Новая Европа Скотт-Кинга

— Мне, возможно, придется задержать ваш отъезд на несколько минут, — сказал Скотт-Кинг. — Я должен зайти повидать моего коллегу мистера Уайтмейда.

Уайтмейд еще лежал в постели и вид имел не то чтобы больной, но странный; несколько, можно сказать, возбужденный. Он все еще оставался изрядно навеселе. Двери его номера были широко распахнуты на балкон, а там, скромно завернувшись в банные полотенца, сидела мисс Свенинген и жевала бифштекс.

— Они говорят там внизу, что вы не едете с нами в Симону. Это правда?

— Правда. Я что-то сегодня с утра не в форме. Кроме того, у меня здесь кое-какие дела. Как бы это вам объяснить… — Он кивнул в направлении гигантского всеядного, сидевшего у него на балконе.

— Вчера вы приятно провели вечер?

— Ничегошеньки я не помню, Скотт-Кинг. Помню, что мы с вами были на каком-то официальном приеме. Помню какой-то скандал с полицией, но это было намного позже. Наверно, через много часов.

— С полицией?

— Да. На каких-то танцульках. Ирма была великолепна — точно из фильма. Они все попадали, как кегли. Если б не она, сидеть бы мне сейчас, наверно, в участке, а не попивать с вами минеральную воду.

— Вы произнесли речь?

— Думаю, что да. Вы ее не слышали? В таком случае мы никогда не узнаем, что я сказал. Ирма описала ее на свой несколько туповатый манер как нечто весьма длинное, страстное и совершенно невразумительное.

— Вы говорили о Беллориусе?

— Полагаю, что, скорей всего, нет. В мыслях моих, кажется, преобладала любовь. Сказать вам откровенно, я потерял всякий интерес к Беллориусу. Он, собственно, никогда и не был велик. Он еще больше ослаб, а потом и вовсе угас нынче утром, когда я узнал, что Ирма не из нашей делегации. Она приехала на конгресс по физической подготовке.

— Мне будет вас не хватать.

— Оставайтесь с нами на гимнастику.

Скотт-Кинг испытал минутное колебание.

Предстоящая поездка в Симону была окутана неизвестностью и, пожалуй, таила опасности.

— Приедут пятьсот спортсменок. Может, какие-нибудь акробатки из Индии.

— Нет, — твердо сказал наконец Скотт-Кинг. — Я должен сохранять верность Беллориусу.

И он вернулся к членам делегации, нетерпеливо ожидавшим его, сидя в автобусе у дверей «Рица».

Город Симона расположен вблизи Средиземного моря, на отрогах огромного горного массива, покрывающего на карте половину Нейтралии. Заросли грецкого ореха и пробкового дуба, миндальные и лимонные рощицы, оживляя эту местность, доходят до самых городских стен с цепочкой остроконечных бастионов. Впрочем, эти сооружения, хитроумно воздвигнутые в семнадцатом веке, за всю долгую историю борьбы и смуты так и не использовались по назначению, ибо не окружали ничего такого, что могло бы иметь стратегическое значение. Средневековый университет, кафедральный собор в стиле барокко, два десятка церквей, на чьих изящных белокаменных колокольнях аисты строят гнезда и выводят потомство, площадь в стиле рококо, два-три небольших запущенных дворца, рынок да еще торговая улица — вот и все, чем богат город и что может быть угодно душе человека. Железная дорога проходит за городом, и ее присутствие выдают лишь редкие облачка дыма над верхушками деревьев.

В час полуденной мессы Скотт-Кинг сидел вместе с господином Богданом Антоником за столиком кафе на одном из бастионов городской стены.

— Думаю, взгляду Беллориуса открывалась совершенно та же картина, что предстает перед нами сегодня.

— О да, дома, во всяком случае, не меняются. И все та же иллюзия мира и спокойствия, хотя, как и во времена Беллориуса, окрестные холмы вон там, у нас за спиной, кишат разбойниками.

— Он упоминает о них, если не ошибаюсь, в восьмой песне своей поэмы, но неужели и в наши дни?..

— Да, все то же. Теперь их, впрочем, называют по-другому — партизаны, бойцы сопротивления, непримиримые. Как хочешь, так и зови. Результат тот же. Чтобы проехать по многим дорогам, нужна полицейская охрана.

Они замолчали. За время их долгого окольного путешествия в Симону между Скотт-Кингом и секретарем по международным вопросам зародилась дружеская симпатия.

Сладостно прозвонили колокола на освещенных полуденным солнцем колокольнях двадцати сумрачных городских церквей.

Скотт-Кинг первым нарушил наконец молчание:

— Знаете, мне показалось, что мы с вами единственные из всей делегации, кто читал Беллориуса.

— Мое собственное знакомство с ним весьма поверхностно. Но доктор Фе с большим чувством говорит о нем в своей работе, написанной, насколько я понял, на просторечном кантонском диалекте. А скажите, профессор, удались ли, на ваш взгляд, юбилейные торжества?

— Да я, знаете ли, даже и не профессор.

— Ну, на время этих торжеств все мы профессора. А вы в гораздо большей степени профессор, чем многие из присутствующих. Мне ведь пришлось довольно широко раскинуть свои сети, чтобы обеспечить представительство всех стран. Мистер Юнгман, например, всего-навсего гинеколог из Гааги, а мисс Бомбаум — даже не знаю, кто она. Аргентинец и перуанец — обыкновенные студенты, которые случайно оказались в этот момент в нашей стране. Я вам это рассказываю, потому что доверяю, и еще потому, что вы уже, наверно, и сами начали об этом подозревать. Разве вы не заметили во всем этом известную долю обмана?

— О да, конечно.

— Инициатива исходила от министерства. А я у них, видите ли, референт по культуре. Они потребовали провести этим летом какие-нибудь юбилейные торжества. Я стал разыскивать по документам, чей юбилей случится в этом году. Я уже был в отчаянии, когда вдруг случайно наткнулся на имя Беллориуса. Они о нем никогда не слышали, конечно, но, если бы речь шла о Данте или Гете, эти имена говорили бы им ничуть не больше. Я им сказал, — доктор Антоник сдержанно улыбнулся печальной, лукавой и утонченной улыбкой культурного человека, — что это была одна из крупнейших фигур в европейской литературе.

— Конечно.

— Вы в самом деле так полагаете? Значит, вы не считаете, что это все чистейший маскарад? И вы думаете, затея наша удалась? Надеюсь, это так, ибо мое положение в министерстве, видите ли, весьма ненадежно. Тут все друг другу завидуют. Можете себе представить ситуацию, при которой мне бы кто-нибудь завидовал. Но в Новой Нейтралии все так жаждут получить место. И есть люди, которые с алчностью вырвали бы у меня и эту маленькую должность. К примеру, доктор Артуро Фе.

— Не может быть. Он, кажется, и так полностью загружен.

— Этот человек собирает государственные посты, как в старину церковники собирали бенефиции. У него их уже больше десятка, а теперь он нацелился на мою. Так что это просто победа, что удалось привезти его сюда. Если торжества провалятся, то ему придется отвечать. И сегодня министерство выразило неудовольствие тем, что памятник Беллориусу не будет завтра готов к открытию. Это не наша вина. Виновато Управление культуры и отдыха. И это устроил один из врагов, инженер Гарсиа, который только и мечтает навредить доктору Фе и заполучить некоторые из его должностей. Но доктор Фе сумеет оправдаться; он уж что-нибудь сымпровизирует. Он настоящий нейтралец.

Назавтра доктор Фе приступил к импровизации.

Делегация ученых разместилась в главном отеле Симоны, напоминавшем в то утро вокзал военного времени, потому что ночью приехало пятьдесят, а то и шестьдесят зарубежных филателистов, для которых не приготовили номера. Филателисты ночевали в салоне и в холле, и к тому времени, как юбилейная делегация собралась внизу, многие из них еще не проснулись.

В этот день программа предусматривала открытие памятника Беллориусу в Симоне. Ограждение и строительные леса указывали на ту часть городской площади, где предполагалось воздвигнуть монумент, но, как было доподлинно известно делегатам, статую в Симону еще не доставили. Они уже три дня жили слухами, ибо ни одно из волнующих событий, пережитых ими за эти последние дни, не совпадало с тем, что было указано в розданной им печатной программе. «Говорят, автобус вернулся в Беллациту, чтобы сменить резину». — «Вы слышали, что мы должны ужинать сегодня у лорда-мэра?» — «Я сам слышал, как доктор Фе говорил кому-то, что до трех часов мы никуда не поедем». — «Мне казалось, мы все должны быть сейчас у епископа»… И так далее. В подобной атмосфере протекало их путешествие в Симону, и в этой атмосфере незамедлительно рухнули социальные перегородки, которые грозили разделить их группу в столице. Уайтмейд был забыт, а Скотт-Кинг снова обрел друзей и стал полноправным членом этого братства ошеломленных и растерянных. Два дня они провели в дороге, ночуя в селениях, стоявших весьма далеко от тех, что были обозначены в маршруте; их поили вином и кормили в непредвиденные часы, иногда вдруг неожиданно оглушали ревом духового оркестра и приветствиями местных депутаций, иногда вдруг столь же неожиданно высаживали из машины на каких-то пустынных площадях; однажды их маршрут совпал с маршрутом религиозной группы, и в течение нескольких безумных часов им пришлось выменивать багаж, принадлежавший паломникам, на свой собственный; как-то раз они ужинали дважды с перерывом всего в час, но был и вечер, когда их не покормили вовсе. В конце концов они все же добрались до места назначения — в Симону. Все, кроме Беллориуса.