Воды слонам!

– Вот черт! – сержусь я, когда от фургона в ярости отходит третий. Еще двое рабочих с мрачными лицами просто уходят из очереди, зажав в зубах самокрутки. – А чего же мы тут тогда теряем время?

– Это касается только рабочих, – отвечает Уолтер, – а артистам и боссам платят всегда.

– Но я ни тот и ни другой.

Уолтер оценивает меня взглядом.

– И правда – ни тот и ни другой. Бог тебя знает, кто ты такой, но человек, который сидит за одним столом с главным управляющим зверинца и конного цирка, не может быть рабо¬чим.

Это же ежу понятно.

– И что, часто так бывает?

– Ну да, – говорит Уолтер. Он откровенно скучает и ковыряет носком башмака землю.

– А потом хотя бы отдает?

– Думаю, никто не проверял. Народная мудрость гласит: если он задолжал тебе больше чем за четыре недели, лучше в день получки не показывайся.

– Почему? – спрашиваю я, наблюдая, как еще один человек в поношенной одежде отходит от окошка и разражается градом проклятий. Трое рабочих, стоявших перед нами, тоже уходят из очереди и, сутулясь, возвращаются к поезду.

– Ведь ты же не хочешь, чтобы Дядюшка Эл думал, будто он твой должник? Появись у него этакая мысль – ив один прекрасный день ты исчезнешь.

– Куда? Сбросят с поезда?

– Ну да.

– Ничего себе! Можно же просто не брать их с собой.

– Но ведь он должен им денег. Думаешь, ему бы сошло с рук?

И вот в очереди передо мной остается только Лотти. Ее светлые волосы, уложенные в аккуратные кудряшки, блестят на солнце. Человек, сидящий у окошка в красном фургоне, подзывает ее к себе. Пока он отсчитывает ей несколько купюр, они непринужденно болтают. Наконец он протягивает Лотти деньги, которые она тут же пересчитывает, облизнув указательный палец, а потом сворачивает в трубочку и прячет за корсаж.

– Следующий!

Я делаю шаг вперед.

– Как зовут? – спрашивает он, не поднимая глаз. Это маленький человечек с лысиной, опушенной тонкими волосами. На носу у него очки в проволочной оправе. Он пялится в лежащий перед ним гроссбух.

– Якоб Янковский, – отвечаю я, пытаясь заглянуть ему за спину. Фургон отделан планками из резного дерева, потолок в нем расписной. Помимо столика, в фургоне стоит сейф, а у одной из стен – раковина. На противоположной стене висит карта Соединенных Штатов, в которую воткнуты цветные булавки. Судя по всему, наш маршрут.

Человечек ведет пальцем вниз по гроссбуху и, остановившись, смотрит в крайнюю правую колонку.

– Извините.

– Что значит «извините»?

Он поднимает на меня глаза – само чистосердечие.

– Дядюшка Эл не хочет, чтобы к концу сезона вы были на мели. И всегда удерживает жалованье за четыре недели. В конце сезона получите. Следующий!

– Но деньги нужны мне сейчас!

Он неумолимо глядит на меня в упор.

– Следующий!

К окошку приближается Уолтер, а я отхожу, приостановившись лишь для того, чтобы сплюнуть в пыль.

Решение приходит, когда я нарезаю фрукты для орангутанга. Приходит вспышкой, знаком свыше.

У вас нет денег?

А что есть?

Возьмем что угодно.

Я дефилирую перед вагоном номер 48 и, пройдя туда-сюда по меньшей мере раз пять, наконец забираюсь внутрь и стучу в дверь купе номер 3.

– Кто там? – слышится голос Августа.

– Это я. Якоб.

Минутная пауза.

– Заходи.

Я открываю дверь и вхожу.

Август стоит у окна, Марлена сидит в одном из плюшевых кресел, положив голые ноги на пуфик.

– Привет, – краснея, говорит она и расправляет юбку, предварительно прикрыв ею колени.

– Привет, Марлена, – отвечаю я. – Как дела?

– Лучше. Уже немного хожу. Скоро снова буду в седле.

– Что же тебя сюда привело? – вмешивается Август. – Да нет, не думай, мы всегда рады тебя видеть. И даже по тебе скучали. Правда, Марлена?

– Ну… да, – говорит Марлена, поднимая на меня глаза. Я тоже краснею.

– Что-то я совсем забыл о правилах хорошего тона, – продолжает Август. – Хочешь выпить? – Взгляд у него неестественно строгий, губы сжаты.

– Нет, спасибо, – его неприязнь застает меня врасплох. – Я на минутку. Хотел кое о чем спросить.

– О чем же?

– Мне нужен врач.

– Зачем?

Я колеблюсь.

– Можно я не буду отвечать?

– Ага, – говорит он, подмигивая. – Понимаю.

– Что?! – в ужасе восклицаю я. – Нет, ничего такого. – Я оглядываюсь на Марлену, которая тут же отворачивается к окну. – Это для одного моего друга.

– Ну, конечно, – улыбается Август.

– Да нет же, честное слово. И вовсе не… Послушайте, я всего лишь хотел спросить, нет ли у вас на примете врача. Не берите в голову. Я пойду в город и поищу сам, – и разворачиваюсь, чтобы уйти.

– Якоб! – окликает меня Марлена.

Я останавливаюсь в дверях и некоторое время пялюсь через узкую прихожую в окно, а потом, пару раз вдохнув, вновь поворачиваюсь к ней лицом.

– Завтра в Давенпорте ко мне придет врач, – тихо говорит она. – Прислать его к тебе, когда мы закончим?

– Буду весьма обязан, – отвечаю я и, приподняв шляпу, ухожу.

На следующее утро очередь на кухне гудит, как растревоженный улей.

– Это из-за слонихи, – говорит человек передо мной. – А она все равно ни черта не умеет.

– Бедняги, – вторит ему приятель. – Это же стыд и позор, когда зверюга дороже человека.

– Простите, – встреваю я. – А что значит «из-за слонихи»? Первый вылупляет на меня глаза. Он широкоплеч, одет в грязный коричневый пиджак. Его обветренное лицо, темное, словно изюмина, исчерчено глубокими морщинами.

– Так она же стоит бешеных денег! А доя нее еще купили специальный вагон.

– Да нет же, что из-за нее произошло?

– Сегодня утром мы недосчитались людей. С полдюжины, а то и больше.

– Что, из поезда?

– Ну да.

Я ставлю свою частично заполненную тарелку прямо на раздаточный стол и направляюсь в сторону Передового отряда. Сделав несколько шагов, перехожу на бег.

– Эй, парень! – кричит мне сосед по очереди. – Ты ж еще не поел!

– Оставь его, Джок, – одергивает его приятель. – Ему, видно, надо кого-то проверить.

– Верблюд! Верблюд, вы тут? – Я стою перед вагоном, вглядываясь внутрь, в затхлую темноту. – Верблюд! Вы тут?

Ответа нет.

– Верблюд! Тишина.

Я поворачиваюсь лицом к площади.

– Вот черт! – выругиваюсь я, и пинаю гравий, пинаю снова и снова. – Вот ведь черт!

И тут из вагона слышится похныкивание.

– Верблюд, это вы?

В одном из темных углов раздается приглушенный шорох. Я впрыгиваю в вагон. У дальней стены лежит Верблюд.

Он без сознания, в руке у него пустая бутылка. Я наклоняюсь и поднимаю ее. Лимонный экстракт.

– Кто ты такой, черт тебя дери, и что, к чертям собачьим, здесь делаешь? – раздается за моей спиной чей-то голос. Я оборачиваюсь. Это Грейди. Он стоит снаружи у открытой двери вагона и курит самокрутку. – А, вот оно что. Прости, Якоб. Не узнал со спины.

– Привет, Грейди. Как он?

– Трудно сказать. Как вчера вечером надрался, так и не поймешь.

Верблюд всхрапывает и пытается перевернуться. Левая рука безжизненно болтается на груди. Он облизывает губы и принимается храпеть.

– Сегодня приведу врача, – говорю я. – Приглядишь за ним покуда?

– А то как же, – обиженно отвечает Грейди. – Что я тебе, Черныш, что ли? Кто, как ты думаешь, присматривал за ним этой ночью?

– Ну, что ты, Грейди. Ей-богу, я не хотел. Послушай, если он протрезвеет, не давай ему снова напиться. Я вернусь с врачом.

Врач взвешивает отцовские карманные часы на пухлой ладони, переворачивает и разглядывает через пенсне, а потом открывает, чтобы взглянуть на циферблат.

– Хорошо. Пойдет. Так в чем же дело? – интересуется он, опуская часы в карман жилета.

Мы с ним в коридоре рядом с купе Августа и Марлены. Дверь в купе все еще открыта.

– Нам нужно будет кое-куда прогуляться, – говорю я шепотом.

Врач пожимает плечами:

– Что ж. Пойдемте.

Когда мы выходим из вагона, он поворачивается ко мне: