Монументальная пропаганда

– Ну что вы, в самом деле? Да зачем это? Неужели у вас об органах такое странное мнение, что мы сразу всех прямо в тюрьму и ничего другого? Эта дама с вами? Оставьте это ей. Если что – конечно, может случиться и так, – она его потом принесет.

Мешок оставили Антонине, и это было хорошим знаком. Другой обнадеживающей предпосылкой благополучного исхода было то, что пропуск Шубкину оформили временный. После чего Коротышкин повел Марка Семеновича по длинному коридору, обсуждая попутно парадоксы текущей погоды и возможное влияние на нее достижений человечества в области химии и атомной энергии. В конце концов Шубкин оказался в просторном кабинете, где за столом справа под портретом Дзержинского сидел человек по фамилии Муходав, хмурый, худощавый, желчный и как раз очень похожий на чекиста двадцатых годов. Левый стол, под вторым портретом Дзержинского, принадлежал Коротышкину. Коротышкин предложил гостю стул, обыкновенный, с дерматиновой подушечкой и дерматином обитой спинкой, сам сел за стол и, сцепив восемь пальцев между собою, оставил свободными два больших пальца, чтобы можно было ими как бы в раздумье вращать.

– Ну вот, – сказал он, вращая пальцами, и улыбнулся Марку Семеновичу, – прежде чем мы начнем разговор, назовите, пожалуйста, ваши имя, отчество и фамилию.

– Это допрос? – спросил Шубкин.

– Ну что вы! – запротестовал Коротышкин. – Это просто беседа.

– Пока беседа! – пробурчал из своего угла Муходав, но Коротышкин этого бурчания как бы не расслышал и разъяснил вполне доброжелательно, что требование назвать имя, отчество и фамилию – это просто формальность, может быть, излишняя, ею можно и пренебречь, но по существу хотелось бы поговорить вот о чем.

– Я читал этот ваш рассказик «Лесопосадки».

– Не рассказик, а роман, – поправил Шубкин.

– Антисоветский пасквиль, – донеслось из другого угла. Муходав в разговоре прямо вроде бы не участвовал. Он сидел за своим столом, вникал в какие-то бумаги – что-то читал, писал, подчеркивал, – а реплики свои выдавал не направленно, а словно разговаривал сам с собой.

– Не знаю, как другим, – продолжил Коротышкин, бросивши взгляд на коллегу, – но мне многое понравилось. Я, конечно, не специалист, моя профессия – архитектура. Жилые и общественные здания, клубы, дворцы культуры – вот… Но в обком партии вызвали… Вы ведь тоже, кажется, коммунист?..

– Стрелять таких коммунистов надо, – громко сказал сам себе Муходав.

– В обком партии вызвали, говорят, нужно, Сергей Сергеич, международная обстановка требует. Ну, если партия просит, разве я могу отказаться? Нет, Марк Семенович, никак не могу, потому что я прежде всего солдат партии и патриот. И вот сижу здесь. А душа, – он вздохнул тяжело и мечтательно, – истосковалась по кульману. Впрочем, это все лирика… Так вот, мне ваша «Лесостепь», можно сказать, даже понравилась. Местами. Очень хороший слог, удачные описания природы, особенно ханты-мансийской тайги… Вы ведь там были?

– Был, – кивнул Шубкин.

– Можно продолжить, – не отрывая взгляда от своих бумаг, сказал Муходав.

– Но в целом, – продолжил Коротышкин, – ощу-щение от описываемой вами картины тяжелое. По-моему, вы немного, как бы сказать, очень сгущаете краски…

– Я пишу о явлениях, которые партия на Двадцатом съезде разоблачила, – напомнил Шубкин.

– В том-то и дело, что она их разоблачила. Разоблачила, и хватит. Хватит, – повторил Коротышкин, умоляюще глядя на Шубкина. – Ну зачем же нам все время вспоминать о плохом, бередить раны, топтаться в прошлом? Надо идти вперед, Марк Семенович. Посмотрите вокруг, какие происходят события. Продолжается строительство Братской ГЭС, в Стерлитамаке задута новая домна, наши коровы дают до трехсот литров молока в год, наша партия ведет титаническую борьбу за мир во всем мире, а вы все про свои лесополосы. Ну ладно, если бы вы вашу «Лесосеку» для себя написали или для своих друзей, но ведь вы же передали на Запад.

– Я не передавал, – быстро сказал Шубкин.

– Оно само туда перелетело, – предположил Муходав.

– Не знаю, само или не само, – повернулся к нему Шубкин, – но я, как вы знаете, за границу не езжу. Или, может, я ездил, а вы не заметили? – спросил он язвительно. Но Муходав, листая свои бумаги, на Шубкина не отреагировал, а Коротышкин с ним согласился:

– Ну, конечно, конечно, вы не ездили. Никто не говорит. Но чтобы переправить рукопись, самому ездить не обязательно. Иностранные дипломаты и корреспонденты, они-то ездят! И не всегда с чистыми намерениями.

– Все сплошь агенты ЦРУ, – заметил Муходав.

– Именно, – согласился Коротышкин. – У нас есть сведения, что ЦРУ активизировало свою деятельность и делает ставку на несознательную часть нашей интеллигенции. Ищет слабое звено в нашей цепи. Не случайно ваш фельетон опубликован в антисоветском издательстве, сотрудники которого это сплошь белогвардейцы, власовцы и бывшие полицаи. Которые вешали советских людей и отправляли в газовые печи лиц еврейской национальности. И конечно, за ваше так называемое произведение ухватились не зря. Значит, им оно понравилось.

– Если моя книга им понравилась, значит, она хорошая, – самодовольно сказал Шубкин.

– Антисоветская, – изрек Муходав.

– Если б только антисоветская, – вздохнул Коротышкин. – К сожалению, Марк Семенович, книга антинародная. Нет, – сказал он в очевидном сомнении, – мы пока не будем применять к вам карательных мер…

– А надо бы, – вздохнул Муходав.

– Сейчас не тридцать седьмой год, и мы уже не те. Мы совсем не те, Марк Семенович, – заверил он страстно. – Для нас самое главное – спасти человека, уберечь его от неправильных поступков. Сейчас идет бескомпромиссная идеологическая война. Кто кого. И в этих условиях… Было бы хорошо, если бы вы обратились в нашу печать, и мы вам в этом поможем, поможем, поможем… – Закатив глазки, он забормотал, впавши как будто в транс и произнося слова в странной последовательности: – Мы вам подскажем, вы нам поможете, вы напишете, мы напечатаем, в открытой форме выразите свое отношение…

– А то будет плохо, – сказал как будто самому себе Муходав.

– Это угроза? – спросил Шубкин.

– Ни в коем случае! – поспешно заверил Коротышкин. – Никаких угроз. Но вы понимаете, что если вы не сделаете выводов, то и мы… ну что мы можем? Марк Семенович, вы же понимаете, мы, конечно, гуманисты, но…

– Если враг не сдается, его уничтожают, – заключил Муходав.

– И очень большая к вам просьба. Очень, очень. О нашем разговоре никому ни слова.

И все. Даже подписку о неразглашении Коротышкин у Шубкина не взял.

Некоторые люди в Долгове, вроде Аглаи или даже Диваныча, такой гуманности органов не понимали. Этот Шубкин написал страшную антисоветскую вещь, опубликовал ее в эмигрантском журнале – и как же его за это не посадить? Но они много чего не понимали. Например, того, что Шубкин, как мы уже отметили, в районе был единственный в своем роде. Будь их десять, можно было б одного-другого и посадить. А если посадить единственного, с кем же тогда бороться?