"Москва слезам не верит" (К 30-летию выхода фильма)

Белье - символ женской чистоты. Это с кристальной ясностью видно в сценах пробуждения Катерины и Александры. Белье в фильме - моют, стирают. Манипулирует со стираемым бельем Людмила - и мы видим ее жестокость, готовность задушить попавшегося в ее цепкие лапки простачка-мужчину. И в то же время, белье - улика: блаженствующие в постели Катерина и Гоша, застигнутые приходом Александры, торопливо прячут постель, постельное белье; сражаются с бельем, ищут, куда бы его впихнуть. Реализуется пословичное выражение: копаться в грязном белье.

И даже на застеленной просторной кровати в "высотке", на которую бухаются героини, видно: на ней много белья. Постель... без белья, признак неблагополучия происходящего: изнасилование одетой Катерины на... голом диване. Изнемогающая под ударами судьбы героиня ложится на гладко застеленную кровать, кровать без белья.

И вместе с тем этот настойчиво развиваемый лейтмотив имеет еще одну функцию, располагающуюся, так сказать, на порядок выше реально происходящего. Периодическая стирка белья - нечто подобное... покаянию. Как белью необходима свежесть - так и постоянно возобновляемая свежесть, благоуханность необходима душе человека. Отсюда: исповедь, покаяние, отпущение грехов; периодическое смывание грязи с души.

Лейтмотив, таким образом, исподволь указывает на фильм... десятилетнего будущего, "Покаяние" Т.Абуладзе. И сразу становится ясно эстетическое родство двух этих, казалось бы, столь несхожих фильмов: авангардного и традиционного. В обоих происходит сложнейшее, наглядное переплетение времен, разных исторических эпох.

Устремленная к двадцатилетнему прошлому, как к своему источнику, вторая серия фильма черпает из него широко и открыто. В настоящем повторяются ситуации, сцены, реплики, мелодии прошлого: время свернуто в круг, как змея, часто мы видим проходящее перед нами уже по второму разу. Повторяется и метафизическая символика первой серии, но повторяется, так сказать, в свернутом, конспективном виде. Вторая серия во многом движется по инерции, заданной в первой. Отношения мужчины и женщины, превращение женщин в мужчин и наоборот, непереносимые муки, доставляемые мужчинам сумасшедшими бабами, и женщинам - подлыми мужчинами, и наконец - разрешающая фильм благодать естественных человеческих отношений, чудесно осенившая прошедших перед нашими глазами героев - все это становится ясно с первого взгляда, воспринимается на ура, смотрится с легкостью, с захватывающим сочувственным интересом. Все это - благодаря сложнейшей незримой работе, титаническому выкапыванию образно-эстетической концепции фильма из подспудных слоев бытия, которая происходила в первой серии.

Поэтому мы не будем рассматривать картины второй серии с такой подробностью, как первой. Отметим лишь новое в известных уже нам идейно-философских образах.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. Двадцать лет спустя

После белья - автомобиль. В.Турбин, заядлый автомобилист, в устной беседе как-то подсказал автору этих строк: таинство исповеди - как... техосмотр автомобиля; после определенного количества километров пробега - необходим техосмотр, исправление накопившихся за это время изъянов. В сцене на даче - выпукло-наглядная реализация подобной метафоры: распахнутый капот автомобиля, как душа верующего - исповеднику; копающийся в его внутренностях электромонтер Николай... В начальных эпизодах: героиня озабоченно прислушивается к мотору автомобиля. Потом ей будет сказано: "Кардан стучит... Стучи-ит!" Необходим, стало быть, ремонт, техосмотр...

Консервы, суп из концентратов... Узнаваемые для нас символы фильма. Но... в этой домашней сцене они словно бы подвергаются освящению! Благосклонно допускаются к святости домашнего очага. Да что там консервы! Курение: наполненная - буквально наполненная! - адским сигаретным дымом квартира кашляющей, но все равно курящей Людмилы; к ней приполз прикованный к ней незримой цепью побежденный, разгромленный хоккеист Сергей. И - сигарета дородного сына Николая, воровато потребляемая на балкончике. И эта сигарета... освящается матерью, допускается ею в семью!

Химчистка, снова... цепи: цепи механизма с повешенной на крючках одеждой. Символ Людмилиной участи: бег по кругу - вверх, вверх, но - цепи не пускают: и - вниз, вниз. Генерал: пара кокетливых телодвижений - и он у нее в руках. Но - тут же, в одночасье: сделал ручкой (Людмила, знающая все наизусть, сама воспроизводит этот жест, глядя из окна). Женщина - хозяйка раба; женщина - раб. Пивнушка - заполненная, буквально заполненная, как квартира Людмилы дымом, - кружками с пивом: "море разливанное"! В котором плещется, захлебывается и доживает свой горький век Сергей... утопленный "русалкой" Людмилой.

Катерина - тоже рабыня судьбы, обреченная по-прежнему перекрикивать грохочущие, скрежещущие механизмы? (Забавная параллель: в фильме с названием "Раба любви" - актриса по фамилии Соловей.) И вновь... прилипала, но на этот раз какая-то доброкачественная, прилипала по делу: бегающая за ней по всем цехам секретарша. По контрасту: идут на работу Антонина и Николай; на свежем воздухе, завтракают на ходу во второй раз (почему-то!) захваченными на обед булочками с кефиром. Свободные люди, люди на свободе! Хотят - едят, хотят - не едят.

И... ее, Катерины кабинет. Все как у Маяковского: фотография Ленина на белой стене. Еще в пивнушке - возникало напоминание о "Стихах о советском паспорте": Сергей достает свою "красную книжечку", удостоверение к значку; это теперь он - "исхлестан и распят". Катерина же... жестко полемизирует с Маяковским. Хотя и не подает виду. Маяковский-то разговаривает с товарищем Лениным, а она - демонстративно повернулась к нему спиной, да еще... разговаривает с селектором, мертвой вещью. Мол, я лучше с селектором буду разговаривать, чем с тобой. Пародируется, подвергается осмеянию типовой начальственный окрик: "Я с тобой или со стенкой разговариваю?!" А стена-то - из крупного кафеля, образующего... решетку. Приговор, эпиграмма на Ленина: всю страну посадил за решетку!

Несомненно, что эту эпиграмму "сочинила" она, новая хозяйка кабинета; белый кафель - ее рук дело. Как говорится в другом фильме: "Каждый начальник начинается с ремонта собственного кабинета", и делается это "оперативно". Героиня изображена высказавшей свое нелицеприятное отношение к режиму, под властью которого вынуждена жить и работать; ведущей с ним незримую духовную борьбу.