Мир, который рядом

XXIV

- Здравствуй, сынок! - она стояла возле холодильника комнаты длительных свиданий, со слезами в глазах и легкой улыбкой.

  - Привет, мам! - я подошел и обнял ее. - Что-то ты совсем маленькая стала.

  - Так это ты, сынок, растешь. Глянь, как возмужал.

  КДС (комната длительных свиданий) была одной из положенных льгот для осужденных раз в три месяца. К тем, кто жил рядом, родственники так и ездили четыре раза в год. К тем же, кто жил намного дальше, родня приезжала по-возможности. Так как у матери моей не было ни постоянной работы, ни нормального материального обеспечения, ко мне она не ездила вообще. Я так и жил, надеясь увидеть ее только после освобождения. И вот однажды от матери пришло письмо, что она собрала денег на поездку ко мне, и просила сообщить, возможно ли это, и какого числа. Я обрадованный стал сразу делать все надлежащие процедуры. А процедура тут была следующая: надо было написать заявление на имя начальника, о предоставлении мне трех суток свидания на такое-то число. Дождаться, когда подпишут и сообщить дату матери. Но так как вся эта процедура по времени занимала около двух месяцев, мне пришлось примазывать знакомых зеков, которые могли ускорить этот процесс. Узнав дату своего свидания, я дал маме телеграмму, что тоже, кстати, требует немало усилий, даже при наличии капусты на лицевом счету, и стал ждать.

  Когда наступил долгожданный день, я весь нарядился: взял у Мишани нормальные тапочки, у завхоза рубашку, остальное и у меня было в поряде. На свиданку обычно заказывали во время вечерней проверки. То есть, стояли мы в локалке, нас проверял мусор, а в это время в бараке звонил телефон, и завхозу говорили фамилии зеков, которые идут на личняк, так называлось длительное свидание в кругу зеков.

  Проверка подошла к концу, а в барак так и не позвонили…

  - Не приехали к тебе, Юрок, - подошел ко мне Антон, - я сам на КДС звонил, интересовался. Да не расстраивайся ты так, может, случилось чего, сам понимаешь…

  - Да я то понимаю, Антон, но вот, знаешь, душу взбудоражили надеждой и облом, тяжело это.   Так-то я и без личняков нормально себя чувствую, но когда уже ждешь…

  - Понимаю, брат, пошли чифирнем.

  В этот день я так и не дождался матери.

  - Мам, а что ж ты вчера-то не приехала? Я ведь вчера ждал. У меня свиданка по графику три дня, начиная со вчерашнего.

  - Да я вчера и приехала, а тут, видите ли, им справки нужны, что я венерическими заболеваниями не болею.

  - Так я же тебе писал, что справки надо.

  - Юр, я ведь на рынке работаю, у меня есть санитарная книжка со всеми анализами, я и подумала, зачем лишние деньги на справки тратить, когда и так все есть. Вот и приехала с книжкой, а они, видите ли, в первый раз такую книжку видят.

  - Ну, тут же деревня, что ты хотела.

  - И пришлось мне ждать здешнего врача, который должен был решить, пускать меня или нет. А пришел этот врач слишком поздно, к вам уже не пускали. Поэтому, ночь мне пришлось ночевать на вокзале.

  - Ну ладно. Хорошо, что сегодня пустили, а то я уже весь испереживался.

  - Сейчас, сынок, - мать побежала на кухню, а я стал изучать помещение.

  Это был длинный коридор, как в общагах, по обеим сторонам которого располагались комнаты. Каждая комната на зека с семьей. Всего комнат было семнадцать. По середине коридора слева располагалась кухня с множеством раковин, столов и плит. По стенам коридора висели искусственные цветы. В комнате был холодильник, телевизор, два шконаря и небольшой столик, на стене висело зеркало. И что удивительно – на окнах занавески, прямо как дома! Да, те, кто создавали здесь видимость вольного помещения, заслуживают похвалы. Здесь, и правда, было уютно. Но самое главное то, что здесь не было режима. А это значило, что хоть пару дней я могу не вставать по подъему, ложиться, когда захочу, курить в комнате лежа на шконаре и так далее.

  - Сынок, я там суп варю, гороховый, ты ведь любишь.

  - Да присядь, мамуль, я теперь все люблю. Ты расскажи лучше, как там дела на свободе? Как  бабушка? Пацанов видишь хоть?

  - Бабушка нормально. Она только от мужа своего скрывает, что ты сидишь. Сам ведь знаешь, какой он у нее. Вот и говорит, что внук учиться уехал в Саратов.

  - Ага, на шесть с половиной лет.

  - Ну, это уже пускай сама разбирается. А пацаны твои? Сережку я вижу, заходит иногда, чай приносит для тебя. Пашку не видела давно, да и после того, как тебя посадили, я смотрю, ему и не надо ничего. Он ведь свою задницу тогда спасал. Мать ему адвоката нанимала. А сейчас что, ты сидишь, он гуляет, «спасибо», наверное, тебе говорит, - у матери на глаза навернулись слезы.

  - Ну что ты, успокойся, не плачь, все хорошо.

  - Да где же тут хорошо-то, сынок? Все дома, друзья твои, по девкам шляются, гуляют, а ты один тут за всех их отдуваешься. И вообще, мне кажется, что это Паша того мужика убил.

  - Не надо, мамуль, делать поспешных выводов. Все будет хорошо. Не переживай, хрен с ним с Пашей, у него своя жизнь, у меня своя. Про себя рассказывай лучше.

  - А что рассказывать-то, сынок? На рынке целыми днями, с утра до вечера. Устаю сильно, домой прихожу и даже пожрать приготовить сил нет.

  - Платят хоть?

  - Ой, да что там платят, сын? Только и хватает за квартиру платить, и кое-как концы с концами сводить. Ты думаешь, черные платят по-честному? Только и смотрят, где бы надуть.

  - Так ты у чурбанов работаешь, что ли?

  - Сынок, ты такой интересный, а где ты сейчас русских то на рынке видел? Разве что таких дурочек, как я, но мы все тоже от них работаем. Они же все выкупили, азербуты хреновы.

  - Ясно все, а другой работы нет?

  - Откуда, сынок, в моем-то возрасте? Сейчас кругом молодым работу дают, а нам очень тяжело найти. Можно, конечно дворником или уборщицей, но тогда я совсем концы отдам.

  «Вот ведь хрень-то какая творится, - думал я, - чурки, значит, скупают все, а за свои прилавки русских баб ставят, так как сами не внушают доверия покупателю. И катаются таким образом на шее русских вдвойне – впаривают свое гавно втридорога и еще и продавцов наебывают. А сами, конечно, в шоколаде. Ведь встань он сам за прилавок, глядишь и по роже надают.

  А по телеку постоянно говорят, фашисты мол, бьют кавказцев, наши деды воевали и т.д. А разве наши деды воевали за то, чтобы эти самые кавказцы, спустились с гор и захватили наши рынки?»

  - Юр, ты что не ешь то ничего? - причитала мать.

  - Да как это не ем? Я же кусками нахватался, столько вкуснятины привезла, что я уже и наелся. Я попозже супчик поем, хорошо? Тут ведь тоже знаешь как? Вроде хочется домашнего, а когда все это перед тобой, то и есть толком не можешь. Нервы, во-первых, а во-вторых, тут ведь постное все, желудок привык уже, а после пары кусков колбасы сразу и наедаешься.

  - Ну как ты тут, сынок? Тяжело, небось?

  - Да ничего, нормально, привык уже. Да и выбирать не приходиться. Не переживай, выдержу.

  Так и проговорили мы с матерью до поздней ночи. Вроде и ни о чем были наши разговоры, а время пролетело незаметно. Мать легла спать, а я вышел на кухню и заварил себе чифира. За окном виднелись купола нашей зоновской церквушки. По приезду в лагерь я проявлял интерес к этому сооружению и даже как-то сходил туда на службу, но, втянувшись в жизнь колонии и узнав подробности строительства церкви, желание ходить туда у меня отпало. Строили этот «дом божий» зеки нашей колонии по приказу начальника. Пацанам давали нереальные нормы выработки, так как подходил срок открытия и должен был приехать Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II  для церемонии. Из-за этого всех, кто там работал, пиздили, как только могли. Люди с этой стройки могли сорваться только через больницу, да и то с тяжелыми травмами от побоев. И где же был в тот момент Бог, чей дом строили в лагере? Эта церковь запомнилась зекам своей жестокостью и не больше того. Конечно те, кто приезжали в лагерь после открытия церкви, посещали ее и молились там. Но у меня эта история отбила весь интерес не только к данной постройке, но и к Вере в Господа Бога. А после того, как я узнал, что настоятель сего заведения, тоже зек, осужденный за извращенное изнасилование, я вообще забыл туда дорогу. Этот хряк, по прозвищу Заяц, перекрывался в церкви от всех видов работ, брал у бабулек, которые приезжали на службу в церковь петь молитвы, все продукты, которые они привозили нам, подневольным, и жрал все сам. Какая после этого может быть Вера? Куда же ты смотришь то, Господь?