Мои рыжий дрозд

А тот головы поднять не может. Тронул он сердце — оно не бьется.

Вот и все!

Прямо детектив!

14.27

Да, пора уже выходить. На эту встречу лучше не опаздывать. Так, теперь надо продумать, как он будет выглядеть. Из глубины зеркала смотрели испуганные глаза. И волосы какие-то грязные. Когда он их мыл? Всего-то два дня назад. Он запустил пальцы в свои жидкие пряди и попытался придать им иллюзию пышности. На столе лежало белое перо. А там, в зеркале — еще одно. Два пера из одного лебединого крыла. Как далекий привет, как знак… Да, ботинки на вид уже не очень-то (Это что, Шемус, в этих ботах ваша мать, наверно, картошку копает?),зато брюки — еще вполне. Темно-серые (асфальт после дождя!), с элегантными складочками! Он получил их бесплатно всего три года назад, когда по договору вел курс ирландской литературы в одном колледже в Республике, там такая форма. А рубашку брат подарил: черная с оранжевыми полосками, их выдавали на каком-то чемпионате по регби. Сочетание цветов, правда, сомнительное, ну да пусть будет как бы маскировка. Кому надо, и так его узнают. Зато носки совершенно новые, просто замечательные носочки кремового цвета, специально ждали этого дня в своем пакетике. Он посмотрелся в зеркало: чего-то явно не хватало. Да, конечно, перо! Он взял со стола белое перо и, подумав, скотчем прикрепил его к груди.

Он подошел к каждому и тщательно простился. Никто! Никто ничего не заметил! И это называется, близкие люди. Сестра продолжала говорить по телефону, Сапожник лежал на диване и читал газету. Братья вообще уже успели куда-то смотаться. Только мать рассеянно улыбнулась ему, вытирая посуду. И никто не спросил, куда он идет, когда вернется. (Вот сюда бы какого-нибудь романиста, он бы эту сцену как следует расписал!) Вздохнув, он открыл дверь и вышел…

И тогда я ступил

На дорогу свою…

Черт! За ним увязалась собака. Или это знак: вернись, не ходи? Ерунда! Схватив за ошейник, он втащил ее в дом и быстро захлопнул дверь. Пора! У калитки толпились листики заячьей капусты. Он сорвал несколько этих ненавязчивых напоминаний о божественной сущности ^{17}и отправил их в рот. Кислятина!

И все-таки в доме что-то почувствовали! Мать спросила, почему он так быстро ест. Он ответил тогда, что просто есть хочет, но в душе был благодарен за ее чуткость. Она тогда явно что-то заподозрила. Да, у нее были все основания для тревоги: ее сын, Шемас Кэвин Михал Маканна ровно в три часа должен встретиться кое с кем на главной площади. Обернувшись, он увидел, что она смотрит ему вслед из окна кухни. Помахал ей рукой, но она не ответила.

Он вышел проулком на улицу Большого Зуба, как он сам называл ее еще в детстве, потому что на ней помещалось целых шесть зубных кабинетов (официально она носила название «улица Большого Устья»), перешел ее и другим проулком вышел к острову. Зал ордена Оранжистов мрачно взглянул на него своими длинными окнами. Вокруг было пусто, как всегда в это время. Ворота полицейского участка гостеприимно открыты, но во дворе тоже никого. Что ж это они так утратили бдительность? Он быстро прошел по набережной, подошел к новому кинотеатру, в котором сбоку разместился небольшой бар. Раньше они любили сидеть там. Он надеялся, что увидит кого-нибудь из старых знакомых, Шемми Федлера, Шона Руа или Эдана Вали, приятно было бы перекинуться с ними парой слов, а потом, если что, они могли бы подтвердить: в такое-то время они сидели с ними в баре. Но, как назло, никого из них там не было. Постояв немного у двери, он вышел на улицу. Да, обидно. На другой стороне улицы стоял мужчина и пристально смотрел на него.

Ну все, его заметили. Или кто-то из своих специально вышел, навстречу? Он резким движением поднес к плечу сжатый кулак и тут же опустил руку вниз. Мужчина напротив сунул руку в карман куртки, Шемас тут же схватился за ручку входной двери бара. Щелкнув зажигалкой, наблюдатель медленно пошел в сторону моста. Может, правда, ждал кого-нибудь? Но почему так сразу ушел, увидев Шемаса?

Он пошел в другую сторону и повернул на Ратушную улицу, Ратхаузштрассе, как называли ее в городе. Может, кто-то будет в кафе? Никого. А впрочем, оно и к лучшему, незачем вовлекать посторонних людей.

На углу стоял полицейский и делал вид, что не смотрит на Шемаса.

Часы на протестантском соборе показывали 14.39. Можно ли им доверять? Неужели еще так рано? Он-то думал, что будет опаздывать. А теперь получились лишние двадцать минут. Вспомнил одно из первых правил, которым его учили; никогда не приходить раньше времени, чтобы не толочься на одном месте и не привлекать к себе лишнее внимание. Он быстро пошел по улице и резко остановился у витрины большого обувного магазина. А если войти и купить себе новые ботинки? Организация должна предусматривать расходы на создание алиби для ее членов, особенно — в такие ответственные моменты. За стеклом мелькали чьи-то длинные ноги. Он присмотрелся, девушка лет семнадцати сосредоточенно примеряла перед зеркалом ярко-голубые теннисные туфли. (Если туфли меряешь — зачем так платье задирать?) В соседнем доме был маленький магазинчик, в котором продавали пластинки. Тоже можно зайти. Правда, в последнее время здесь редко встретишь что-нибудь стоящее. Все больше разные кантри и прочий ширпотреб. А раньше он тут часто бывал, сидели, говорили о музыке, ну, покупали тоже, конечно, но не много. А потом иногда шли к кому-нибудь домой слушать записи. Теперь из тех его знакомых никого и не встретишь.

В тот день, когда убили Садата, он тоже был здесь. Всех тогда здорово встряхнуло. Чего только не напридумывали в тот день, сейчас и вспомнить смешно, конечно, сравнивать глупо. Там ведь все было иначе. А потом что было? Кинкора ^{18}и Мальвинские острова. Одна грязь… Это как в кости: бросаешь кубик, то шестерка тебе выпадет, то двойка, а кубик один и тот же, какой стороной ни поверни. А что случилось в его собственной жизни? Все, что и должно было случиться: окончил университет, остался без работы, набрел на ту компанию, теперь работает с ними… Как запрограммированный! А будь меньше свободного времени, как бы он тогда себя повел? Все едино, нищета и убийства, смерть и злоба, это уже в крови.

«Дешево — выгодно!» — было написано над входом в маленький универмаг на другой стороне улицы. Прямо под этим лозунгом стояли двое полицейских и нервно оглядывались по сторонам. Из универмага вышел какой-то человек, явно переодетый легавый, и начал что-то говорить им, показывая рукой внутрь магазина. Неужели там кого-нибудь засекли? Стало не по себе. Эх, теперь из-за всяких никчемных идиотов честный человек и шагу ступить не может спокойно по улицам родного города! Шемас улыбнулся, но автоматически посмотрел сначала налево, потом — направо: нет ли где-нибудь угрожающе пустой машины. Вроде бы ничего такого не было. Все вокруг было чужим и дышало враждой. А ведь он родился здесь, это его город. И он готов на все, чтобы его город стал свободным. А нужен ли он сам этому городу? Не думать!

Он перешел улицу. Надо спешить, пора уже. Все равно, пока сегодня все не решится, его мысли бессмысленны. Обез-мысленный, он свернул на улицу Эдин и быстро зашагал опять к реке.

Глаза его видят, не закрывать же их, правда?

Когда сестра Бонавентура в странном одеянии, состоящем из фланелевой ночной рубашки в крупный синий горошек и большой малиновой шали, появилась в спальне, нужды в ней уже не было.

— Это сам директор хотел с вами поговорить, понимаете? — оправдывался Бродяга. — Он меня послал, чтобы я вас сюда привел, потому что он хотел с вами поговорить о чем-то.

— В такой час?

— Ну, — Бродяга пожал плечами, — может, у него вдруг появилась какая-нибудь срочная мысль…

— Но почему он меня позвал именно сюда?

— Наверное, хотел, чтобы мы все вместе обсудили. Мы еще не спали.