Мир, который рядом

  Хозяин, чухнув, что писатель скоро покинет пределы колонии, стал проводить экскурсии, на которых водил Лимонова по всем помещениям зоны, как представителя комиссии, и показывал, как все тут хорошо и чистенько. Надеялся на то, что у писателя останутся сладкие воспоминания о чудо-лагерьке.

  В последние дни Эдуард советовал мне писать надзорную жалобу по моему делу.

  - Юрий, надо добиваться своего оправдания, ведь нельзя же так, сидеть ни за что! Попробуй обязательно, напиши.

  - Хорошо, Эдуард, я попробую, но не верю я во все это.

  - Попытаться надо. Я обещать не буду, так как сам не знаю, что ждет меня за воротами, но если появится возможность хоть как-то повлиять на ход твоего дела, то я обязательно приложу к этому усилия.

  - Спасибо, Эдуард.

  За несколько дней до освобождения писателя обнаружилось, что пропала тетрадка, в которой он делал свои записи. Мы с завхозом  прошмонали все тумбочки в бараке, но ничего так и не нашли.

  - Это мусорские прокладоны, Эдуард, тут уж ничего не поделаешь, - сказал Антон, - такая уж тут зона, ничего не вынесешь.

  Освобождался писатель рано утром. Благодаря живости нашего бугра Сафара, мы пробили Эдуарду баню вне очереди, в которой он так и не успел толком помыться, за ним прибежали мусора:

  - На выход, быстрее, Вас уже ждут, там много народа Вас встречать приехало, требуют Вас.

  Поэтому чифир, который мы заварили за освобождение остался не тронут.

  В сопровождении начальника отдела безопасности Эдуард покинул лагерь.

  После этого прибежали мусора и забрали все вещи писателя, вплоть до мокрых после бани трусов, для музея колонии! Вот ведь бля, на что способны «колхозники».

XXIII

Но не все в случае с пребыванием Лимонова в лагере было так гладко, как казалось бы.

  Однажды Мишка, это было на второй или третий день нашего знакомства с писателем, отказался идти пить чай.

  - Ты что, Мишаня? - удивленно спросил я. - Когда это ты от чая отказывался?

  - Да ну нахуй, Юрок, не буду и все.

  - Бля, что-то здесь не чисто, говори давай.

  - Да ладно, нормально все, не хочу просто.

  - Говори, бля, тебе что, за Лимонова предъявили?

  - Ну да.

  - Что говорят?

  - Говорят, что он пидор, и то, что я с ним чаи гоняю. Мне в клубе не дают к общаковому чайнику подойти, как пидору, сука, говорят, чтоб свою кружку заводил, и угорают целый день. Нахуй ты с этим дедом связался?

  - Бля, кто говорит-то?

  - Ну Дима Данкин, Ерема.

  Ерема и Данкин были в лагере секретарями СКК – совета коллектива колонии. Ввиду занимаемой должности вели они себя вызывающе. Хотя в принципе секретарь, это как шнырь у босса, но они думали, что им многое дозволено, сидели в клубе в своем кабинете, пили чифир и нихуя не делали, только сплетни собирали, как старые бабки. Мишке довелось работать в клубе с ними в одном кабинете. После того, как он побыл писарем в бараке, его перевели на должность «ответственного по трудовому и бытовому устройству осужденных после освобождения». И вот, в кабинете стояло три стола, из которых самый задроченный был у Мишани, хотя работы у него было во много раз больше этих козлов. И они, от нехуй делать, постоянно ебли Мишке мозги.

  - Ну их нахуй, Миха, ты думаешь, если бы дед был пидор, я бы сел с ним жрать? Или завхоз наш прожженный, его вся зона боится, стал бы чифирить с ним? Кого ты нахуй слушаешь? Этих уродов? Хуле тогда они в столовой за общие столы то садятся? Там ведь Лимонов тоже жрет. Бля, Миха, я спрашивал у него за эту книгу, где он якобы нигеру жопу подставил, не про себя он писал, понимаешь? Человек жил за границей, зарабатывал с гулькин хуй, писал какие-то статьи, которые на хер никому не нужны были, и не знал, как быть дальше. И написал скандальный роман, о жизни распиздяя-эмигранта из России, который живет, как ему заблагорассудится, одевается во всякую хуйню, и ебется с кем попало. Ну это я так вкратце конечно, там своя философия замучена. И вот называет он этот роман – «Это я – Эдичка!», типа приветики из России к вам приехали Эдички-педички! Че ты ржешь? Вот, но писал не про себя, понимаешь? Это художественное произведение. Он и сам не рад, что главного героя своим именем назвал. Теперь вот, каждый третий, видя его, говорит: «Так это ж пидор!». Да какой он нахуй пидор? Смотри, ему лет хер знает скока, а за ним до сих пор пиздюхи-сыкухи бегают. Письма пишут. Он баб ебет, Миша, понимаешь? Вот так. Так что не выебывайся и пойдем пить чай.

  - Бля, так эти пидоры ведь серьезно в клубе…

  - Так ты им и скажи, что они и есть пидоры, раз за общак сели, который Лимонов загасил.

  После этого разговора чай мы все-таки попили вместе, но позже я пошел к Антону:

  - Бля, завхоз, что за хуйня? Хули эти собаки в клубе Рябошу мозги ебут?

  - А…То что Лимонов пидор?

  - Ну да.

  - Юрок, Рябош твой сам ведется. Я там был сегодня у них, они над ним угорают, а он всерьез воспринимает. Скажи ему, пусть не гонит, нормально все. И Данкину я скажу, чтоб прекращал.

  После этого случая еще пару раз кто-то пытался намекнуть, но быстро затихал.

  Помимо предъяв от зеков, мне предъявили за писателя опера, а это уже посерьезнее будет.

  За весь срок меня ни разу не дергали в опер отдел, а тут хуяк:

  - Соломин! В оперчасть!

  «Вот попал, - думал я, - и что же это операм понадобилось то от меня?»

  Оперов в зоне боялись все. Это такие гандоны, которые вызывают зека на беседу и пиздят его, заставляя с ними сотрудничать и сдавать информацию о других. Много народа в зоне страдало от их выходок и если тебя вызывали в оперчасть, хорошего это никак не предвещало.

  - Здравствуйте! Осужденный…

  - Хорош, хорош представляться, - передо мной сидел молодой опер по фамилии Сехчин, - садись, в ногах правды нет, Юрий. Дошли до меня слухи, что ты подружился с Лимоновым?

  - Ну как сказать подружился? Общаемся. С кем тут в зоне поговорить то нормально можно? Одни колхозаны.

  - Общаетесь, значит. Ну и о чем, если не секрет?

  - Да какие тут секреты? Ни о чем… Так, о жизни.

  - И что говорит о жизни Лимонов?

  - Ну как это что? Много чего.

  - Например?

  - Ну рассказывает, как за границей жил, про жену свою - она у него певицей была.

  - И все?

  - Ну о музыке. Я ведь музыкант.

  - Не знал, что Лимонов музыкант тоже.

  - Нет, он не музыкант, но знает многих, творчество которых меня интересует.

  - Короче, хули ты мне пиздишь!!! - вскочив со стула, закричал мусор. - Я что, по-твоему, мудак? Я не знаю, что это за человек? Ты же, сука, за национализм сидишь, и этот тоже писатель бля, революции какие-то замышляет! Говори, о чем договариваетесь с ним? Что замышляете? Что ты ему про зону нарассказывал?

  - Ничего мы не замышляем. Ничего я ему не рассказывал. Вы же сами знаете, что это за лагерь, и я тут не собираюсь ни с кем разговаривать о чем-то противозаконном, мне и моего срока хватает. А Лимонов говорит, что ему ничего неинтересно знать о колонии, так как он домой хочет и ему не нужны никакие нарушения.

  - Домой он хочет. Кто ж его отпустит то бля?

  - Ну мне это не интересно.

  - Короче, Соломин, смотри. Ты у нас на виду, не дай Бог, я узнаю, что ты ему про лагерь чешешь, ты отсюда не вылезешь никогда. Понял?

  - Конечно, понял.

  - Все, свободен.

  На этом и разошлись, но потом еще долго меня дергали в этот кабинет и все узнавали, о том, не задумал ли Лимонов наш лагерь на чистую воду вывести?

  Даже после освобождения писателя все письма, которые приходили мне от него в лагерь, пробивали оперативники и отдавали мне их лично в руки.