Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка

- Но в целом, думаю, кандидатура молодого ученого-сельскохозяйственника как нашего выдвиженца на съезд комсомола у райкома партии возражений не вызовет.

Зачитав таким образом приговор Вадиму Непомнящему, Долгова предложила всем вернуться на семинар.

Вадим, надо отдать ему должное, встретил удар достойно. И даже поздравительно похлопал торжествующего соперника. Он так и не научился прощать обиды. И это было его недостатком. Но за время пребывания в комсомоле научился обиду не выказывать. И это стало его достоинством.

С терпением хищника, подстерегающего жертву у водопоя, выжидал он момент для внезапного - лучше смертоносного укуса. А до того старался держаться с будущей жертвой приятственно.

В то, что происшедшее - случайность, Немонящий не поверил. В комсомоле случайностей не бывает. Раз Балахнин Листопада выдвинул, а Долгова вдруг поддержала, значит, обоих успели "подработать".

Сделал ли это сам Листопад или кто-то еще по его наводке, было уже неважно. Важно, что Листопад вступил на чужую территорию. Оставалось либо его "убрать", либо отказаться от собственных, далеко идущих планов. К заждавшимся активистам Вадим Непомнящий зашел с лицом, скукоженным в мучительную улыбку, - только что он начал войну на уничтожение.

Тяжкий путь познания

За сутки до комиссии к профессору Суханову явился очередной ходатай, - старший преподаватель кафедры марксизма-ленинизма Сергеечев.

- Я знаю, Григорий Александрович, что у вас уже были просители за студента Негрустуева, - произнес он. Взгляд Суханова сделался неприязнен, и Сергеечев поспешил закончить:

- Вы только не думайте. Я как раз хотел сказать, что, наоборот, высоко уважаю Вашу принципиальность. Негрустуев действительно одиозен и беспринципен. И позволяет себе пренебрежительно относиться к обеим нашим наукам.

Суханов поджал бесцветные губы, чтобы не выказать реакции: сравнение высокой науки земельного права с предметом истории партии казалось ему оскорбительным. Но сказать об этом вслух было нельзя.

Сергеечев по счастью и не догадался:

- В общем хочу, чтоб знали. Если завтра, после того как вы его отчислите, кто-то предъявит вам претензии, я - всегда поддержу Вас. И как принципиального человека, и как секретаря партбюро. Надо будет, - навалимся двумя кафедрами. Я уже заручился поддержкой ряда товарищей. Пора очистить университет от всяких сомнительных личностей. Вашу руку!

Суханов свысока глянул на подрагивающую потную ладошку. Повел костлявыми плечами.

- Не понимаю, о чем Вы. Комиссии еще не было. И возглавляю я ее, заметьте, не как секретарь партбюро. Сухо кивнув, Григорий Александрович удалился.

"Умеет себя поставить", - с завистью подумал Сергеечев. С завистью, но и с удовлетворением: этот "завалит" подлеца без всяких сантиментов.

Через час Антона Негрустуева вызвали прямо с лекции на кафедру земельного права.

Суханов сидел за своим широким столом. У окна перешептывались две молоденькие аспирантки.

На вошедшего Негрустуева Суханов поначалу внимания не обратил, - рылся в ведомостях. Зато аспирантки, хорошо знавшие о конфликте учителя с дерзким студентом, разглядывали его с демонстративной неприязнью.

- Вызывали? - напомнил о себе Антон.

- Да, - Григорий Александрович поднял голову. - Что у вас за история со стройотрядами?

- История? - переспросил Антон. - В смысле насчет памятника? Там деньги похищены. Я всё написал. В штаб ССО и в милицию.

- И много Ваших денег?

- Моих там вообще нет.

- Тогда почему?

- Так ведь они ж за Родину.

Григорий Александрович пожевал губы.

- Вы понимаете, что если хищение действительно имело место и столько времени его удавалось скрывать, то вряд ли воровали в одиночку? Это могут оказаться люди влиятельные. Во всяком случае на Вас хватит.

- Наверняка группа, - согласился Антон. - Я как раз об этом написал. Чтоб в полном объеме разобрались.

Всё это было сказано с такой спокойной, обескураживающей простотой, что Григорий Александрович лишь тряхнул головой.

- Давайте зачетку, - протянул он руку. Вывел загогулину. - Комиссия, посовещавшись, единодушно...Единодушно? - уточнил он у растерянных аспиранток.

- Вообще-то у меня были вопросы, - одна из девушек набрала воздуху. Антон сжался, понимая: сейчас его начнут гробить. Но ответил за него Суханов.

- Какие еще у тебя вопросы? - угрюмо прорычал он. - Какие у тебя могут быть вопросы, когда мне всё ясно? Над диссертацией тщательней работать надо, а не подсовывать малограмотную галиматью! Пытавшаяся доставить приятное руководителю, аспирантка от нежданного, незаслуженного хамства пошла пятнами. - Развелось вас тут! Поэтому и науку нашу не уважают. Кто попало себя вровень числит, - неясно пробубнил Суханов. - Словом, так, Негрустуев. Комиссия ставит Вам четыре. На пересдаче больше не положено.

- Так что, могу идти? - оторопелый Антон неловко кивнул, - прямо у расстрельной стены ему зачитали указ о помиловании. При общем молчании заторможено пошел из аудитории, словно ждал выстрела в спину. У самой двери его нагнал голос Суханова.

- А насчет кадастра - это ты прав. Давно, давно пора ввести. Какой может быть рынок в стране, где земля - роженица товарной стоимости не имеет? Что булыжник посреди Красной площади, что краснозем, что пустыня Каракумы, - всё едино. Сколько талдычу. Во все инстанции исписал. Сам проект подготовил и в Верховный Совет передал, а - воз и ныне там. Дуболомы!

Выговорившись, Григорий Александрович неприязненно скосился на растерянных, так и не понявших причины внезапного разноса подчиненных.

* Когда-то сатир Марсий, искусный флейтист, попытался соперничать в музыке с самим богом Аполлоном. Говорят, не без шансов. Но не суждено оказалось Марсию прослыть лучшим музыкантом. Лучезарный бог, водивший под звуки кифары хороводы с музами, не погнушался содрать с конкурента кожу. Дабы неповадно было высовываться. Таковы были нравы в интеллигентской среде древности. Таковы они и ныне.

То есть способ настоять на своем судьба найдет: если не с помощью золотой кифары, то - хорошим разделочным ножом.

Не суждено оказалось самостийному философу Антону Негрустуеву закончить университет. Пришла к Антону беда, откуда не ждал. А ждать-то следовало. Не зря испугался Листопад томов Ленина и Каутского в тети Пашином подвальчике, потому что точно знал: классиков марксизма издают вовсе не для того, чтобы каждый блудливый школяр вчитывался в них с карандашом в руке. Правильно пеняли Антону на скверный характер, - отрыгнулась-таки ему чрезмерная въедливость.

Можно, конечно, считать, что дальнейшее стало волею случая. Но случай, как известно, есть неосознанная необходимость. Антона необходимо было исключить. И случай представился.

* Шло партийное собрание факультета. Унылое, как всякое партийное собрание без персонального дела. Секретарь партбюро Суханов докладывал "О перестройке в деятельности парторганизации факультета в свете решений последнего Пленума ЦК КПСС". Остальные тоже занимали себя, кто как мог. Старший преподаватель кафедры марксизма-ленинизма Геннадий Николаевич Сергеечев безысходно трепал дырявую подметку своего "башмачка", то есть ковырял в носу. Сергеечеву было скверно: железный расчет на Суханова не сработал, а повторная жалоба дотошного Негрустуева долеживала в ОБХСС последний срок. И все это становилось безысходным. Рядом хихикнули. Его соседка, тридцатилетняя преподавательница кафедры политэкономии Верочка, - конопатенькая, нескладная, опутанная нерасчесанным перманентом, - проверяла студенческие рефераты.

- Дурачок! Господи, какой же дурачок.

- Что там? - из вежливости произнес Сергеечев. Еще не подозревая, что через Верочку к нему обращается судьба. - Да Негрустуев. Не может чего-нибудь не отмочить. Просто беда с ним. Вообще эти мальчишки, если только не мешать им фантазировать, до такого додумаются, что хоть святых выноси.