ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)

Наверное, при этом папа произнес несколько напутственных слов, с ораторским пафосом развивая мысль о том, как отрадно, что на Востоке, среди закоренелых, упорствующих в своих заблуждениях язычников, горит яркий факел Христовой веры. Веры пусть даже и несторианского, осужденного вселенским собором толка, но все-таки, все-таки… тут папа жестом изобразил уступчивость, которая всегда окупается, поскольку в конце концов приносит  свои плоды. Приносит, словно таланты, пущенные в оборот, а не зарытые в землю. И как важно поэтому установить с пресвитером Иоанном прочные дипломатические отношения или хотя бы наладить постоянную переписку, чтобы принять его под простертую длань священного Рима и осенить благословением первого епископа кафолической церкви.

Так он говорил, испытывая явное удовольствие от собственного красноречия, несколько даже упиваясь им и от этого розовея лицом, заливаясь краской удовлетворенного тщеславия, простительного в том случае, если и оно обращено во славу Божью. Ведь и непристойности бывают невинны, целомудренны и пристойны, а искушения - полезны для спасения души.

 А в каминном зале (воображение почему-то подсказывает именно эту деталь), где происходила беседа, царил багряный полусвет от солнца, проникавшего сквозь кроны облетающих деревьев, и угадывался запах, который оставляют сухие, умело сложенные и хорошо прогоревшие поленья. Рука же папы Александра (именно рука, а не простертая длань), упиравшаяся в стол, при этом незаметно, легкими щелчками пальцев подталкивала к лейб-медику увесистый, красного бархата кошелек с золотыми монетами. И лишь только кошелек оказался наконец в пределах досягаемости, Филипп, не меняя почтительной позы и сохраняя участливо-внимательное выражение лица, с которым он слушал папу, проворно схватил его, слегка подкинул, пробуя на вес, и спрятал за пазуху.

«На издержки в дороге», - сказал при этом папа, не желая больше останавливаться на этом низменном, но насущно-необходимом предмете.

То, что папа избрал для выполнения столь ответственной миссии Филиппа и тот согласился отправиться по существу в неведомое, в никуда, свидетельствует о нем как о человеке незаурядном, бывалом, опытном и бесстрашном. Иными словами, истинном сыне своей эпохи, - эпохи крестовых походов и рыцарских поединков. Была в нем и страсть к приключениям, и жажда славы, богатства, несметных сокровищ, которыми будто бы обладал Иоанн, ведь слухи о царстве вот уже более тридцати лет будоражили умы.

Но достиг ли он царства?

Наш почтенный лектор избежал прямого ответа на этот вопрос и вообще не стал заострять на нем внимание публики, отделавшись самыми неопределенными и туманными рассуждениями. Поэтому слушатели могли принять Филиппа за кого угодно – даже за самозванца, шарлатана, мошенника и авантюриста (а таких немало было в те века), исчезнувшего с посланием папы и полученным от него кошельком неизвестно где.

Но я слышал от отца, что, по его изысканиям, Филипп достиг царства и передал послание папы адресату. Что именно склонило отца к такому выводу, для меня остается загадкой. Я пересмотрел все книги, которые он брал в библиотеке (на вкладышах сохранился номер его читательского билета), надеясь, что они подскажут мне разгадку, но, увы, не подсказали. Между тем отец был настолько уверен в своей правоте, что даже восстановил маршрут, по которому следовал Филипп, - с точным обозначением горных перевалов, рек, водопадов, нехоженых троп и т.д.

Впрочем, уверенность эта все же требовала для него некоторых подтверждений. Вернее, так: внутренняя уверенность отца нуждалась во внешних соответствиях. Поэтому-то он, собственно, и отправился в горы. Причем, взял   с собой барометр, бинокль и блокнот для записи метеорологических наблюдений. И, собираясь в дорогу, постоянно бормотал себе под нос: «Филипп… Филипп…»

Мне кажется, что ему хотелось проверить на точность свои вычисления и расчеты, в том числе и метеорологические, хотя нам с сестрой он ничего об этом не говорил. Когда мы слишком назойливо наседали и допытывались, с притворным недоумением спрашивал: «Филипп? Какой Филипп?» Возможно, о его намерениях что-то знал тайный ученик, но судить об этом не берусь: тайный на то он и тайный…

Итак, Филипп достиг и передал, как утверждает отец. Более того, он провел в царстве несколько лет, которые называл затем самыми счастливыми за всю свою жизнь. И именно там, у пресвитера Иоанна, он приобрел познания в медицине, благодаря которым успешно лечил многие болезни, считавшиеся ранее неизлечимыми.

Другую важную для истории царства дату – 1145 год ассистент моего брата, конечно же, не мог не назвать, поскольку именно тогда, во время подготовки второго крестового похода Европа впервые узнала о царстве. Тут почтенный лектор поведал много интересного, и совпадающего и не совпадающего с тем, о чем пишет Оттон Фрейзингенский, знаменитый германский историк, автор «Книги о двух государствах» и «Деяний императора Фридриха». Вот свидетельство Оттона, ссылающегося на одного сирийского епископа: «… Мы повстречали также недавно рукоположенного в сан епископа Габульского из Сирии… Он рассказал, что несколько лет назад некий Иоанн, царь и священник народа, живущего по ту сторону Персии и Армении, на крайнем Востоке, и исповедующего христианство, хотя и несторианского толка, пошел войной на двух братьев Семиардов, царей Мидии и Персии, и завоевал их столицу Экбатану… Одержав победу, названный Иоанн двинулся дальше, чтобы прийти на помощь Святой церкви. Однако когда он достиг Тигра и за неимением корабля не смог переправиться через него, пошел к северу, где, как он узнал, река эта зимой замерзает. Но, проведя там напрасно несколько лет, он не дождался мороза и, не достигнув из-за теплой погоды своей цели, был вынужден вернуться на родину, тем более что из-за нездорового климата он потерял многих своих воинов».

От нашего лектора я услышал много неизвестных Оттону подробностей и о братьях Семиардах, и об их сражении с царем и священником Иоанном. Но в чем он прямо расходится с Оттоном, так это в передаче дальнейших событий. По словам ассистента, Иоанну удалось переправиться через Тигр, и он продолжил свой победоносный поход. Тут в лекции замелькали подробности сражений пресвитера Иоанна с царями и полководцами, одна другой ярче и красочнее. К счастью, у меня нашелся карандаш, завалившийся за подкладку пиджака, и кое-что я записал стенографическими знаками (как секретарь общества я обязан владеть стенографией) на полях программки и потом восстановил без особых утрат. Правда, грифель карандаша иногда ломался и выпадал, поэтому в моей стенограмме все-таки были пробелы, но утратами их не назовешь, поскольку многое я к тому же и запомнил.

Разумеется, наш маэстро не обошел вниманием письмо Иоанна, начальные строки которого выгравированы на двери часовни Софьи Герардовны. Прежде всего он ответил скептикам, сомневающимся в достоверности письма лишь потому, что его автор упоминает животных, не встречающихся в природе. «Но ведь и в Библии мы находим таких животных», - заметил наш лектор с очаровательным профессорским недоумением, вызванным необходимостью напомнить этот факт оппонентам. – Но это никому не давало повода усомниться в ее достоверности».

По его словам, любой смысловой сбой, даже кажущийся абсурд, нелепость в библейском тексте указывает на смену смысловых регистров: от внешнего к внутреннему, от профанного к сакральному. И упоминание таких несуществующих животных тоже своего рода условный звоночек, оповещающий о том, что для прочтения текста необходимо знать тайный язык посвященных.

Вот и письмо Иоанна свидетельствует, что он этим языком владел и пользовался в необходимых случаях, что он тоже посвящен в традицию, восходящую, возможно, к самим евангельским волхвам, его далеким предкам.

Глава сорок третья, рассказывающая о моей встрече с бывшей женой, словно созданной для того, чтобы возглавлявить кружок хорошопогодников