Новая Европа Скотт-Кинга

Доктор Фе импровизировал на ходу:

— Мисс Бомбаум, господа, небольшое дополнение к нашей программе. Сегодня мы возлагаем венки к Монументу Национальной Славы.

Члены делегации послушно потянулись к автобусу. Пришлось выдворить оттуда нескольких филателистов, разместившихся на ночлег. Вместе с делегатами в автобус погрузили дюжину огромных лавровых венков.

— А это еще что?

— Наша дань уважения к павшим.

На красных лентах, повязанных поверх лавров, значились названия стран, представительство которых было обеспечено столь странным способом.

Делегация выехала за город и окунулась в зеленые просторы миндаля и пробкового дуба. После часа езды автобус был остановлен — позади него и впереди выстроились бронированные машины.

— Небольшой почетный караул в нашу честь, — сказал доктор Фе.

— Боятся партизан, — шепнул доктор Антоник.

Пыль, вздымаемая военным конвоем, окутала автобус и скрыла от глаз окружающий ландшафт. Через два часа езды колонна остановилась. Здесь, на голом холме, высился Монумент Национальной Славы. Как и все образцы новейшей казенной архитектуры, он представлял собой безрадостное, аскетическое сооружение, которое делали заметным только огромные размеры, — гигантская и неуклюжая пирамида из камня. Взвод солдат предпринимал вялые попытки счистить надпись «Смерть Маршалу!», сделанную красной краской наискосок через выбитый на лицевой части памятника текст.

Доктор Фе, не обратив внимания на старания воинов, прямым ходом повел делегацию к дальней части монумента, где его каменная целина не была осквернена никакими надписями — ни патриотическими, ни крамольными. Здесь, под нещадными лучами солнца, они совершили возложение венков, и Скотт-Кинг сделал шаг вперед, когда был выкликнут представитель Великобритании. Поэт-журналист приседал на корточки и щелкал камерой. Охрана кричала «ура». Сонные солдаты со своими швабрами собрались поглазеть на происходящее. Доктор Фе произнес краткую речь по-нейтральски. На этом церемония была закончена. Их покормили в соседнем городке, в каком-то барачном помещении, похожем на солдатскую столовку; это была огромная комната с голыми стенами, украшенными фотографиями Маршала; довольно сытный, хотя и далеко не роскошный обед был сервирован в грубых глиняных мисках на длинных узких столах. Скотт-Кинг выпил несколько стаканов крепкого красноватого вина. Автобус их долгое время простоял на солнцепеке, и теперь в нем была нестерпимая жара. От вина и жирной похлебки клонило в сон; Скотт-Кинг продремал всю обратную дорогу, не слыша смутного заговорщицкого шепота, шелестевшего вокруг него в тропической духоте.

Шепот этот был, однако, не сном, а реальностью, и он обрел полнозвучность, когда они наконец добрались до Симоны.

Скотт-Кинг осознал его реальность при входе в отель.

— Мы должны провести собрание, — говорил американский профессор. — Мы должны принять резолюцию.

— Мы хотим выразить протест, — сказала мисс Бомбаум. — Только не здесь, — добавила она, разглядывая филателистов, которые еще маялись по всем холлам и коридорам, — наверху.

Было бы в высшей степени утомительно пересказывать все, о чем говорилось в спальне мисс Бомбаум после того, как оттуда выдворили двух филателистов, прикорнувших в уголке. «И какая тоска сидеть в этой спальне, — думал Скотт-Кинг, — когда фонтаны плещут на городской площади и ветерок шуршит листвой апельсиновых деревьев над городской стеной». Произносились речи, они повторялись без конца, они переводились и перевирались; звучали, как обычно, призывы к порядку; имели место и отдельные вспышки дурного характера. Не все члены делегации были в наличии. Швейцарского профессора и китайца так и не удалось найти; перуанский и аргентинский студенты прийти отказались, и все же в тесной спаленке мисс Бомбаум, не считая ее самой, собралось шесть представителей научного мира, и все они, за исключением Скотт-Кинга, были чем-то до крайности возмущены.

Причина их возмущения стала мало-помалу проступать сквозь завесу многословия и табачного дыма. Вкратце суть ее была такова; Ассоциация Беллориуса оказалась одураченной политиками. Конечно, никто не стал бы докапываться до этого, если б не крайнее любопытство мисс Бомбаум. Она умела выковыривать подобные мрачные факты, точно трюфели из грязи, и вот — истина перед вами во всей своей наготе. Этот Монумент Национальной Славы был не более чем фетишем гражданской междоусобицы. Он увековечивал имевшее место на этом знойном пятачке земли лет десять тому назад избиение, казнь, ликвидацию — назовите, как вам будет угодно, — полсотни лидеров правящей ныне нейтральской партии теми, кто правил здесь в ту пору. Гостей Ассоциации Беллориуса обманным путем вовлекли в церемонию возложения венков и в довершение всего во время этой церемонии сфотографировали. Фотография мисс Бомбаум, по ее словам, уже неслась по воздуху в органы мировой печати. Более того, делегаты обедали в штаб-квартире партии за теми самыми столами, за которыми эти мерзавцы подкрепляли силы после своих кровавых оргий. К тому же, поведала мисс Бомбаум, она только что узнала из книги, которая попала ей в руки, что Беллориус вообще не имел никакого отношения к Нейтралии; он был византийским генералом.

Скотт-Кинг взял слово и попытался вякнуть что-то в знак своего несогласия. Он был тут же заклеймен такими сильными выражениями, как «фашистское чудовище», «махровый реакционер», «людоед» и «буржуазный уклонист».

После чего Скотт-Кинг покинул собрание.

Доктор Фе стоял в коридоре. Он взял Скотт-Кинга за руку и молча повел его вниз по лестнице и дальше, дальше, прочь из отеля, на улицу, затененную аркадами.

— Они выразили недовольство, — сказал доктор Фе. — И это огромная трагедия.

— Знаете, вам все же не следовало так поступать, — сказал Скотт-Кинг.

— Кому? Мне? Да я просто рыдал, дорогой мой профессор, когда мне впервые предложили это сделать. Я нарочно задержал вас на два дня в дороге, чтоб только избежать этого. Но разве они меня послушают? Я сказал министру народного просвещения: «Ваше превосходительство, это международное мероприятие. Оно носит чисто научный характер. Все эти видные люди приехали в Нейтралию не для того, чтобы заниматься политикой». Но он ответил грубо: «Они пьют и едят за наш счет. И они должны показать свое уважение к режиму. Делегаты физкультурного слета приветствовали Маршала на стадионе. Филателистам выдали нагрудный значок партии, и многие из них его носят. Профессора тоже должны помочь Новой Нейтралии». Что я мог сказать? Он человек, лишенный тонкости, человек низкого происхождения. Я просто уверен, что это он подбил министра культуры и отдыха задержать отправку статуи. Профессор, вы новичок в политике. Я буду с вами откровенен. Это заговор.

— Мисс Бомбаум тоже так говорит.

— Заговор против меня. Они уже давно под меня вели подкоп. Я не человек партии. Вы думаете, если я ношу партийный значок и отдаю партийное приветствие, то я один из них? Из деятелей Новой Нейтралии? Профессор, у меня шестеро детей, из них — две дочки на выданье. Что остается делать, как не искать заработка? А теперь мне, вероятно, конец.

— Неужели все так плохо?

— Трудно описать, как все плохо. Профессор, вы должны вернуться в эту спальню и уговорить их не шуметь. Вы англичанин. Вы пользуетесь огромным влиянием. Я заметил во время нашего совместного путешествия, что они вас уважают.

— Они назвали меня «фашистским чудовищем».

— Да, — согласился доктор Фе. — Я слышал через замочную скважину. Они были очень недовольны.

После спальни мисс Бомбаум улицы дышали сладостной прохладой; пальцы доктора Фе легко, как ночная бабочка, касались рукава Скотт-Кинга. Они шли в молчании. На орошенном влагой цветочном лотке доктор Фе выбрал бутоньерку и, яростно поторговавшись с цветочницей, с истинно аркадской грацией вручил ее Скотт-Кингу, после чего они продолжали свою печальную прогулку.

— Так вы не хотите вернуться к ним?

— Вы же знаете, это бесполезно.