Совьетика

В тот день я остановилась в гостинице в Дублине вместе с Дермотом – в той же гостинице, где размещались и остальные участники конференции. Не знаю, как нас никто не увидел вместе, но Дермот был достаточно отчаянным человеком, чтобы этого не побояться.

Впрочем, ему не до того было тогда. И даже не до меня с моим невыплеснутым гневом: у него только что умер отец. И хотя он давно уже был болен, и хотя Дермот уже знал, что отца его нет в живых, он находился в состоянии близком к шоку. Только к вечеру он понял, что не может больше оставаться в Дублине и хочет домой….

Я, конечно, очень расстроилась, хотя и прекрасно понимала его. Мне было поздно в тот вечер ехать к себе домой, а то бы я тоже поехала. Но теперь мне предстояло остаться одной на всю ночь – в тот момент, когда как раз так тяжело было эмоционально: после того лизоблюдства, которое я видела и слышала – иначе я просто не могла это назвать. Но делать было нечего…

Дермот уехал, оставив меня в своем номере и заплатив за него. А я выспалась как могла и на следующее утро направилась пораньше к автобусной остановке… И столкнулась нос к носу – изо всех людей, с которыми я могла бы там столкнуться!- с Хиллари.

Хиллари, история моего знакомства с ней и та роль, которую ей подобные играют в левых движениях – это отдельная история.

С первого взгляда она казалась скромной и тихой, как мышка. Маленькая уютно-круглая как копна сена брюнетка с лицом Виктории Адамс-Бэкхейм и с неизменным накладным загаром, элегантная, в костюме с иголочки, разьезжающая на шикарной машине, Хиллари как-то не вязалась даже в моем неискушенном сознании с образом типичной ирландской республиканки- замученной жизнью многодетной матери из бедного городского квартала, с сигаретой в зубах и в неизменном спортивном костюме, тянущей на себе лямку не только поддержания семьи, но и груз партийной, а зачастую и вооруженной борьбы, пока глава семейства зачастую находился за точно такую же борьбу в тюрьме .

Много горя, много невзгод вынесли эти неброские с виду, грубоватые, начисту лишенные женственности, но добрые, отзывчивые и отважные, сильные ирландские женщины. Они не искали и не ищут для себя каких-то должностей, почестей и постов – их главной заботой, как правило, остается по-прежнему семья, и мало кого из них удается уговорить обратиться в профессиональные политики. Хотя, конечно, есть и исключения из этого правила: именно из таких кругов вышла, например, депутат североирландской Ассамблеи Мэри Нэлис: швея, воспитавшая 10 детей и обратившаяся к политической борьбе после ареста одного из них, которая ужасно напoминает мне знаменитую горьковскую Пелагею Ниловну!.

Хиллари ничем не напоминала этих женщин. Из зажиточной семьи , она работала в каком-то исследовательском институте, писала диссертацию, а в ряды Шинн Фейн пришла из другой, совершенно противоположной ей политической партии – представляющей интересы крупных землевладельцев, фермеров и “новых ирландцев”, слоя, выросшего здесь за время экономического бума “кельтского тигра”, который сейчас так высокомерно эксплуатирует новоприбывших на Зеленый Остров восточноевропейских батраков…

Участие в политических партиях и даже простое голосование за них на выборах в Ирландии – это дело потомственное, традиционное: многие семьи уже поколениями голосуют за одну и ту же партию, потому что так было принято в их семье. Хиллари пробыла в рядах той партии год; быстро поняла, что путь наверх ей там не светит, ибо в ее рядах состоит практически вся местная элита плюс её дети и внуки, и все теплые местечки давно уже расписаны на 10 лет вперед.

И тогда Хиллари смело решилась порвать c семейными традициями. Благо что благодаря перемирию, объявленному ИРА, вступать в Шинн Фейн к тому времени было уже не так опасно, как в совсем еще недавнем прошлом, когда тебя автоматически заносили в черные списки, при первой возможности старались уволить c работы, повсюду преследовали спецслужбы, а на улицах пожилые бабушки, начитавшиеся газет “эстаблишмента”, обзывали “детоубийцей”.

После долгих угoворов Питер Коннелли сжалился и согласился-таки принять Хиллари в нашу ячейку – хотя к перебежчикам республиканцы относятся с недоверием.

…– Я – политический беженец, – дрожащим, как у ягненка, голосом, заявила Хиллари с порога на первом в её жизни собрании женского актива Шинн Фейн, умильно улыбаясь суровым, закаленным в боях республиканкам. И её по-матерински пожалели…

.

Я старалась отогнать от себя не очень-то приятные мысли о том, что где-то я уже видела такое. Дома. В CCСР. В нашей родной КПСС.

Когда я достигла возраста, позволявшего вступить в партию, помню, мне было стыдно даже подумать o таком. Не потому, что у меня не было коммунистических убеждений, или я была равнодушна к происходящему в стране и в мире, а потому, что было в нашей партии тогда уже, несмотря на все правильные произносимые её функционерами слова, что-то такое омерзительно фальшивое, неестественное, лживое, – и большинство моих ровесников искренне cчитали вступающих в неё, тем более в нашем молодом возрасте, чистой воды карьеристами. Как показали события, наступившие всего через несколько лет, мы, к сожалению, не ошиблись. Спасло бы это партию, если бы в неё пошли такие, как мы – решив бороться с такими, как эти карьеристы? Возможно, да. Но может быть и так, что спасти её к тому времени было уже поздно, и их не надо было пускать туда, в первую очередь…

Но я уговорила себя все-таки, что нехорошо судить o человеке, не зная его толком. Может быть, Хиллари действительно по молодости лет заблуждалась в том, какие партии в её родной Ирландии были прогрессивными, а какие- реакционными. Нам-то хорошо, нам дали политическое образование с детства, и многие из нас знали про ирландские партии, пожалуй, больше, чем. сами ирландцы. Хотя бы и в теории – но, по крайней мере, нам было ясно, кто есть кто. Может, и Хиллари так: поработает как следует несколько лет, покажет, что ей можно верить, что у неё действительно есть соответствующие убеждения, – и станет частицей республиканской семьи…

Но что вы, куда там…

Первые несколько недель Хиллари скромно и исправно разносила листовки по домам и стояла в пикетах. Но не для того она меняла партию, чтобы оставаться на черновой работе больше этой пары недель! Лестница наверх в партии ее первого выбора оказалась непомерно длиннее, чем. в гораздо более малочесленной и менее образованной по своему составу ( в силу социального происхождения её членов, у которых зачастую просто не было возможности получить oбразование) Шинн Фейн. А ключик наверх в последней оказался весьма доступен: как и у нас в России, в Ирландии зачастую многое определяется личной дружбой. Подружившись c дочкой одного из видных партийных деятелей, занимавшей в партии секретарский пост благодаря папе, Хиллари познакомилась поближе и с самим этим папой, молодящимся крашеным брюнетом… И пошло-поехало. Меньше, чем. через полгода после того, как бедняжке пришлось потоптать белы ноженьки, разнося листовки по не самому благополучному из дублинских кварталов, “папик” с высокой партийной трибуны провозгласил её “нашей восходящей звездой». А “звезде”, как известно, полагается сиять…

… Американское посольство в Дублине. Проливной дождь. Израиль только недавно практически стер с лица земли лагерь беженцев в Дженине. У посольства протестует против американского покрывательства Израиля группа ирландцев – несмотря на ливeнь. В ворота посольства, разогнав толпу и облив протестующих из лужи, въезжает роскошная машина, ведомая напомаженной Хиллари: “звезда” приехала представлять партию на посольской вечеринке, посвященной 4 июля. Одна из демонстранток, узнав её, дружелюбно кричит представительнице левой, прогрессивной партии, по-ирландски, на языке, который всегда защищает и пропагандирует республиканское руководство:

– Присоединяйся к нам!

Но Хиллари не знает ни слова по-ирландски, хотя и регулярно бросается с трибуны, читая доклад, заученными для протокола ирландскими словечками , – и непонимающе отворачивается…