Новая Европа Скотт-Кинга

Он с учтивым поклоном сообщил прибывшим, что его зовут Артуро Фе и что по званию он доктор Беллацитского университета. В его внешности тем не менее не было ничего профессорского. Скотт-Кинг подумал, что человек этот скорее похож на стареющего киноактера. У него были тоненькие, мастерски прорисованные усики, едва намеченные бачки, редкие, однако тщательно причесанные волосы, монокль в золотой оправе, три золотых зуба и аккуратный темный костюм.

— Дамы и господа, — сказал он, — о вашем багаже позаботятся. Машины ждут вас. Следуйте за мной. Что-что? Паспорта? Документы? Не беспокойтесь о них. Все улажено. Идемте.

Именно в этот момент Скотт-Кинг обнаружил присутствие в их группе молодой женщины, которая флегматично возвышалась над всеми. Он видел ее еще в Лондоне, где она казалась выше всех пассажиров на добрых пятнадцать сантиметров.

— Я приходила, — заявила она.

Доктор Фе поклонился.

— Фе, — сказал он.

— Свенинген, — отозвалась она.

— Вы наша гостья? Гостья Ассоциации Беллориуса?

— Нехорошо говорю английский. Я приходила.

Доктор Фе пытался говорить с ней по-нейтральски, по-французски, по-итальянски и по-немецки. Она отвечала на языке своей родины, далекой северной страны. Доктор Фе поднимал руки к небу и возводил очи горе, демонстрируя крайнюю степень отчаянья.

— Много говорите английский. Мало говорю английский. Так что мы говариваем английский, да? Я приходила.

— Приходила? — сказал доктор Фе.

— Приходила.

— Для нас большая честь, — сказал доктор Фе.

Он повел их между рядами цветущих олеандров и клумб, засаженных ромашкой, мимо столиков под навесами кафе, к которым с тоской обращался взгляд, Уайтмейда, через зал ожидания аэропорта и дальше, к стеклянной двери, к выходу.

Здесь произошла заминка. Два часовых, одетых довольно неряшливо, однако с полной боевой выкладкой, на вид сильно потрепанные в боях, зато ревностные служаки, настоящие львы, вдруг преградили им путь. Доктор Фе попробовал прикрикнуть на них, потом пустил в ход обаяние, угостил сигаретами. Затем внезапно обнаружились сокрытые доселе черты его характера: он впал в нечеловеческую ярость, стал потрясать кулаками, обнажая оскал цвета золота и слоновой кости и так гневно щуря при этом глаза, что от них оставались лишь узенькие монгольские щелочки. То, что он при этом выкрикивал, было недоступно пониманию Скотт-Кинга, однако со всей очевидностью звучало оскорбительно. Но часовые держались твердо.

Потом этот яростный шквал вдруг стих — с той же внезапностью, с какой поднялся. Доктор Фе обернулся к своим гостям.

— Вы должны простить мне минутную задержку, — сказал он. — Эти болваны неправильно поняли приказ. Все будет улажено с офицером.

И он отправил куда-то одного из своих подручных.

— Мы даем взбучка грубые человеки, — предложила мисс Свенинген, по-кошачьи подкрадываясь к часовым.

— О, нет. Умоляю, простите их. Они полагали, что в этом их долг.

— Такой маленькие мужчины должны быть вежливый, — сказала великанша.

Пришел офицер; двери широко распахнулись; солдаты проделали своими автоматами какие-то манипуляции, которые могли сойти за воинское приветствие. Скотт-Кинг приподнял шляпу, и их небольшая группа вышла на слепящий солнцепек к ожидающим машинам.

— Это роскошное юное создание, — сказал Скотт-Кинг Уайтмейду, — не показалось ли вам, что оно являет собой среди нас фигуру несколько неуместную?

— О, я нахожу ее в высшей, в высочайшей и даже в возвышенной степени уместной, — сказал Уайтмейд. — Я от нее просто в экстазе.

Доктор Фе галантно взял дам под свое покровительство. Скотт-Кинг и Уайтмейд ехали в машине с кем-то из его подручных. Они мчались через предместья Беллациты: трамвайные пути, недостроенные виллы, порывы горячего ветра и слепящая белизна бетонных стен. Вначале, после самолетной прохлады, жара показалась приятной, но теперь тело у Скотт-Кинга начало зудеть и чесаться, из чего он понял, что одет не по сезону.

— В последний раз я ел ровно десять с половиной часов тому назад, — сказал Уайтмейд.

Подручный доктора Фе наклонился к ним с переднего сиденья и показывал различные достопримечательности.

— Вот на этом месте, — сказал он, — анархисты застрелили генерала Карденаса. А здесь радикал-синдикалисты застрелили помощника епископа. Вот здесь члены Аграрной лиги живьем зарыли десять Братьев-Проповедников. На этом вот месте сторонники биметаллизма самым невероятным способом надругались над женой сенатора Мендозы.

— Простите, если мне придется вас перебить, — сказал Уайтмейд. — Но не могли бы вы сказать, куда мы теперь едем.

— В министерство. Там будут рады с вами познакомиться.

— Мы тоже будем рады с ними познакомиться. Но в данный момент мы с моим другом изрядно проголодались.

— Да, — сказал с состраданием подручный, — мы читали об этом в наших газетах. О ваших продовольственных карточках, о ваших забастовках. Здесь у нас все очень дорого, но зато всего много — для тех, кто может платить, поэтому наши люди не бастуют, а много работают, чтобы разбогатеть. Не правда ли, так лучше?

— Возможно. Мы непременно обсудим это позднее. Однако в данный момент нас волнуют не столько общеэкономические проблемы, сколько наши индивидуальные и весьма неотложные потребности…

— Приехали, — сказал подручный. — Это министерство.

Как и многие нейтральские здания новейшего времени, министерство не было достроено, однако спроектировано было в суровом однопартийном стиле, типичном для диктатуры. Портик с простыми колоннами без капителей, зияющий пустотой, огромный дверной проем, фигуры барельефа, символизирующие Революцию, Юность, Технический Прогресс и Национальный Гений, лестница. Однако то, что они увидели на ступеньках лестницы, оказалось куда более неожиданным: по обе ее стороны, точно игральные карты, притом в какой-то странной сдаче, куда попали одни лишь короли да валеты, снизу до самого верху стояли трубачи возрастом от 60 до 16 лет, наряженные в камзолы средневековых герольдов; более того — головы их были увенчаны коротко подстриженными светлыми париками; но и это еще не все — их щеки покрывал густой, почти осязаемый слой румян. Как только Скотт-Кинг и Уайтмейд ступили на нижнюю ступеньку лестницы, эти фантастические персонажи поднесли к губам свои трубы и протрубили фанфарный туш. При этом один из них, который, судя по крайней дряхлости, приходился им всем почтенным родителем, стал по мере слабых сил бить в крошечные литавры.

— Честно сказать, — буркнул Уайтмейд, — я нынче что-то не настроен на подобные шутки.

Среди трубного рева они поднялись на площадку, где человек в вечернем костюме сыграл в честь гостей марш на рояле, после чего их повели в зал для приемов, заставленный рядами скамей и трибунами. Он несколько напоминал зал суда, да и на самом деле нередко служил для заседаний трибунала, где приговаривали какого-нибудь честолюбивого политика к высылке на неуютные острова, лежащие поодаль от берегов родины.

Зал уже был полон. В центре на троне под балдахином восседал министр культуры и отдыха, мрачного вида молодой человек, потерявший большинство пальцев, забавляясь с бомбой еще в пору последней революции. Доктор Фе представил ему Скотт-Кинга и Уайтмейда. Министр одарил их жутковатой улыбкой и протянул искалеченную руку. Его окружало с полдюжины высокопоставленных чиновников, и доктор Фе представил каждого из них гостям. Почетные титулы, поклоны, улыбки, рукопожатия; потом Скотт-Кинга и Уайтмейда отвели в их собственный загон, где находились и другие гости, прибывшие на празднество, числом около дюжины. На красном плюшевом сиденье, предназначенном для каждого гостя, лежала кучка буклетов и программ.

— Не очень-то пригодно в пищу, — пробормотал Уайтмейд.

С лестницы донеслись звуки труб и литавр; прибыла еще одна, последняя группа гостей, которая также была представлена руководству; затем началась церемония.

Голос министра культуры и отдыха, вероятно и от рождения не отличавшийся особой мягкостью, еще больше огрубел от выступлений на шумных уличных митингах. Он говорил очень долго, а потом уступил место на трибуне достопочтенному ректору Беллацитского университета. Скотт-Кинг изучал тем временем книги и брошюры, предоставленные в его распоряжение, всю эту обильную продукцию Министерства народного просвещения — сборник избранных речей Маршала, монография по предыстории Нейтралии, иллюстрированный путеводитель по горнолыжным курортам страны, годичный отчет Корпорации виноградарства. Ничто, похоже, не имело здесь прямого отношения к происходящему, за исключением многоязычной, воистину полиглотской программки предстоящих празднеств: