Вспаханное поле

—      До завтра, спокойной ночи.

Прежде чем снова пересечь двор, дон Томас поднял

глаза на затянутое тучами небо, а потом с беспокойством

взглянул на окно, в котором вырисовывался силуэт доньи

Энкарнасьон. За ужином она тоже смотрела тучей, а это

предвещало семейную сцену. Дон Томас немного помешкал,

чтобы дочери легли, прежде чем он вернется, потом про¬

бежал под дождем через двор и вошел в дом, решив дать

отпор жене.

Как он и опасался, донья Энкарнасьон, оставшись с ним

наедине, не стала больше сдерживать гнев:

—      Послушай, Томас, ты что, с ума сошел? Зачем ты

привез этого чумного?

Возмущенный этим упреком и неуважением к гостю, он

ответил:

—      Взвешивай свои слова. Почему ты так называешь

парня? Я сделал то, что должен был сделать как честный

человек.

—      Случившегося уже не поправишь,— сказала она.—

Но позволь и мне в свою очередь сделать то, что нужно

для нашего общего блага.

Дон Томас испытующе посмотрел на жену. Он слиш¬

ком хорошо знал, что означают ее поджатые губы, что¬

бы не понять, что она забрала себе в голову какую-то

блажь и собирается настаивать на ней со слепым упрям¬

ством.

—      Что ж ты хочешь сделать? — спросил он, не ожидая

ничего хорошего.

Донья Энкарнасьон, не колеблясь, ответила:

—      Отправить отсюда девочек: отослать их в Буэнос-

Айрес к моей сестре.

—      Ты опять за свое! — вспылил муж.— До каких пор

это будет продолжаться?

—      Я забочусь о своих дочерях. Я не хочу, чтобы они

заболели и умерли. Если они останутся здесь, я буду так

волноваться, что моя жизнь превратится в ад.

92

При упоминании о смерти дон Томас содрогнулся. Он

понимал, что жена хочет возложить на него тяжкую ответ¬

ственность за возможное несчастье и что при такой поста¬

новке вопроса он будет обезоружен.

—      Не говори глупостей, пойдем-ка лучше спать,— про¬

ворчал он.— Все уладится.

Он разделся и лег, чтобы кончить этот неприятный раз¬

говор. Жена тоже заняла свое место на супружеской кро¬

вати. Теперь она переменила тактику: уже не говорила,

а плакала. Этот непрекращающийся монотонный плач дей¬

ствовал на нервы дону Томасу.

—      Перестань, ради бога! — взмолился он, чувствуя, что

слезы скорее, чем жалобы, сломят его сопротивление.— Ес¬

ли ты настаиваешь на том, чтобы они уехали, пусть уез¬

жают! Только замолчи, пожалуйста, замолчи! Они поедут

к твоей сестре, раз ты так этого хочешь!

Она сразу успокоилась и скоро уснула. Дон Томас, на¬

против, не мог сомкнуть глаз, жалея, что согласился на

отъезд дочерей. Он сознавал, что ему, крестьянину, не

следовало жениться на дочери богатея. Это была ошибка,

и он расплачивался за нее с тех пор, как его свояченица

уговорила их приехать в Буэнос-Айрес, где, по ее словам,

они могли нажить состояние. Он, землепашец, стал тор¬

говцем в незнакомом городе. У Энкарнасьон появились но¬

вые привычки и новые потребности. Наконец ему опосты¬

лели прилавок и товары, и он предоставил жене выбирать:

либо они обоснуются на ферме, либо вернутся в Испанию.

Быть может, он немного поздно проявил характер. Ему

лишь наполовину удалось одержать победу. Энкарнасьон

была упряма. Она, правда, последовала за ним, но отнюдь

не отказалась от мысли устроить дочерей в городе; этого

требовало ее честолюбие, которое передалось Эстер. И вот

она добилась своего, вырвав наконец у него согласие на

отъезд дочерей. Он любил обеих, но особенно больно ему

было расставаться с Эленой. Она пошла в него, тогда как

Эстер была вылитая мать.

В этих невеселых думах дон Томас провел всю ночь.

Когда сквозь пелену дождя в комнату проник дневной

свет, он встал, оделся и разжег огонь в очаге, чтобы при¬

готовить завтрак. Потом покормил кур — эту обязанность

Элены в тот день он взял на себя, потому что все еще шел

дождь и во дворе было грязно. Вдруг он вспомнил о го¬

сте и направился к навесу поболтать с ним, чтобы немного

93

рассеяться. Но Панчо там уже не было, а на постели лежа¬

ло аккуратно сложенное одеяло.

«Парень тайком удрал домой», — догадался дон Томас,

и его осунувшееся от бессонной ночи лицо осветилось мяг¬

кой, понимающей улыбкой.

V

За какой-нибудь месяц на равнине не осталось и следов

засухи. Развеянные ветром семена погибших трав и еще

живые корни зачахших пустили новые ростки, и степь опять

зазеленела. Река снова стала широкой и полноводной. Ске¬

леты, как вехи, обозначавшие путь издыхавшего от бескор¬

мицы и жажды скота, который перегоняли в другие края,

скрылись под буйно разросшимся бурьяном. Все живое

плодилось под ласковым солнцем, и в небе опять проноси¬

лись птицы, нарушая своим пением мрачное безмолвие.

Тарантас трясся по изрытой колдобинами дороге. Дон

Томас, снедаемый тревогой, почти не обращал внимания

на зверье и на покрывавшую поле густую раститель¬

ность. Подъезжая к бывшей почтовой станции, он еще из¬

дали заметил, что табун выпущен из корраля и нестрено-

женные лошади разбрелись во все стороны. Он тряхнул

вожжами и повернул к ранчо. Ему навстречу выбежали

собаки. Он соскочил с козел и несколько раз хлопнул в

ладоши. Никто не отозвался. Удивленный дон Томас сде¬

лал несколько шагов по двору и увидел Панчо, сидевшего

в тени за домом, уставившись в чашку с мате, которую

он держал в руках. «Не может быть, чтобы он не слышал

лая собак и хлопков», — подумал дон Томас. С той ночи,

когда разыгралась непогода, они не встречались, хотя фер¬

мер не раз то под вечер, то рано утром видел Панчо, про¬

езжавшего мимо и явно старавшегося держаться подальше

от фермы.

—      Добрый день,— поздоровался дон Томас.

Панчо грустно посмотрел на него.

—      Ты, приятель, совсем запропастился, вот я и решил

тебя проведать,— пояснил дон Томас и вдруг, словно до¬

гадавшись, почему так грустен Панчо, с тревогой спро¬

сил:— Как твои?

Панчо опустил глаза и тихо сказал:

—      Тетя Хуана была права.

—      Тетя Хуана?.. Какая тетя Хуана?

94

—      Зн ахариха. Как она сказала, так и вышло: доктора

не смогли вылечить крестную.

Огорченный дон Томас всмотрелся в лицо Панчо, но не

прочел на нем ни укора, ни обиды: лишь печаль, непод¬

дельная и суровая печаль, омрачала его, как тучи омрача¬

ют ясность дня. Фермер понял, что юноша мужественно

скрывает свою глубокую скорбь, и, заметив, что у него су¬

дорожно подергиваются губы, отвел взгляд и смущенно,

как человек, нечаянно ставший свидетелем интимной сце¬

ны, отошел на несколько шагов, будто бы для того, чтобы

принести скамейку. Потом, сев возле Панчо, спросил:

—      А как отец?

—      Ему лучше. Примерно через месяц он выйдет из

больницы.

Фермер задумался. У него тоже были свои заботы и не¬

приятности. Он долго не прерывал воцарившегося молча¬

ния, но наконец заговорил.

—      Что ты здесь делаешь один? Того, что случилось, не

поправишь, а одиночество—плохой советчик. Тебе надо чем-

то заняться... Помнишь, что я предлагал тебе месяц назад?..

—      Ага...— подтвердил Панчо.

Ободренный этим ответом, который по крайней мере'

доказывал, что Панчо его слушает, дон Томас продолжал:

—      По-моему, тебе стоит поработать со мной. Я вот то¬

же остался один, а не падаю духом. Правда, не совсем

один, жена со мной, но дочки уехали.

—      Ага,— отозвался Панчо таким тоном, будто уже'

знал об этом.

—      Пришлось отпустить их в Буэнос-Айрес,— продол¬