Монументальная пропаганда

– А мы не на поезде, – улыбнулся Марат. – На машине. Я на Кубе сертификатов накопил – и вот… – Он подвел ее к окну. – Видишь, «Волга» голубая?

– Твоя?

– Моя собственная. Да, между прочим, забыл щетки снять. Здесь как вообще – воруют?

– А где не воруют? – спросила Аглая.

– Ну я думал, что, может быть, здесь… Раньше-то здесь было место тихое.

– Раньше порядок был, – сказала она. – Везде было тихо. Сейчас некоторые ахают: «Ах, при Сталине за один колосок десять лет давали». И правильно делали, что давали. А теперь не то что колосками – вагонами тащат. Эшелонами. Ну ладно. Что я об этом. Расскажи, как ты, как вы.

К приему гостей она была совсем не готова, не имея для ужина ничего, кроме картошки, полбутылки кефира и столько же водки. Но у гостей в машине в сумке-холодильнике оказались две жареных курицы, вареные яйца, колбаса «салями», а Марат сбегал в гастроном и купил пачку сливочного масла, бутылку подсолнечного, три банки консервированных болгарских голубцов, две бутылки алжирского сухого вина и торт «Столичный».

Когда Марат шел в гастроном, щетки еще были, он думал снять их на обратном пути. Но когда шел обратно, их уже не было. Ужин оказался омрачен этим событием. Впрочем, у Аглаи был знакомый начальник автобазы, она надеялась утром щетки достать.

Во время ужина Марат сидел лицом к приоткрытой двери в комнату и время от времени косился туда, откуда из темноты статуя пытливо вглядывалась в него. Этот чугунный взгляд нервировал Марата, он отворачивался, передвигал стул, сел к двери боком, но исходящая от истукана таинственная сила манила его, заставляла вертеть шеей и сталкиваться с этим взглядом, излучающим невнятный вопрос.

Аглая знала, что у Марата есть сын, но, не будучи уверенной, нет ли кого еще, спросила осторожно:

– А как наше потомство?

Марат обрадовался, что она помнит о внуке, и сказал, что Андрей остался с Зоиными родителями. Мальчик ходит в первый класс, но учится плохо, потому что много дерется.

– Очень похож на тебя, – сказал Марат.

– В том смысле, что много дерется? – спросила Аглая.

– Я говорю, что внешне похож.

– Ну, значит, и внутренне. Я в детстве была знаешь какая драчунья, – вспомнила она с удовольствием. – Меня все мальчишки боялись. А вы, – повернулась она к Зое, – чем занимаетесь? Домохозяйка?

– Ну почему же? – возразила Зоя. – Пока ребенок был маленький, с ним сидела, а теперь работаю в «Интуристе».

В «Интуристе» она работала гидом в отделе индивидуального обслуживания особо важных иностранных политических деятелей, художников и писателей. Она охотно рассказала, как ездила по стране с Говардом Фастом, Джеймсом Олдриджем, Рокуэллом Кентом и с кем-то еще, чьи имена Аглае совершенно ничего не говорили. Но по воодушевлению, с каким эти имена назывались, можно было предположить, что это были люди известные и что обслуживание их было более полным и многосторонним, чем предполагалось формально служебными обязанностями.

Обычно иностранцев возили по привычным маршрутам: «Москва – Ленинград – Киев – Волгоград – Загорск», но стоило свернуть в сторону от привычных путей, как возникали непредвиденные курьезы. Индийский премьер-министр Джавахарлал Неру, которого Зоя тоже однажды сопровождала, хотел посетить почему-то город Целиноград, его сперва отговаривали, а пока отговаривали, было дано указание в авральном порядке достроить центральную гостиницу города, которую возводили уже несколько лет. Местные строительные бригады укрепили асами Мосстроя, те вылезли вон из кожи и к приезду высокого гостя успели доделать второй этаж, лестницу к нему (что не доделали, покрыли красной ковровой дорожкой) и холл, в котором стояли важные швейцары с простоватыми лицами, каждый чином не ниже майора. Стены украсили какими-то светильниками и рогами, в баре в этот день продавались никогда не виданные местными жителями разного рода напитки, а в газетном киоске всякие газеты и журналы, включая иностранные и, конечно, индийские. Чтобы создать видимость свободно покупаемой прессы и напитков, агенты КГБ подходили, покупали то и другое, но на выходе у них все это отбиралось, чтобы они сами, отведав кока-колы, не заразились потребительским духом или не подверглись идеологической обработке через газеты, которых они, впрочем, по незнанию иностранных языков прочесть не могли бы.

Номер люкс для высокого гостя обставили собственной мебелью секретаря обкома, очень шикарной и без клопов. Все шло хорошо и даже немножко лучше, чем хорошо, но в гостинице еще не было водопровода и не закончено подведение канализации. А поскольку гость был высокий и до ветру ходить бы не мог, на третьем этаже поставили две бочки, в которые воду носили с черного хода, и в одну бочку заливали холодную, а в другую горячую. Что же касается канализации, то тут обошлись совсем просто: сливная труба обрывалась в номере люкс на первом этаже, под ней стояло ведро, а у ведра дежурила уборщица тетя Сима. Утром дедушка Джава (так называла Зоя высокого индийского гостя) справлял свои дела, дергал за ручку, сливаемое с грохотом рушилось в ведро, тетя Сима ведро подхватывала и подставляла другое. Зоя живо жестикулировала, часто повторяла слова «умора» и «классно». Некоторые слова она сознательно коверкала на простонародный лад, говоря: «Вода текет, тетя Сима бегит» (это ей казалось смешным). На вопрос Марата, налить ли еще вина, она сказала: «Евстевственно».

Аглая пила вино, морщилась, водка ей нравилась больше, но свое пристрастие она от сына скрыла. К еде почти не притронулась, курила свой «Беломор», кашляла, нагибаясь под стол, гулко и с надрывом. Марат предложил ей иностранные сигареты «Мальборо», она попробовала, закашлялась еще больше, сказала: дрянь, солома, наш «Беломор» гораздо лучше. Рассказы Зои слушала вежливо, но с большим нетерпением, а очередную попытку рассказать об их с Маратом поездке на Кижи прервала вопросом:

– А вот меня интересует… твой отец занимает важный пост и, наверное, общается с большими шишками.

– Бывает, – подтвердила Зоя не без гордости.

– Так вот, есть ли там намерение восстановить справедливость?

– А что? – нахмурилась Зоя. – По-моему, справедливость уже восстановлена. Все политические давно выпущены на свободу, получают повышенные пенсии, о них и так много говорят.

– Может быть, даже слишком много, – сказал Марат и невольно покосился на статую.

– Я о том и говорю, – подхватила Аглая, – что слишком. Но я как раз не о них, а о нем. – Она показала на статую. – Он столько сделал для страны, а его как какой-то хлам на свалку!

Она не много выпила, но и малости ей хватало. Она раскраснелась, и в глазах появились слезы.

– Да, – согласилась Зоя, – я думаю так же, как вы. Папа говорил, что у высшего руководства были планы реабилитировать, но мировое общественное мнение и западные компартии…

– Плевать на западные компартии, – резко сказала она и прикурила от одной папиросы другую. – Что у нас, своего ума нет?

– Вы в принципе правы, – опять согласилась Зоя, – но в современной международной обстановке… Конечно, это назрело, но… Я тоже так думаю, и папа так думает, и многие так думают, но, может быть, к девяностолетию будет решение.

– Не будет, – сказал Марат. – Не будет никакого решения.

Зоя посмотрела на него удивленно, а Аглая спросила:

– Почему?

– Потому, мамочка, – усмехнулся Марат, – что после культа личности Сталина был культ личности Хрущева, сейчас создается культ личности ныне живущего Генерального секретаря, а после него будет следующий ныне живущий, а потом и так далее, а мертвый соперник никому не нужен. Из мертвых достаточно одного Ленина.

Аглая посмотрела на сына внимательно. Марат перехватил ее взгляд, прочел в нем осуждение.

– Извини, может быть, тебе кажется, что я слишком циничен. Но циник – это разочарованный романтик. Он сперва верит в идеалы, а потом видит, что они не соответствуют реальностям в жизни, и начинает верить только своим глазам.

– Это называется не циник, а реалист, – возразила Зоя.