Скиф

– Да – ой, ― скривился, но уже не так зло и недовольно.

– Костя, ты меня знаешь – я человек благодарный. Увидеть ее, когда можно будет?

– Она тебе вообще кто? ― чуть помялся, изображая смесь возмущения профессионала и заботу друга, но уже сдулся – не наезжал.

– Какая разница?

– Большая, старичок, большая.

Макс оглядел больничный дворик в окно, соображая, что сказать и выдал:

– Долг.

Костя постучал кулаком по косяку, раздумывая над сказанным, и притих:

– Ладно. С шефом, как-нибудь улажу. Но…

– Отдельную палату организуй…

– Да понял уже – все сделаю. Дня три даже не рыпайся, а там позвони – сообразим. Паскудная история, старик, и не на один месяц, так что – соображай. А вообще, заверни вон, в церквушку, свечку благодарственную поставь за себя и «долг» свой. Для себя – что обошлось, для нее – чтоб обошлось. Кто хоть отпинал?

– Малолетки какие-то. Толпой.

– А она их знает?

– Вот об этом, как-то не недосуг было пытать, ― глянул на врача – сам соображаешь, что спрашиваешь.

– Ну, да, ― поморщился и махнул рукой, то ли выражая свое отношение к произошедшему, то ли прощаясь, то ли все вместе. И поплыл по коридору прочь, как белый лайнер.

Максим вернулся домой, кинул одеяло на тумбочку, а сам сел на пуф и вытянул ноги, оглядывая погром в коридоре.

Во что он вляпался?

«Немец» тяжело вздохнул, косясь на хозяина, и вот подошел, положил морду на колени, сочувствуя. Макс погладил его и поднялся – сиди не сиди, а убираться надо. Но сначала кофе – прошел на кухню. Включил кофеварку и вытянул сигарету из пачки, с удовольствием затянулся, поглядывая во двор – снег.

Костя позвонил через три дня:

– Палата двенадцать. Если еще интересно, ― буркнул.

– Я же сказал.

– Ну, ну, ― отключил связь.

Глава 16

Первое посещение было самым тяжелым. Он вроде бы должен был прийти, с другой стороны – зачем? Кто он ей, она ему? Что мог – сделал, и вроде, успокойся, но как-то не по – человечьи это, понимал – не увидит, так и будет душа не на месте. Поэтому сгреб в ларьке по дороге, что с южных стран послали – ананас да кило апельсин. Закинул в машину и, с тоской глянув на окна своего кабинета – лучше б авралил – вырулил с парковки.

Думать что она там и как, совсем не хотелось. Тошное было во всей этой истории, тяжелое и бередящее, да и сама Варя неоднозначна.

Привыкнув жить замкнуто и обособленно, по накатанной, Смелкову было трудно менять свой распорядок даже в мелочи. К тому же знал, что увидит, не обольщался, готовя себя заранее к неприятному. Протащился по больничному коридору, шурша пакетом и, благодаря себя хоть за то, что ума хватило веник в цветочном не прихватить, впихнулся в палату под нужным номером.

Палата была одиночная, но далеко не вип-класса. Не заморачивался Чилигин – оценил мужчина, оглядывая закуток три на три метра с холодильником времен Леонида Ильича, тумбочкой да кроватью.

На Варю смотреть не хотел – отекшая, синяя и лиловая лицом, капельница прозрачными трубками к подключичке тянется, вены на локтевом сгибе в красно-синих пятнах – что хорошего?

Передачку на тумбу водрузил и подумал – сока бы надо было прихватить!

Варя глаз приоткрыла, глянула мутно и опять закрыла – вся встреча.

Сок этот покоя и не давал. Ерунда полная, а словно вина давила. Вечером три пакета купил, чтобы совесть свою успокоить, и только в палату входя, сам себе признался, что совсем в другом дело – жалко девчонку, и вина действительно ест.

Выставил соки на тумбочку и покосился на больную. Та смотрит одним глазом неприязненно.

– Привет, ― бросил, и притулился на древнем стуле возле постели.

– Ты кто?

Макс разглядывал ее, соображая, что ответить, вспоминая, знакомились или нет.

– Максим.

– И?

Опять молчит и смотрит. И морщит его от вида оттеков и синевы по лицу.

– Ты финн, что ли?

– Почему?

– Замороженный. Чего таскаешься?

– Сок принес, ― ответил через паузу.

– Спасибо – надо? ― скривилась.

Смелков молчал. Его невольно морщило и от ее вида, и от хамства нарочитого. Но больше всего от понимания, что перемололи девочку – несмышленку за просто так, душу ей вывернули, растоптали и кинули – плыви. Прошлись по телу и душе, как танками, взрослые, циничные дядьки, и наплевали на то, что дальше будет. Один сука конченная, за то и поплатился, а второй, благодетель фигов – милостыню жизнью подал и в ус не дует. А как ей жить? Душу-то спалили ребенку в пепел. И что он хочет?

Отвернулся к окну, не слушая шипения девушки, маты, что сыпала бездумно.

Выходило, что он один за нее в ответе остался – и за парня ее, поддонка, и за Тома – урода редкого. И за Кона, что сам же к этой истории, не ведая того, прикрутил.

Вот оно как судьба крутанула, ― на снег за окном уставился.

– Сок пей. Тебе надо, ― бросил глухо, когда Варя утомилась желчь изливать. И ушел, не прощаясь.

Вечер давил. Макс смотрел, как хозяина мает по квартире и, то ходил за ним хвостом виляя, то ложился и взглядом следил.

И встрепенулся, увидев, как тот в коридор двинулся, решил, что гулять пойдут. Только Смелков на стойку немца внимания не обратил – вытащил из шкафа убранный рюкзачок и вещи девушки, по карманам пошарил, надеясь найти нужное. Во внутреннем кармане исклепанной куртки нашел паспорт и ничуть не удивился его констатации: Скифарин Владислав Викторович.

Качнул головой, сообразив, что немало девочка отвалила за липовый документ, и ведь нашла и нал и умельцев. Правда не очень удачно на фото вышла.

Прощупал карманы, оглядел их содержимое: перочинный ножик, но довольно серьезный. Ключи на увесистой цепи и кастет. Знаковые вещи.

Нехорошо, как-то стало.

С рюкзаком прошел на кухню, высыпал не мельтеша, все содержимое на стол и закурил, оглядывая: баллоны с краской, сотни смятые, пятитысячная и пригоршня мелочи, изжеванная тетрадка с каракулями, банка пива, сигареты – три пачки. Если б не знал, что вещи девушке принадлежал – уверено б сказал – пацан их хозяин.

Только ненормально это, не должно быть так.

Не пацанка она, не мужик, не оно – девчонка искалеченная. И понял что хочет, что его успокоит и вину загладит – если он вернет ей ее же.

Рюкзак ощупал, выудил из кармана сотовый. Благо та же модель, что у него была – подзарядил, пока кофе пил и курил. Пароль без проблем вскрыл и залез в записную. Читал морщась – кликухи, коды, просто буквы – ни одного имени. Чумичка, Придурок, Сука – а меж тем должен быть «отец» или «отчим» или «мать» в конце концов, в дневнике четко сказано – не сирота. Не верилось, что Варю одну оставили. Иначе бы откуда паспорт на парня, откуда деньги? Да и слишком бы было, если б иначе, совсем как в аду, и будто лишь черти вокруг.

Вопрос только, как она родню зашифровала – отца например – Придурок или Тупарь? А может «П» или «Бинго»? Или «П-я» – папаня, «Б-я» – батя? Одно нормальное человеческое имя нашел – «Виктор», от него же за эти пять суток более сорока звонков было. Смелков потер трубкой щеку, раздумывая и, нажал на связь. Ответили моментально:

– Ты где?! ― мужчина тревожился не на шутку, и Макс не сразу нашел что сказать.

– Почему молчишь?! Господи, я уже не знал, что думать!!

– Эээ… Извините, но это не… ― кто? Влад или Варя? Но все решилось само.

– Вы кто? ― выдохнули в трубку испуганно. ― Что с ней?

– Варя в больнице. Была драка…

Мужчина, перебивая, заорал, требуя сейчас же сказать, где его дочь и Смелков поморщился, подумав, что эмоциональные крайности, это видимо, у Косициных семейное. Спокойно рассказал, как и где можно найди девушку и нажал отбой, больше не сомневаясь, что «Виктор» и есть отец Вари.

– Ну, что? Хоть здесь разрулили, ― подмигнул Максу. Тот склонил голову набок и хвостом начал пол мести. ― Понял – идем гулять.