Вспаханное поле

вокруг. Даже Сеферино перестал балагурить. Он спешился

и медленно вошел в ранчо. И, казалось, только здесь по¬

няв, что ему уже никогда больше не суждено увидеть мать,

тихо проговорил:

—      Бедная старуха.

—      Хорошая была женщина,— отозвался крестный, во¬

шедший следом за ним.

—      Что поделаешь,— вздохнул Сеферино,— все там бу¬

дем.

Они с минуту постояли молча, серьезные и сосредото¬

ченные, потом вышли; перед ними расстилалось освещен¬

ное солнцем поле. Яркий свет и вид зеленого выгона рас¬

сеяли печаль, затуманившую их глаза. Интерес к живому

вытеснял воспоминание об умершей. Дон Ахенор, поддав¬

шись старому пристрастию, подошел к корралю посмотреть

на табун. Сеферино, расседлав лошадь и пустив ее пастись,

присоединился к нему. Они принялись с увлечением обсуж¬

дать состояние и стати животных и забыли обо всем на

свете.

Панчо меж тем стряпал обед из продуктов, которыми

снабдил его дон Томас. Как только все было готово, он

позвал отца и Сеферино. Они с аппетитом поели, не пре¬

102

рывая оживленного разговора, потом отыскали местечко в

тени и, позевывая, стали наблюдать оттуда за Панчо, кото¬

рый, позвав свистом свою лошадь, оседлал ее, привязал

к упряжке и поехал отвозить тарантас.

Когда он приехал на ферму, дон Томас вскапывал ого¬

род. Завидев его, фермер, тяжело дышавший от устало¬

сти и жары, оторвался от работы.

—      Я думал, вы отдыхаете после обеда,— сказал Панчо.

—      Много спать — добра не видать,— изрек дон Томас,

отирая пот с лица, и весело добавил:—Ты вот тоже не

лег вздремнуть, хоть и знал, что тарантас мне не к спеху.

Панчо сравнил поведение фермера с поведением отца

и Сеферино. Они по-разному смотрели на жизнь, а потому

по-разному поступали.

—      Послушай,— сказал дон Томас,— хочешь я дам тебе

семян латука? Посадишь у себя...

—      Зачем? Наши только посмеются надо мной, а есть

его не станут. Для них это — такая же трава, как и вся¬

кая другая.

Он замолчал, вспомнив, как донья Энкарнасьон подала

однажды на завтрак полную салатницу латука. Тогда он

впервые попробовал его, чтобы хозяйка не сочла его не¬

вежей. По своим привычкам и нравам, по самому укладу

жизни обитатели почтовой станции и фермы принадлежали

к двум разным мирам. Поступки дона Томаса внушали

Панчо уважение, и он не мог согласиться с мнением, ко¬

торое высказывал о нем отец. Но вместе с тем он призна¬

вал, что на почтовой станции жизнь была все же проще

и вольнее. Она и осталась бы такой, как была, если бы

железная дорога не переворошила все в этих местах, где

столько лет царил ненарушимый покой.

Вернув тарантас, Панчо поехал домой. Лошадь, не чуя

поводьев, шла шагом. Пашня осталась позади, и кругом

опять раскинулось нетронутое поле, поросшее бурьяном.

Когда он приехал в ранчо, отец и Сеферино спали крепким

сном. Панчо решил поохотиться и, взяв карабин, скрылся

в зарослях ичо. Вернулся он в сумерки Сеферино и отец

пили мате. Панчо присоединился к ним. Сеферино отыскал

гитару, которую Марселина спрятала после его отъезда, и

время от времени, отложив бомбилью, пощипывал струны.

Это раздражало Панчо. Но когда бренчание вылилось в ме¬

лодию, он был поражен. Музыка была исполнена затаен¬

ной грусти. В ее размеренных меланхолических звуках слы-

103

шалея плач — по-мужски сдержанный плач без слез, раз¬

ливавший печаль в медленно надвигавшихся сумерках, слы¬

шались дыхание дикой равнины, и шепот ветра в зарослях

ичо, и глубокая тоска по бескрайным просторам. Казалось,

это поют не струны, а голоса каких-то бесплотных существ,

изливающих свою скорбь. Дон Ахенор слушал игру Сефе-

рино с тем же напряженным вниманием, с каким когда-то

в дозорах ловил невнятные шорохи, этот загадочный язык

пустыни.

В воздухе еще звучал последний аккорд, когда старый

солдат воскликнул, не в силах больше сдержать волнение:

—      Кто тебя научил так играть?

Сеферино с минуту сидел молча, с отсутствующим

взглядом, потом, словно очнувшись от забытья, тихо от¬

ветил:

—      Дороги, крестный... И одиночество.

Спустя некоторое время Сеферино, видя, что дом при¬

шел в запустение, а Панчо вынужден возиться со стряп¬

ней, сказал:

—      Нам нужна женщина.

—      Это верно,— согласился дон Ахенор.

Так как Панчо промолчал, Сеферино предложил, обра¬

щаясь к крестному:

—      А если я поговорю с Клотильдой, чтобы она пе¬

ребралась к нам? Что вы на это скажете, старина?

—      Что ж, поговори, — разрешил тот.

После одной из своих обычных отлучек Сеферино вер¬

нулся с Клотильдой. Дон Ахенор поставил свою кровать

возле койки сына и уступил им комнату. В несколько дней

женщина привела все в порядок, и мужчинам зажилось

лучше. Она была такая же покладистая, как Марселина.

И так же, как Марселина, ворчала, когда под вечер Сефе¬

рино седлал лошадь.

—      Ну, чего тебя нелегкая несет в селение?

—      Уж и нелегкая!.. Просто хочу прокатиться — глаза

потешить да ветра хлебнуть! — отвечал он, посмеиваясь.

Возвращался он за полночь и иногда привозил, как

прежде, бутылочку можжевеловой водки для старика.

Обычно после таких поездок у него на поясе оказывалось

серебряной монетой меньше. Но особенно заметно монет

поубавилось в тот день, когда Сеферино пригнал в ранчо

отару овец.

104

—      Чта ж пустовать выгону, крестный,— сказал он.—

Уж никто и не помнит, что здесь была почтовая станция.

Это приобретение обрадовало Клотильду и несколько

рассеяло ее подозрения. Сеферино перестал отлучаться,

занявшись присмотром за отарой и табуном. Зато теперь

Панчо частенько седлал лошадь и пропадал до вечера. Ему

не сиделось дома - томило безделье. Но он не носился по

степи и не ездил в селение, а не спеша ехал по берегу реки

и по полю, пока не подъезжал к ферме. Посеянные им се¬

мена кукурузы дали богатые всходы. Глядя на эти сильные,

крепкие растения, он испытывал глубокую радость, словно

видел осуществление какого-то смутного желания, владев¬

шего всем его существом. Однажды его окликнули.

—      Панчо! Панчо!

Из высокой кукурузы вышел дон Томас и с юношеской

живостью бросился к нему.

—      Вот теперь полюбуйся! Ну, не добрая ли это зем¬

ля? Посмотри, какая кукуруза!.. Только бы не подвела по¬

года, увидишь, какой знатный урожай соберем!

—      Похоже на то,— степенно согласился Панчо.

Фермер, как бы вспомнив о чем-то уже решенном, до¬

бавил:

—      Так я рассчитываю на тебя, когда начнется уборка.

Быть может, он и не сомневался в согласии Панчо, но

тот, как и в первый раз, ответил уклончиво:

—      Посмотрим... Я подумаю.

—      Думай сколько хочешь... И приезжай!—с веселым

смехом ответил дон Томас.

—      А как ваши дочери? — вдруг спросил Панчо, но тут

же спохватился и замолчал, раскаиваясь в своей смелости.

Фермер, не заметив его смущения, сказал с добродуш¬

ной улыбкой:

—      Скоро приедут. Как раз вовремя!.. Увидишь, как ра¬

ботает Элена. Моя кровь. У нас в роду — все крестьяне.

Вот Эстер совсем другая. Дети всегда либо в отца, либо в

мать.

Это бесхитростное рассуждение дона Томаса произвело

впечатление на Панчо, и, когда, простившись с ним, юноша

возвращался домой, у него не выходили из головы послед¬

ние слова фермера. Раз он не похож на отца, значит,

пошел в мать. Он почти ничего не знал о ней. По словам

Марселины, Франсиска была дочерью фермеров-гринго