Гамп и компания

– Везти назад, – говорит генерал.

– ВЕЗТИ НАЗАД? – заорали мы хором.

Генерал Шайскопф тут же машет руками, чтобы мы так не орали.

– Но, сэр, – говорит сержант Кранц, – вы должны понять, что мы были на волосок от смерти, пытаясь его сюда привезти. Не так просто быть единственным американским танком в Багдаде в самый разгар войны.

– Вот что, парни, – говорит генерал. – Я знаю, что вы чувствуете, но приказ есть приказ, и я вам приказываю: везите его туда, откуда взяли.

– Но, сэр, – говорю я, – может, мы просто оставим его в пустыне, и пусть он там сам домой добирается?

– Как бы мне этого ни хотелось, это было бы негуманно, – благочестивым тоном произносит генерал Шайскопф. – Хотя скажу вам так: просто доставьте его в пределы четырех‑пяти миль от Багдада, чтобы он сам смог его увидеть, а потом отпускайте.

– ЧЕТЫРЕХ‑ПЯТИ МИЛЬ? – снова заорали мы хором.

Но, как уже было сказано, приказ есть приказ.

В общем, заправились мы, раздобыли кое‑какой еды в палатке‑столовой, а затем залезли в танк и собрались в обратную поездку. К тому времени уже наступала ночь, но мы прикинули, что по крайней мере будет не так жарко. Сержант Кранц притащил Саддаму Хуйсейну огроменную тарелку жирных свиных отбивных, но тот сказал, что ему насрать на такую еду, а потому, голодные или нет, мы пустились в дорогу.

В пустыне было теперь очень живописно, и из‑за всех тех горящих нехтяных скважин она чем‑то напоминала стадион. Несмотря ни на что, мы провели чертовски славное время, вместе прикидывая, как нам лучше объезжать весь этот хлам, оставленный целой проклятой а‑рабской армией. Похоже, когда она захватила Кувейт, она также захватила кое‑какие вещички кувейтских граждан – типа их мебели, «мерседесов» и тому подобного. Когда же она в такой спешке бежала, то не позаботилась все это барахло с собой прихватить.

Обратная поездка к Багдаду на самом деле выходила вроде как скучной. Тогда я вынул кляп изо рта Саддама Хуйсейна, чтобы посмотреть, что он нам скажет, и, может, как‑то развеяться. Когда я сказал ему, что мы везем его домой, он снова стал плакать, орать и молиться, потому как решил, что мы врем и что на самом деле мы собрались его убить. Но в конечном итоге мы его угомонили, и он начал нам верить, хотя так и не смог понять, почему мы это делаем. Лейтенант Ден сказал ему, что это вроде как «жест доброй воли».

Я вмешался и сказал Саддаму, что дружил с иранским аятоллой и что один раз мы с ним даже кое‑какое дельце провернули.

– Этот старпер, – говорит Саддам, – причинил мне массу бед. Надеюсь, он поджаривается в аду и всю остальную вечность будет жрать требуху и рубленые свиные ножки.

– Вижу в вас человека великого христианского милосердия, – говорит лейтенант Ден.

На это Саддам никак не откликнулся.

Очень скоро мы уже могли видеть вдалеке огни Багдада. Ден сбавил скорость, чтобы танк производил меньше шума.

– Осталось миль пять, как я прикидываю, – говорит Ден.

– Ни хрена собачьего, – говорит Саддам. – Там скорее семь или восемь.

– Такова уж твоя горькая доля, браток. Нам надо другим говном заниматься, а потому доедешь ты только досюда.

С этими словами Дена мы с сержантом Кранцем вынули Саддама из танка. Затем сержант Кранц заставил Саддама снять с себя всю одежду, кроме ботинок и красного берета. Дальше он указывает ему на Багдад.

– Вперед, говно дегенеративное, – говорит сержант Кранц и от души дает старине Саддаму под зад. Когда мы в последний раз его видели, он трусил по пустыне, пытаясь прикрыться сразу и спереди, и сзади.

Теперь мы направляемся обратно в Кувейт, и все вроде бы идет более‑менее гладко. Хотя я скучаю по малышу Форресту, по крайней мере я теперь снова с лейтенантом Деном и Сью. А кроме того, как я прикидываю, срок моей службы уже почти закончился.

Внутри танка царит почти угольно‑черная тьма, и не слышно никаких звуков, если не считать шума мотора. Еще приборная панель попыхивает тускло‑красным во мраке.

– Ну вот, Форрест, как я прикидываю, мы и увидели нашу последнюю войну, – говорит Ден.

– Хотелось бы, – говорю.

– Война – не очень приятная вещь, – продолжает он. – Но когда приходит время на ней воевать, идти туда должны именно мы. В мирное время мы говно копаем, но в военное: «Марш вперед, труба зовет…» Спасители отечества и всякая такая ерунда.

– Может, это верно для тебя и сержанта Кранца, – говорю, – но для нас со Сью это не так. Мы народ мирный.

– Да, но когда сигнал дают, ты всегда на месте оказываешься, – говорит Ден. – И не думай, что я этого не ценю.

– Я точно буду рад, когда мы домой прибудем, – говорю.

– Едрена вошь, – говорит Ден.

– Чего?

– Я сказал: «Едрена вошь». – Он смотрит на приборную панель.

– А в чем дело? – спрашивает сержант Кранц.

– Нас на прицел взяли.

– Что? Кто?

– Кто‑то взял нас на мушку. Самолет. Прикидываю, это наверняка один из наших.

– Из наших?

– Ясное дело. Ведь никаких иракских ВВС уже не осталось.

– Но зачем? – спрашиваю.

– Едрена вошь! – снова говорит Ден.

– Чего?

– Они пальнули!

– В нас?

– В кого же еще? – говорит Ден и начинает по‑всякому крутить танком. Но тут раздается мощный взрыв, который буквально разносит танк на куски. Нас всех разбросало в разные стороны, а кабина наполнилась дымом и огнем.

– Прочь отсюда! Прочь! – орет Ден.

Я вылезаю из люка и тянусь за сержантом Кранцем, который оказался как раз позади меня. Потом я тянусь за стариной Сью, но он лежит в задней части кабины, раненый или чем‑то придавленный. Тогда я нагибаюсь, чтобы ухватить Дена, но ему не дотянуться до моих рук. Какое‑то мгновение мы смотрим друг другу в глаза, а потом он говорит:

– Проклятье, Форрест, мы почти добрались…

– Идем, Ден! – ору я. Пламя уже расползлось по всей кабине, а дым все гуще и гуще. Я изо всех сил тянусь вниз, чтобы до него добраться, но без толку. Ден вроде как улыбается и смотрит на меня снизу вверх.

– Ну что, Форрест, чертовски славную войну мы себе устроили, правда?

– Скорее, Ден, хватайся за мои руки! – завопил я.

– Увидимся, приятель, – только и говорит он, а потом танк взрывается.

Меня швырнуло в воздух и малость опалило, но в остальном я особых ранений не получил. И все‑таки я не мог в это поверить. Я встал и просто стоял там, наблюдая за тем, как сгорает наш танк. Я хотел вернуться и попытаться их вытащить, но знал, что все это уже без толку. Мы с сержантом немного подождали, пока весь танк не выгорел, а потом он говорит:

– Ладно, идем, Гамп. До дома путь долгий.

Той ночью весь путь назад по пустыне я чувствовал себя так ужасно, что даже не мог заставить себя заплакать. Два лучших друга, какие только могут быть у человека, – вот и они тоже ушли. Одиночество было таким ужасным, что просто не верилось.

По лейтенанту Дену и Сью устроили небольшую службу на базе ВВС, где стояли наши истребители. Я не мог удержаться от мысли, что один из этих пилотов в ответе за все, что произошло, но прикинул, что ему и самому сейчас, должно быть, страшно паршиво. Да и в конечном счете нас не должно было там быть, если бы нам не пришлось возвращать Саддама в Багдад.

На бетонированную площадку поставили пару покрытых флагами гробов, и те мерцали на утренней жаре. В гробах, впрочем, ничего не было. Дело в том, что от Дена и Сью даже на консервную банку не осталось.

Мы с сержантом Кранцем стояли в небольшой группке, и один раз он повернулся ко мне и сказал:

– А знаешь, Гамп, они, эти двое, хорошими солдатами были. Даже этот обезьян. Он никогда никакого страха не показывал.

– Может, он был слишком тупой, чтобы понимать, – говорю.

– Может. Вроде тебя, да?

– Наверное.

– Я буду по ним скучать, – говорит сержант Кранц. – У нас чертовски славная поездка получилась.

– Угу, – говорю. – Чертовски славная.