Монументальная пропаганда

– Умница, – согласился Марат. – Можно сказать и так.

– Но я тебя все-таки не понимаю, – сказала Аглая. – Мне кажется, теперешнее руководство относится к Сталину с уважением, почему же…

– Потому, мамочка, – перебил ее Марат, – что лизать живую задницу гораздо приятнее, чем чугунную.

На ночь она разложила молодым людям в гостиной старый диван-кровать, который в качестве действующего ложа давно не использовался. Сама ушла к себе в спальню. Лежала, курила, думала, что Марат, очевидно, прав. У нынешнего руководства заслуги есть, но есть и вполне заметные недостатки. Сталина не реабилитируют, с диссидентами чикаются. Боятся западных компартий, мировой общественности… И в результате – абсурд. Чем крупнее диссидент, чем больше от него вреда, тем больше с ним возятся, не сажают, ведут полемику в печати, а ему только этого и надо. Да и кто будет с этими диссидентами всерьез бороться, если наверху вся политика – чинопочитание и лизоблюдство? Брежнева по каждому поводу и без повода превозносят и награждают. Недавно преподнесли с поклоном звание Героя Советского Союза. За что? За выслугу лет? А еще говорят – Сталин. Да Сталин-то…

Она долго не спала, и ее гости тоже. Заслышав снаружи шум, Марат трижды вскакивал и смотрел в окно, не угоняют ли машину. Потом опять ложился. Лежал, смотрел на статую, она – на него. Он закрывал глаза, и тогда ему казалось, что изваяние сдвинулось с места и приближается к нему. Он был далек от мистицизма, знал, что такого не может быть, но не выдерживал и открывал глаза. Статуя стояла на прежнем месте, но у Марата было ощущение (которому он не верил), что она только-только туда вернулась. Он опять закрывал глаза и временами даже совсем засыпал, но, как только это с ним случалось, статуя опять немедленно приближалась, наклонялась и вглядывалась в него. Во сне он критически оценивал свое состояние, он спрашивал себя: сплю я или не сплю, и отвечал сам себе: нет, не сплю, потому что вижу и ощущаю все, что вокруг меня происходит, вот я лежу, и рядом со мной лежит Зоя, вот мой нос, вот я его дергаю, нет, я не сплю. За окном профырчала машина, свет фар ворвался в комнату, заскользил по стене, тень люстры поехала по потолку, и Сталин быстро метнулся в свой угол, но, как только свет истощился, статуя бесшумно подкралась к диван-кровати. Марат хотел спросить Сталина, что ему нужно, открыл рот, но не смог ничего сказать и проснулся от страха. Проснувшись, заметил, что и Зоя не спит.

– Ты что? – спросил он.

– Я его боюсь, – прошептала Зоя.

– Глупости! – буркнул он раздраженно, стараясь успокоить не столько ее, сколько себя самого. – Это просто неодушевленный предмет, чугунное литье, монументальная пропаганда, и ничего больше.

Он решил отвлечь ее и сам отвлечься обычным от всего отвлекающим способом, тем более на новом месте, а новое место всегда его возбуждало именно тем, что было новое. И процесс отвлечения зашел уже далеко, когда Зоя возразила шепотом:

– Нет! Нет! – и вытолкнула его из себя.

– В чем дело? – спросил он недовольно.

– Я не могу при нем, – сказала она.

Утром, когда гости еще спали, Аглая сбегала к своему знакомому на автобазу. У того лишних щеток не оказалось, но он исключительно из уважения к Аглае дал ей снятые с казенного автомобиля.

Завтракали молча и торопливо. Марат не выспался и был раздражен. Поглядывал в комнату и удивлялся. Ночью Сталин казался ему грозным и таинственным, а теперь ни грозности, а так – железный старичок, похожий на портрет дворника работы Пиросмани, стоит с поднятой нелепо рукой. Может быть, он такой и был: маленький, рябой и ничтожный, а люди сами наделили его нечеловеческими качествами, своим трусливым воображением превратили его во всесильного упыря и сами дрожали при виде его от страха?

Марат и Зоя хотели как можно скорее уехать, и Аглая желала того же. Они уже вышли в коридор и готовы были проститься, когда Аглая сказала: «Минутку», метнулась к себе в кабинет, вернулась и вручила сыну конверт с адресом: «Москва, Кремль, Л.И. Брежневу».

– У меня к тебе просьба, – сказала она понизив голос. – Отнеси это в ЦК. На Старой площади есть какой-то подъезд, четвертый или шестой. Там принимают письма.

– Ой, мама! – поморщился Марат. – Да когда я там буду! Оно быстрей по почте дойдет.

– Ты что! Ты разве не понимаешь? – спросила она шепотом и оглянулась на дверь.

Он тоже оглянулся и посмотрел на нее.

– Чего не понимаю?

– За мной следят, – продолжила она нервно. – За каждым шагом. С врагами народа чикаются, а за мной, коммунисткой, партизанкой, устроили плотную слежку. Письма перехватывают. А я обязана. И они там, наверху, должны знать мнение рядовых коммунистов.

– Ты насчет этого истукана? – спросил Марат и мотнул головой в сторону гостиной.

Если б Марат знал, что он наделал своими словами! Сердце Аглаи заколотилось неистово.

– Что? – спросила она потрясенно. – Ты сказал: истукан? Ты товарища Сталина назвал истуканом?

– Мамочка! – испугался Марат.

– Аглая Степановна, – вмешалась Зоя. – Он же не про Сталина. Он про скульптуру. Она ведь, правда, какая-то странная…

– Молчать! – рявкнула Аглая, как рявкала, допрашивая немецкого полицая или проворовавшегося председателя.

– Мамочка, ну ты что? – попытался успокоить ее Марат. Он даже протянул к ней руки, чтобы обнять ее. – Я же не про самого Сталина, а про эту дурацкую скульптуру. Это же не человек, а идол…

– Ах идол! – вспыхнула Аглая. – Ты смеешь!.. Убери руки!.. Ты смеешь так про самого дорогого мне человека…

– Мамочка! – очередной раз воззвал к ней Марат.

– Я тебе не мамочка! – закричала она. – И ты мне не сын! Убирайтесь оба к чертовой матери и чтобы я вас больше не видела!

– Мам… – забормотал Марат. – Ну, я прямо не знаю, ну ты как-то…

– Вон! – сказала Аглая и толкнула его в грудь.

Зоя выскочила на площадку. Марат повернулся за ней.

– Вон! – повторила Аглая и толкнула его в спину. После чего захлопнула дверь, повернула в скважине ключ и вошла в гостиную, готовая разрыдаться. Но случайно глянула на статую и остолбенела. Сталин смотрел на нее так выразительно, что она без труда прочла в его глазах полное одобрение ее мужественному поступку.

6

Мы никак не можем упустить из виду одно важное событие, случившееся в Долгове в конце лета 1969 года. Георгий Жуков и его жена Елизавета, решив отметить пятилетие сына Вани, купили у проводника с проходящего поезда канистру польского спирта, назвали гостей. Спирт оказался метиловым, сами Жуковы оба померли, один из гостей последовал их примеру, и еще трое ослепли.

Дворничиха Валентина неделю выла по единственному сыну, руки на себя наложить хотела, но потом поняла, что не имеет права, должна жить ради внука Ваньки.

А в остальном год был хороший.

В «Долговской правде» появилась статья «Верность». Написана она была давно. Еще в начале шестьдесят пятого года к Аглае приходил корреспондент. Задал ей кучу вопросов. И вскоре написал статью, но тогда света она не увидела. Аглая слышала, что в газете материал время от времени вынимали из редакционного портфеля, готовили к печати, но каждый раз в последний момент решали, что пока не время. И вот, видимо, время все-таки наступило. Статья получилась большая, на два подвала. В ней рассказывалась вся героическая биография Аглаи Ревкиной, кое-где, правду сказать, приукрашенная. Говорилось о твердости ее убеждений. Об испытаниях и гонениях, через которые она пронесла верность своим идеалам, партии, революции и государству. И подробнейшим образом был описан главный подвиг ее жизни: сохранение ценного памятника, шедевра монументальной пропаганды. Была выражена надежда, что не долог день, когда шедевр займет место на ожидающем его пьедестале.

Вряд ли следует считать случайным совпадением тот факт, что на другой день после выхода статьи к Аглае прискакал (на своих двоих) нарочный с короткой запиской: «Уважаемая Аглая Степановна! Прошу срочно зайти в райком. Поросянинов».