим в университет для разбора ситуации на месте. Ты предложишь на собрании резолюцию: "Выговор с занесением. И - ходатайствовать перед ректоратом, чтоб дать возможность закончить ВУЗ". От своего имени.

- Сделаю! - заверил Иван. - И - проголосуют за милую душу. - Кто бы сомневался! Но хочу, чтоб ты понимал цену вопроса. Ты - центровой, ты и крайний. Помнишь физический закон: ничто не исчезает бесследно и не возникает из ничего? Поэтому то, что прибудет твоему "отмороженному" дружку, который все едино не через месяц, так через год на чем-то да сорвется, убудет у тебя. А ты как думал? - Балахнин усмехнулся. - Выступить в защиту клеветника марксизма - такого никто не забудет. А теперь подсчитаем висты и "гору". Он выудил из ящика стола счеты, откуда-то там завалявшиеся, и принялся с аппетитом отщелкивать костяшки. - В апреле состоится ХХ съезд ВЛКСМ, - так вот, если хоть какая-то новая жалоба да еще в увязке с твоим выступлением по Негрустуеву, поступит, - считай, для тебя съезд накрылся. Опять же могут припомнить дружбу с рецидивистом Торопиным, - видели тебя с ним совсем недавно, о чем проинформировали. Что у нас далее? Через пару лет готовился выходить на защиту докторской? Так вот защитишь - это без сомнения, башка у тебя светлая. Но не через два года, разумеется. Кто ж пацана допустит? Лет через десять, если все срастется. Что еще мы с тобой мыслили? Да, стать проректором. Ну, это уж вовсе пустое. Без докторской не о чем говорить. А так - Бог навстречу. Я, как ты деликатно напомнил, твой должник. Так что даешь команду - стартуем.

Всё это Балахнин произносил обесцвеченным, лишенным эмоций голосом и в то же время с тонкой, иезуитской улыбочкой вгрызался в почерневшие от злобы, ставшие вдруг не косящими, а - косыми, глаза Листопада. - Так что решил? - поторопил Балахнин. Так чтобы стало ясно: вопрос задается последний раз. - Записывать в повестку?