ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)

Оле выдержал паузу, чтобы тем самым засвидетельствовать неприязнь к нему, которая, по его мнению, явно слышалась в моих словах.

- Как вы меня не любите! – воскликнул он с самым искренним сожалением, чтобы тотчас забыть об этом и заговорить совсем о другом: - Я считаю так потому, что нас посетил Гость, а мне так и не сообщили об этом. Я даже не говорю о встрече с ним – пускай, раз он такой важный, занятой и так далее, но сообщить-то могли. Все-таки среди приличных людей принято – сообщать-то в таких случаях. Ставить в известность. Кроме того, от меня самым бесстыдным образом скрывают чек. Тот самый чек, о котором все только и твердят. Вот и вы наверняка слышали. И Цезарь Иванович слышал. Мне же его ни разу не показали. И когда я составлял опись нашей зарубежной переписки, то никакого чека там и в помине не было.

- Так, может быть, он и не существует? – спросил Цезарь Иванович и на всякий случай ущипнул себя за щеку, чтобы убедиться в своем собственном существовании. – Может, его и нет вовсе, чека-то? Да и зачем он нужен? Такие общества, как наше, деньги еще никогда не спасали.

- Нет, есть. И Председатель мне в этом однажды сам признался. Признался, что в одном из писем получил… - Оле Андерсон поднял голову, привлеченный назойливым и неприятным жужжаним, и замер, чтобы лишним движением не встревожить кружившую над ним осу, которая иначе могла его ужалить.

- А что если вы его не так поняли?

- Ну, как еще прикажете понимать! – Оле по-прежнему боялся пошевелиться.

- Мало ли… - Я с загадочной неопределенностью пожал плечами. - У Председателя каждое слово можно повернуть по-всякому.

- Да я поворачивал. Поворачивал и так и этак. Все сходится на этом чеке.

- Что ж тогда он не показал?

- Не до-ве-ря-ет. – Оле явно надеялся, что произнесенное по слогам это слово избавит его от необходимости повторять его вновь и вновь. – Хотя при этом изысканно вежлив, мягок, снисходителен:  «Потерпите немного, и вы все увидите».

- Возможно, таково было условие, поставленное теми, кто прислал этот чек? – спросил я, на этот раз опережая Цезаря Ивановича, собиравшегося задать свой вопрос.

- А кто его прислал?! Кто его прислал?! – взвился Оле Андерсон, словно от укуса осы.

- Наверное, кто-то из банкиров, финансовых магнатов – вон их сколько по всей Европе. Хотя нам трудно судить. Мы вас хотели об этом спросить, - сказал я и за себя, и за Цезаря Ивановича, который подтвердил мои слова, слегка кивнув головой.

- Меня спрашивать не надо! Мне не доверяют! Меня не любят! Вы же первый меня не любите! А Цезарь Иванович к тому же и подозревает, - сказал Оле, потирая руки, словно подозрения Цезаря Ивановича доставляли ему явное удовольствие.

Оле отвернулся, предоставляя нам возможность решить, кто первый попытается его опровергнуть. Мы переглянулись с Цезарем Ивановичем, и я дал ему понять, что готов помолчать, пока он будет выяснять свои отношения с Оле.

- В чем я вас могу подозревать? – Цезарь Иванович насупился, словно его уличили в чем-то таком, в чем он и сам знал за собой грешок

- Да уж подозреваете… - Оле предпочитал смотреть куда-то вдаль.

- В чем же? В чем же? – Цезарь Иванович тоже мельком посмотрел туда же.

И тут Оле, словно зачарованный чем-то, открывшемся ему там, вдали почти неслышно произнес:

- А в том, что я шпионю за всеми вами. Так сказать, собираю информацию. И передаю, куда следует. Разве нет? Разве нет?

- Ну, знаете, такие подозрения… - Цезарь Иванович усиленно тер ладонью лоб, словно этот жест помогал ему уяснить, во что оцениваются подобные подозрения.

- А что? А что? Подозрения как подозрения. Бывают и хуже…

- Да уж куда хуже-то!

- Бывают, бывают. Вон Николай Трофимович подозревает меня в том, что я мечтаю устроить на него покушение, чтобы завладеть секретом плесени, предсказывающей перемены погоды.

- Лучше уж тогда похитить моего Барсика, - заметил я, вступая в разговор.

- А что ваш Барсик? – Оле повернулся так, чтобы не столько видеть меня, сколько слышать.

- Непревзойденный специалист по этой части. Зевнет, - значит, жди жару.

- Любопытно. А вы? Вы меня не подозреваете? – Оле по-прежнему меня не видел.

- Нам бы с вами надо было бы кое-что выяснить. Но сейчас не тот случай…

- О вашем отце? – Оле не видел, не видел и вдруг увидел.

Увидел и стал пристально, с изучающим вниманием рассматривать.

Теперь я невольно отвернулся от него.

- Да, были вы в горах или нет?

- А вы мне не верите…

- Признаться не верю.

- Ладно, отложим это. – Внимание ко мне Оле сразу рассеялось, он стал суховато любезен и деловит. - На завтра объявлен сбор. Сбор членов нашего общества. Потрудитесь всех уведомить за сегодняшний день.

- Там же, на прежнем месте?

- Нет, нас лишили аренды. Здание шахматного клуба арендуют теперь под цветочный магазин, ресторан или казино. Я, признаться, не выяснял.

- Вот это новость! Кто же это распорядился?

- Может, вы и в этом меня подозреваете?

- Что вы, что вы!

- Городские власти. Да это и неудивительно при создавшейся обстановке.

Но как это так низко, подло! Где же нам собираться?

- Мы собираемся во флигеле у Гургена Багратовича Бурджиляна

- Ах, у дяди Гургена!

- Будьте любезны всех предупредить. Времени не так много.  – Оле Андерсон склонился над кустом роз и снова защелкал ножницами.

Глава тридцать вторая, в которой содержатся нелестные отзывы о некоторых сомнительных средствах связи и повествуется о том, как мы оповещали всех о завтрашнем сборе

После встречи с Оле Андерсоном передо мной как секретарем общества встала важная и неотложная задача – оповестить всех о назначенном на завтра сборе. Естественно, я задумался о том, как это лучше сделать, ведь по моим спискам в обществе насчитывалось около сорока человек, включая вольнослушателей. И их адреса были прихотливо разбросаны по всему городку и даже за городскими стенами, от которых остались лишь выщербленные ветром обломки, полуразрушенные башни с бойницами, изнутри и снаружи заросшие чертополохом, и одинокая арка главных городских ворот, издали напоминающая виселицу.

До некоторых членов общества, живших за Вдовьим мысом, приходилось добираться катером или на дрезине (по одноколейке, проложенной некогда солдатами генерала Врангеля). А до тех, чьи домики, словно ласточкины гнезда, прилепились к Кабаньим отрогам, - в кабинке фуникулера, который пускают лишь утром и вечером, и каждый раз часа на два, не больше (за этот срок надо успеть обернуться туда и обратно).

А если раньше времени отключат электричество, то этак и провисишь над пропастью до самого рассвета.

Времени на рассылку уведомлений по почте уже не было. Да и, признаться, почта работала у нас скверно, почтовых ящиков на улицах почти не осталось, и почтальоны не то чтобы вовсе перевелись, но измельчали, утратили былое благородство и взамен прибрели столь несвойственную им ранее хитрецу, пронырливость и вороватость. Иными словами, приспособились к нынешним условиям, как белки приспосабливаются к зиме, меняя шкурку.

И все это с тех пор, как рухнул наш нерушимый и жизнь, словно сошедшая с рельсов дрезина, покатилась под откос. Впрочем, иные пересели в мягкие вагоны с зеркалами, кремовыми занавесками, сияющей белизной раковиной, унитазом и пористой туалетной бумагой. Пересели на обитые кожей диваны, чтобы, покачиваясь, позевывая под мерный стук колес, попивая чаек, смотреть в окно на всеобщее разорение и разруху.

 Хотя что они нам, пересевшие-то, речь сейчас совсем не о них.

Речь о том, что все стало иным, даже, знаете ли, записные книжки и планшеты. Да, сейчас записная книжка – не книжка и планшет – не планшет, а нечто попискивающее и посверкивающее, с проскакивающими искорками, молниями и зигзагами. Инымисловами, появились новые средства связи, на столах засветились экраны и, образно выражаясь, забегали мыши. Вот почта-то и захирела, подверглась порче, как дерево, подточенное древесным червем. А жаль, признаться, поскольку это лишает нас невыразимого очарования, заключенного в том, что когда-то столь романтично именовалось перепиской по почте.