ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)

Мне оставалось лишь подтвердить:

- Да, вы правы. Секретарь.

- Ведете протоколы, составляете всякого рода отчеты. – По его голосу невозможно было понять, кажется ли ему важной моя секретарская работа или он не придает ей ровным счетом никакого значения.

- Что-то в этом духе...

- Рассылаете уведомления об очередной встрече. Ну, и многое чего еще.

- Совершенно верно.

- А есть ли у вас… любовь? – спросил он, не испытывая никакого смущения и словно не подозревая, что подобные вопросы не задают просто так, без особого права на откровенность собеседника.

Я счел за лучшее свести все на шутку:

- Любовь? Ну, разве что к плохой погоде. Но ее любят все в нашем обществе.

- Думаю, что все-таки есть исключения… - произнес он скороговоркой, как на сцене произносят реплику в сторону. – Ну, а кроме плохой погоды?

- Я люблю свои книги, старинные журналы, барометр, который висит у меня за окном… - перечислял я, чувствуя некую зависимость от того, насколько удовлетворит его этот перечень.

- Хорошо, хорошо. И вообще вы чучело, как иногда себя называете. – Я услышал по его голосу, что он в темноте снисходительно улыбнулся. - Лицо, пославшее меня, мне о вас рассказывало. Да и не только о вас, но и ваших единомышленниках, благородных любителях дождей и туманов. Судя по всему, общество переживает не лучшие времена, а ведь оно последнее в истории, как вы сами говорите. Жаль было бы, если б оно исчезло, повторив печальную судьбу своих предшественников. Надо этому как-то воспрепятствовать и помешать. Во всяком случае, попытаться. Собственно, в этом причина моего появления.

- А что это за лицо, если не секрет?

- Лицо влиятельное и могущественное, но еще не настало время ему себя открыть. Мир для этого еще не созрел, - сказал он так, словно готов был сейчас же забыть об этих словах, как забывают о брошенной вскользь шутке, или сделать вид, что вовсе их не произносил.

- Что ж, будем ждать, когда время настанет, - в том же шутливом тоне заметил я.

- Может быть, в шахматы? – спросил он, явно желая меня чем-то занять, а может, и отвлечь после того, как подвергнул испытанию мою откровенность.

- Охотно.

Мы придвинули к себе шахматный столик и заново расставили фигуры.

- Как возникло общество и кому принадлежит идея его создания? – Гость, игравший белыми, почему-то задумался над первым ходом.

- Идея? Моему отцу. Он был метеорологом.

- … Ваш отец… ваш отец… - отозвался Гость из темноты. – Насколько я знаю, он считал, что некогда, во времена великих мистерий древней Греции, Египта и Месопотамии, разговоры о погоде, которые мы сейчас столь свободно ведем, были возможны только между посвященными – точно так же, как игра в карты, считавшаяся сакральной. Это уже потом все это приобрело массовое распространение и измельчилось, опошлилось, стало банальным.

Я хотел спросить, откуда моему Гостю известно мнение отца, но он предупредил мой вопрос и задал собственный:

- А чем еще он занимался помимо метеорологии?

- Его многое интересовало.

- К примеру?

- Ну, всякие неразрешенные загадки истории. К примеру, он доказывал, что царство пресвитера Иоанна – не вымысел и не легенда: оно действительно существовало.

- Царство пресвитера? – Казалось, что Гость намеренно не позволил себе выдать свой собственный особенный интерес к данной теме. - Как же это можно доказать? Насколько мне известно, достоверных исторических фактов, которые бы это подтверждали, попросту нет. И археологи ничего не нашли. Да и где искать-то – в Африке, в Индии, Средней или Центральной Азии?

- Отец был убежден, что в горной части Азии.

- На чем же основывалось его убеждение?

- На климатических данных. По его мнению, они свидетельствуют в пользу историчности царства. Он исходил из того, что климат царства резко отличался от климата соседних царств, иначе не были бы возможны все те чудеса, которые так поражали воображение людей той эпохи, современников крестовых походов.

- Климатические данные? Это что-то новое. Ваш отец не оставил какой-либо работы на эту тему?

- Он кое-что публиковал в «Метеорологическом вестнике», но это лишь разрозненные заметки. Он долго собирался приступить к большой работе, но так и не начал ее. Вообще он скорее практик, чем теоретик. Вам лучше было бы поговорить об этом с моей сестрой, но, к сожалению, она сейчас далеко, в другой стране.

- А я знаком с вашей сестрой. И она даже просила передать вам привет. – Он опустил глаза, словно ему не надо было меня видеть, чтобы представить всю степень удивления, вызванного этим признанием.

Я и в самом деле удивленно воскликнул:

- Как?! Вы бывали в Гоа?

- Проездом. Видите, я не только помогаю вашему брату показывать фокусы, но и сам я – в некотором роде фокус, наведенный на стену луч волшебного фонаря. Впрочем, как и все мы, наверное…

- Расскажите о сестре. Я так мало знаю о нынешней жизни Евы. Пожалуйста, расскажите. – Я невольно пожалел о том, что нас не слышит Цезарь Иванович, верный поклонник Евы, так же как и я жаждущий хоть каких-то подробностей о ее нынешней жизни.

- Что ж, она прекрасно устроена, всем довольна, живет в старинном замке с садом и видом на горы. По саду гуляют ручные пантеры, - заметил он якобы вскользь и снова опустил глаза, чтобы не быть свидетелем моего удивления. - Кстати, она просила передать вам карту, чтобы вы вернули ее в библиотеку.  Кажется, ее пропажа вызвала там изрядный переполох. Вашей матушке даже звонили по этому поводу… м-да… – Расстегнув дорожный саквояж, Гость достал оттуда и протянул мне сложенную вчетверо карту с оттиснутым на полях библиотечным штемпелем.

- О, я вам очень признателен! – не мог я не воскликнуть, хотя предвидел, что он с уклончивостью воспримет мою благодарность.

Так оно и оказалось.

- Пустяки, пустяки. Мне это ничего не стоило. – Мы помолчали, как бывает в тех случаях, когда нужно найти новую тему для разговора или вернуться к чему-то сказанному ранее. - А вы, однако, так любите вашу сестру, - наконец произнес Гость с таким неуловимым выражением, словно его ничуть не удивило бы, если б и помимо сестры нашелся кто-то, кого я столь же преданно и пылко люблю.

Глава двадцать восьмая, повествующая о моей любви к маленькой Эмми

Я влюбился в маленькую Эмми, когда еще ехал на нижней полке купе или, иными словами, был женат, хотя жена ни о чем не догадывалась и не подозревала. Иначе, конечно же, воспользовалась бы поводом разоблачить, восторжествовать, бросить мне еще один язвительный упрек из того множества упреков, которые сыпались на мою голову. Назвала бы старым сатиром, соблазнителем невинных, эротоманом и проч., проч. Да и сам я не мог заподозрить, что способен влюбиться в столь юное существо. Влюбиться в совсем еще девочку, болезненно хрупкую, словно прозрачную, с обведенными синевой огромными серыми глазами, свисающими по обе стороны лба, сложенными вдвое косами, большим, слегка искривленным (загнутые вверх уголки) ртом и молочно-розовой ямочкой на затылке.

С первого взгляда она, пожалуй, была некрасива, даже казалась дурнушкой из-за несколько растянутых, утрированных, нарушающих пропорции лица черт (большой рот и огромные глаза тому хороший пример). Но второй и третий взгляд открывал в ней ангельскую красоту, неуловимую, ускользающую, призрачную, как некий мираж, ткущийся из зыбкого дрожания воздуха. И нужно было только не потерять этот мираж, не позволить взгляду сместиться с нужной точки или самой Эмми повернуться, чуть отклониться в сторону.

Не позволить, чтобы красота не исчезла.

Так и художник, отыскав единственно нужный ему ракурс, велит своей модели замереть, застыть, не шевелиться, чтобы успеть запечатлеть карандашом возникший прихотливый образ (а уж потом разрешает поворачиваться, наклоняться, вставать и даже ходить по комнате).